Ассистент - Шаманов Алексей - Страница 80

— Не было в этом году рыбы, нет и рыбаков.

— А куда девалась?

— По всему Байкалу не было. Может, омуль так на аномально теплую погоду среагировал, черт знает?

Он присел на корточки у печки, стал собирать разбросанную щепу. Рядом лежало несколько обрезков доски. Вот куда забор девается.

— Я за дровами.

Григорий не ответил — скрипел печными дверцами, проверял заслонку…

Сперва я собрал деревянный и бумажный мусор вокруг дома. Все равно художник-постановщик сказал, что территорию придется чистить, чтобы не попали в кадр XIX века, скажем, пустая пачка из-под «Примы» или пластиковая бутылка.

Завалив пол у ног Григория мусором для растопки, я пошел за нормальными дровами, а заодно и осмотреться.

В прошлогодней траве на красноватой почве белели кости. В десятке шагов от крыльца я обнаружил большой продолговатый череп лошади. Звали меня не Олег, конь был не мой, стихов я не любил, а потому не больно испугался.

Меж зубов проросла трава, кто-то шандарахнул череп сверху валуном, лежащим рядом, — проломил посередине. Мелкие осколки провалились внутрь.

Поодаль еще один череп — большой, рогатый, вероятно коровий. Вырванный с корнем рог в паре шагов, другой — аккуратно спилен. Кем? Зачем?

Еще один — круглый, неповрежденный, скорее всего бараний. Рога закручены, зубы на верхней челюсти все как один целы. Я поднял его, осмотрел и решил взять с собой — сувенир некрофила. Вот только что здесь за скотобойня была? Кладбище парнокопытных, точнее — свалка. Кости под ногами всюду — тонкие ребра, массивные берцовые, подвяленные копыта разных размеров, как тапочки на полке в сельпо…

Дым шел не из трубы, а клубился из оконных и дверного проемов, будто Григорий не печь затопил, а подпалил дом. Сам поджигатель курил на крыльце. Мало ему чада.

Увидев бараний череп, заинтересовался, осмотрел.

— Хороший, целый весь. Тебе нужен?

— Домой увезу, — ответил я. — Сувенир будет.

— Отдай за бутылку, — предложил художник. — Я коллекцию собираю, штук десять разных уже собрал… — Тут же и нашелся: — А давай я тебе бутылку поставлю, а мы просто черепами обменяемся. У меня в мастерской такой же, но с обломанным рогом.

Хотелось сказать: «На хрена мне лысый и рогатый череп пожилого художника-постановщика?», но я сдержался, не стал обижать товарища.

— Еще чего, — заупрямился я, отбирая череп. — Не нужен мне с обломанным!

Можно было подумать, что эта голая и рогатая хрень мне прямо-таки необходима. Или я во сне на кости не налюбовался? Только место в сумке будет занимать. Однако — уперся.

Печь прогрелась и перестала дымить. Тяга оказалась хорошей. Если печку чуть подмазать глиной, в доме вполне можно жить.

К работе приступили после чая с бутербродами из столовой Никиты. Григорий начал разбирать дощатый настил, а я занялся оконными проемами. Блоков было всего четыре, но в кадр именно столько окон и попадало. Что не видно — того не существует. Сплошной солипсизм в кино и жизни.

Блоки художник покупал без замеров, на глазок. К моей удаче, ошибся в меньшую сторону. Мне пришлось добить к проемам сантиметров двадцать с боку и десять снизу. Не проблема. Вот если бы он ошибся в большую, тогда все — сливай воду, гаси свет. Коробки и рамы пришлось бы разбирать, укорачивать, а потом еще резать стекло по новым размерам. На весь день работа. Мне повезло, управился часа за четыре.

Разыскивая нужной ширины доску, забрел в какой-то сарай за домом. Там было пусто, но в нос шибанул густой смрад. Чем могло вонять?

Я подождал, пока глаза привыкнут к полутьме и увидел в пыльных солнечных лучах, бьющих сквозь щели, в углу под потолком белесый надутый пузырь. Точно такой я уже видел в срубе, где режиссер застрелил собаку по кличке Нойон. Что такое вонючее он содержит внутри?

Я шагнул в глубь. Пузырь, словно реагируя на мое движение, запульсировал, и на его мерзко-белесой коже псевдопрезерватива проступили бордовые прожилки, похожие на кровеносные сосуды. Он что, живой? Я протянул в его направлении руку — прожилки загустели, пульсация усилилась…

Нет, трогать это противно. Я убрал руку за спину. Возникло ощущение, что я все ж таки дотронулся. Как до жидкого дерьма или плевка на перилах…

Посмотрел по сторонам в поисках какой-нибудь палки — тщетно. Пустое пространство кругом под слоем серой пыли, да еще эти лучи из щелей… Не то чтобы страшно стало, но неуютно как-то. И вонь, показалось, усилилась.

Не рискуя поворачиваться к пузырю спиной, пятясь, вышел из сарая. На свежем воздухе вздохнул с облегчением. В пяти шагах увидел на земле полутораметровый обломок бруса. Подошел, подобрал. Вернулся к входу и сделал уже шаг, но тут под ноги мне, повизгивая, бросилась из сарая грязновато-серая собачонка. От неожиданности я шарахнулся назад, споткнувшись обо что-то, упал навзничь, а когда поднялся, никого уже не увидел. Что за хрень? Откуда в пустом помещении взялась псина? Не было ее там минуту назад! Убейте, не было!

Заглянул в сарай — пузыря в углу тоже как не бывало. Что за черт?

Колотили и пилили, красили и белили…

Потом Григорий рассказал и показал, как все должно выглядеть. Завтра ему, кровь из носу, надо было быть на съемках, и доделывать должен был я один. Ничего страшного. Бутафория она и есть бутафория, в этом доме людям не жить. Требовалась видимость правдоподобия, а не добротность. Как везде.

Отобедали дарами Никиты. Григорий уперся с фотоаппаратом на холмы, а я, покуривая на крылечке, стал вспоминать вчерашний день, точнее, телефонный разговор с Борей Кикиным.

То, что вообще связь возникла, неудивительно — я находился на вершине скалы. А вот то, что Борис смог со мной говорить, очень меня насторожило. Не могли у него так скоро срастись губы, рассеченные топором деревянного злодея. Нет, не могли…

Я достал мобильник — связи не было. Принялся щелкать от нечего делать и дощелкал до «входящих». И тогда мне пришла в голову мысль забраться на горку, позвонить по вчерашнему номеру и спросить, как здоровье Бориса. Он, поди, у соседа по палате телефон брал.

Я изучил список номеров. Потом еще раз, внимательней… Не было ни одного незнакомого номера вообще во «входящих», все были под именами или фамилиями. Что же, выходит, мне вчера никто не звонил? Не требовал уничтожить Буратину? Не называл его любимым сыном Эрлен-хана, владыки Царства Мертвых?

Одно из двух: или я спятил, или все это мне приснилось. Скорей всего — и то и другое…

Григорий сфоткал меня, ошарашенного, на крыльце дома, и показал большой палец. Лучше бы показал средний, как это принято за океаном. Я большого не заслужил, псих ненормальный. Нет, чует мое сердце, не дожить мне до тридцати четырех и далее — без остановок…

Забирал нас с Григорием Сергеевым вечером водитель-бурят, сосед, которого я ни разу не видел в доме № 11. И первое, что я обнаружил в салоне микроавтобуса, был Буратино, небрежно брошенный на заднее сиденье. Без топора, конечно.

А я-то, кретин, придумал бог весть что…

Спрашивать у неулыбчивого шофера я ничего не стал, и без того все было ясно. Значит, не оставили на съемках куклу, подобрали неизвестно для чего. Впрочем, какая разница?

Дикими и безумными мне теперь казались мои домыслы о вредоносности и преступных замыслах деревянной чурки. Бред, да и только. Стоит по приезде в город показаться психиатру.

Анна Ананьева встречала нас у ворот усадьбы.

Нет, не Чингисхан я, не средневековый монгол, не современный мусульманин, не прокормить мне более одной жены. Да и крещен я в православие, многоженство — грех. Помню заповедь: не возжелай жены ближнего своего…

Но Жоан Каро далеко, да и уедет она скоро в свою Францию, будто ее и не было. А москвичка в Москву укатит, но я и сам туда собрался, и виза пока не нужна. Так какие вопросы? Нет вопросов!