Лагуна (СИ) - Гальярди Марко - Страница 18

Шерсть, которую использовали ткачи для пряжи тканей одежд или гобеленов, имела несколько вариаций цвета. И краски зависели от того, в настое из какого растения она побывала: качественная вайда давала от густого синего до небесно-голубого или зеленоватого, лутеола — желтый, а рубиа — красный [3]. Самые дорогие ткани окрашивались в пурпур и стоили целое состояние, как и само сырьё — раздробленные раковины моллюсков, которые иногда привозили купцы из сарацинских земель или Румейской империи, что лежит за морем на востоке. Шерсть, уложенную на некоторое время в чан с тёмной и смрадной жидкостью вайды, вынимали особыми прихватами и укладывали на свежий воздух, и тут начиналось чудо. Слабо-зеленоватая краска неожиданно начинала темнеть и приобретала густо-синий оттенок, настолько стойкий, что не выцветал даже под жгучим солнцем.

Вскоре появился и обещанный болонский купец с повозкой, чтобы забрать приготовленный товар. Выслушав просьбу Джованни рассказать о дороге, он в первую очередь поинтересовался, когда тот намеревается отправляться в путь, и недовольно покачал головой:

— Не стоит ждать праздника Вознесения: перевалы свободны и стоит хорошая погода. Пусть солнце и припекает на равнинах, и днем идти пешком тяжело, зато при подъеме в горы будет не труднее обычной прогулки. Выйдешь завтра рано утром и встретишь торжество уже в Лояне. Если припозднишься, по пути церквей мало — придётся сворачивать.

— Я хочу после праздника, время у меня еще есть, — ответил Джованни, прикидывая, сколько еще обязательств нужно выполнить, прежде чем он покинет Флоренцию. Луциано уже вчера намекал, что хотел бы побыстрее получить обещанный долг.

— Не хочешь со мной? Ну, твоя правда, — согласился торговец, — но тогда следи за погодой и спрашивай тех, кто прибывает из Болоньи — свободны перевалы от туч или нет.

Он достаточно подробно рассказал Джованни, как нужно делить время от восхода до заката, где придержать силы, запастись водой, называя города и места, отмеченные путевыми столбами, чтобы не сбиться с основной дороги, когда горные тропы будут расходиться в разные стороны:

— Лучше в первый день выйти еще затемно, сразу, как откроют ворота. Первый день будет долгим. К закату нужно достичь города Сан-Пьетро, что стоит перед мостом через реку Сьеве. Пройдёшь по улице, которая раздваивается: налево будет дорога на холм в замок, а направо, от здания городского совета, идет еще одна дорога — вниз. Дойдёшь до площади, прямо перед тобой будет постоялый двор «Кошечка». Хорошее место, чистое, и хозяйка добрая. Там недалеко и в баню сходить можно. И удобно — от этой площади улица прямо к переправе идёт.

Гвидо угостил их вином. Торговец отёр рукавом пот и продолжил:

— Ходим мы там, где мосты содержатся в хорошем состоянии, иначе груженая повозка не пройдёт, а пешему легче. После города Сан-Пьетро перед тобой будут горы. Держись высокой башни замка Сан-Барнаба, который построили флорентийцы, так и дойдёшь до Святой Агаты. Церковь там есть, но деревень мало. Можно найти место в повозке и заночевать. Там многие собираются караванами, а на следующий день заполняют повозками дорогу по горам. Лишние руки всегда нужны, чтобы толкать. Проходимая дорога одна, а троп много. Минуешь перевал, спустишься вниз, там и заночуешь в Корнаккье. Там будут еще два моста через реки, перед перевалом.

Тут Гвидо их прервал, сообщив, что повозка загружена готовым окрашенным сырьём. Торговец пошел проверять, затем тщательно укрыл сверху тюки с шерстью сплетёнными из прутьев сетками и грубым сукном.

— Запомни: Монгидоро, Лояно, Пьяноро, — торговец каждый раз загибал по пальцу, уже прощаясь с Джованни. — Если собьёшься с пути, то в любом случае иди в сторону севера. Обязательно выйдешь на старую и прямую дорогу. Она построена между Болоньей и Имолой еще в незапамятные времена. Свернёшь по ней налево.

Джованни поблагодарил торговца, протянул ему несколько медных монет в благодарность за труды и за то, что тот довёз его до города на своей повозке.

***

Джованни постарался честно исполнить все те решения, что он принял: его товарищи получили новую одежду и обувь, разучили, как пишутся буквы, Халил остальную половину дня провёл с Райнерием-старшим на заднем дворе с заготовками для поясных ремней, а Али с помощью Джованни очистил место от рухляди в башне и устроил себе широкое ложе, сдвинув вместе сундуки. Он копался в старых вещах, находил какие-то брусочки, что-то из них строил, отчего был совершенно счастлив, будто нашел спрятанный клад. Когда начало уже смеркаться, Джованни с мальчиком натаскали из колодца воды и наполнили ею лохань для купания.

Али больше не дерзил, с должным старанием выполнял поручения, а вот Халил… Халил играл. Совсем как в первые дни, когда они ступили на борт «Святого Януария»: случайно касался кончиками пальцев обнаженной кожи так, будто лил на неё горячий воск, волновал дыханием, будто порой забывал о выдохе, совершая шумный вздох, заставлял напрягать тело, подхватывая быстрый, подобно острому кинжалу, взгляд из-под кружева черных ресниц. Он притягивал к себе движениями тела, скрытого под одеждами, подвижного и податливого, больше, чем словами, которые произносил столь скупо, что казалось — Халил стесняется своего голоса или дара речи. Он соблазнял, по капле вливая это чувство и тем самым усиливая желание покорить, подчинить, отнять волю и разум, познать до самых неизведанных глубин.

Теряться в этих ощущениях было для Джованни приятным занятием: будто невидимые руки водили по незримым, но натянутым внутри телесным струнам, превращая мелодию в сладостное испытание, или множество ручьёв одновременно изливали свои бурные потоки, заполняя внутренности бурлящей водой, или травы, густые и колкие, пронзали тело насквозь, разветвляясь и скручиваясь в клубки, на которых прорастали дивные цветы.

— Что ты делаешь со мной, Халил? — вырвавшись на несколько мгновений из чудного сна, спросил Джованни.

Халил лежал рядом с ним на боку, полностью обнаженный, подставляя тело тусклому свету лампады и прохладе ночи. Он сцепил пальцы одной руки с пальцами Джованни, перебирал их, то сгибая и сдавливая кисть, то вновь отпуская. Улыбался, скрывая лицо в тени. Осторожно поглаживал свободной рукой по шее и груди. Тянулся своими губами за поцелуем, но затем, подобно морской волне, грациозно удалялся. Пока ладонь Джованни не оказалась прижатой не менее сильной ладонью к ягодице, чуть повыше тёмного клейма, а его возбужденный член не соприкоснулся с наполненным желанием членом Халила, и жажда подчинения не затопила разум, откликнувшийся на призыв раскрывающегося перед ним тела.

Джованни осторожно толкнулся вперед, накрывая и наполняя его собой. Халил притянул к себе за шею для поцелуя, чтобы выдохнуть свой стон. Возможно, его ощущения в этот момент были острее и насыщеннее, чем переживалось флорентийцем, но Джованни искренне хотелось, чтобы его любовник почувствовал себя свободным потеряться в том разноцветье ощущений и чувств, которое может подарить соитие, когда оно желанно. Без принуждения, выгоды и насилия. Халил нуждался в нежности, как чудесный и хрупкий цветок, который обретает силу под ласковым солнечным светом. Как гиацинт, что поднимается и распускает свои благоуханные соцветия, спрятанные в толстом, покрытом жесткими чешуйками корне, лишь при заботливом уходе. А без этого восточный раб являл собой распустившийся розовый бутон, готовый порадовать глаза каждого, кто прикоснётся, ощутит аромат и потешит тем самым себя.

— Мой синьор, — только утром, после продолжительного сна, к Халилу вернулась способность рассуждать, — ты обращаешься со мной, будто разглядел впервые нетронутого пороком ягнёнка. Мне сложно будет после твоих объятий принять кого-либо иного.

— Оставь эту память при себе, Халил, — Джованни склонился над своим любовником и поцеловал. — Я тоже думал когда-то, что никогда не соглашусь на нечто менее прекрасное, чем объятия моего возлюбленного. В каждом человеке есть нечто, чем он готов обменяться с тобой за доставленное удовольствие или утолённую страсть. Больше или меньше. Однако внутренний зов ты будешь чувствовать лишь к тому, с кем у тебя будут не только наполненные удовольствием ночи, но и дни, обычные и вроде бы ничем не примечательные, но настолько тёплые… — Джованни не мог подобрать слов, чтобы точнее объяснить. — Это как будто ты постоянно в райском саду, вокруг тебя поют птицы и распускаются цветы, ты слышишь такие ароматы, что во всем мире невозможно найти подобные благовония, а на языке твоём сладчайшее вино, что кружит голову. И знаешь, что возлюбленный твой пасёт овец неподалёку, и двери сада своего держишь открытыми.