Лагуна (СИ) - Гальярди Марко - Страница 17

— Но ты же будешь к нам приезжать?

— Нет. И это условие договора. Мы можем больше никогда не увидеть друг друга, — Джованни вынужденно замолк, почувствовав в горле жесткий комок, — поэтому я хочу успеть сделать всё, что необходимо. Здесь я оставляю своё имя в гильдии нотариев, которым сможет воспользоваться Пьетро, а когда он приобретёт опыт, то сам сможет вступить в гильдию.

«Будто прощаюсь и диктую последнюю волю», — он отвел взгляд в сторону и посмотрел наружу через открытое окно. Там виднелись край пустого стола, спрятанного в тени навеса, а за ним маленькая площадь, где сходились три улицы, которые иногда пересекали спешащие люди.

— У вас есть десять дней, чтобы сказать мне то, что еще не было сказано! — последние слова прозвучали с вызовом. Джованни смотрел не на отца, не на братьев, а в глаза своей матери. И видел в них страх. — Али и Халил должны меня сопровождать и оберегать от опасностей, поэтому если вам небезразлично, что станется с вашим сыном и братом, то этих людей нужно принимать с уважением. Али, например, не безродный, неграмотный мальчишка и язычник. Он будет служить мне как личный слуга рыцарю. Халил обладает иными талантами… очень важными, — Джованни замялся и дыхание его сбилось от волнения. — И он не содомит. Там, где он раньше жил, далеко за морем, Халил не был свободным человеком, и его хозяин мог приказать ему делать всё, что угодно. Даже богопротивное. У таких людей нет прав, они не могут обратиться в суд. Их тело им тоже не принадлежит. Мои слуги пока не уверовали в Бога и Иисуса Христа, но чтобы проповедовать им Слово, нужно время. И желание. А пока — они знают, что христиане могут украсть ребенка у христианина.

Фиданзола, чьи глаза увлажнились, наконец, почувствовав в сердце беспокойство за сына, двинулась с места, обошла стол и присела рядом с Джованни, утыкаясь лицом в его плечо. Тот приобнял ее и прижал к себе. Теперь настала очередь младшего брата выслушать принятое решение:

— Пьетро, я не могу вечно быть рядом с тобой или делать что-то вместо тебя. Перед синьором Моцци поручились и я, и наша семья. Сиди в архиве, читай, трудись и старайся. Будут вопросы — я отвечу. Пойми одно: никого не будет, только моё имя, и твои ошибки — только твои.

Пьетро кивнул и покраснел от внутреннего волнения. Джованни переводил свой взгляд с отца на Райнерия и обратно, все яснее отмечая их внешнее сходство:

— Если останется для меня какое-либо наследство в доле семьи или иная собственность, или явится кто, чтобы отдать мне долг, то передайте всё моему крестнику — Джованни. Тебя же, отец, хочу попросить продолжить учить моего слугу, которого ты называешь христианским именем Стефано, ремеслу работы с кожами: научи делать ремни, чинить и шить одежду. Ему сейчас это очень нужно, чтобы укрепить больные мышцы рук. Али же нужно научиться прислуживать за столом, разливать вино и пиво, а не заниматься грязной работой. Знаете, что именно повлияло на его разум? Собирание мочи для валяльщиков [1]. Для него это плохая работа, низкая, занятие для рабов. Он будет послушным и старательным, если относиться к нему как к подмастерью, помощнику.

— Стефано я обучу, — с интересом откликнулся Райнерий-старший. — Парень он смышлёный, слушает внимательно. Учится с желанием. Мальчику тоже нужно придумать другое имя.

— У Али слишком «возвышенное» имя, — со смехом ответил Джованни, весьма довольный ответом отца. — Он согласится лишь на не менее значимое, чем Чезаре или Августо!

— Марчелло! — подхватил Райнерий.

— Винсенте [2]! — подхватил шутку Джованни. — В общем, вам решать, лишь бы откликался. Мы ему нижний этаж башни расчистим, там будет спать. Заодно порядок наведём. Там новый ворот к колодцу нужно приделать — выше, чтобы воду легче было вытаскивать.

Они еще некоторое время продолжили обсуждать дела и перекидываться шутками, хотя, стоило Джованни теперь повернуть голову и встретиться со взглядом своей матери, как сердце изнутри мгновенно покрывалось жгучей коркой из льда. Мать чувствовала, что вся история — ложь, и знала, читая душу сына, что тот готовился сделать шаг в неизвестность и, возможно, упасть в Бездну.

***

[1] валяльщики шерсти собирали старую мочу (постоялый двор — очень хороший её источник, повозку по домам гонять не нужно). Затем сотканное шерстяное полотно помещали в эту среду, щелочь удаляла жир, и волокна ткани расправлялись. Ткань становилась гладкой и прочной.

[2] Чезаре (Цезарь), Марчелло (воинственный), Винсенте (победитель)

========== Глава 11. Предпраздничная седмица ==========

В то время, когда Джованни рассуждал о планах путешествия, то опирался лишь на собственные воспоминания сторонних разговоров, что дорога займёт не больше седмицы. Луциано же, узнав, что его друг вознамерился начать учёбу в университете, пообещал свести с торговцем тканями из Болоньи, которому хорошо известно, где можно остановиться на ночлег. Однако, чтобы познакомиться с этим синьором, Джованни в один из дней должен был сам прийти на красильню Амманати, которой сейчас управлял брат Луциано — Гвидо, и хорошенько расспросить торговца.

Путь туда занял больше часа, пока Джованни прошел по ровной, словно след стрелы, улице до Порто Галло, мимо выстроившихся в ряд и прилепленных друг к другу двухэтажных домов, каменных стен и огородов [1]. Ворота представляли собой высокую квадратную башню. За ней через быстрый поток Муньона был перекинут каменный мост, оканчивающийся на другой стороне еще одними, укреплёнными в каменной башне, воротами.

За ними можно было обнаружить перекрёсток, отмеченный столбами: одна дорога шла прямо, на небольшой подъём в сторону холмов, покрытых на вершинах густым лесом, и вела в Болонью. Вторая же, отходящая вправо, изгибалась вдоль течения Муньона и проходила в пространстве между речным берегом, поросшим густой осокой и кустарником, и стройными рядами виноградников, устремлёнными вверх по склонам.

У берега реки встречались вырубленные участки, на которых строились водяные колёса и лёгкие сараи на сваях. В этих домах как раз и располагались склады привезённой для крашения шерсти и мастерские. Иногда слева вместо виноградников можно было увидеть множество деревянных рам с натянутыми на них полотнами бело-серой ткани, что означало — рядом у реки работают валяльщики шерсти.

Любому, кто сворачивал от ворот направо, в ноздри сразу же ударяло нестерпимое зловоние. Не зря всё производство готовых и окрашенных тканей было вынесено за пределы городских стен, где и без того хватало своих нечистот. Сюда привозили всё, что могло сгодиться: и навоз, и мочу, и гниющие трупы животных для мыловарни. Это был иной мир, с которым редко сталкивался законник, нотарий и даже сапожник, поскольку покупал для шитья обуви уже выделанные заготовки, без шерсти, подкожного жира, умягченные и высушенные.

Дорога, идущая вдоль берега реки, казалось, тут никогда не высыхала, разъезженная ободами колёс телег и тачек и щедро удобренная конским и ослиным навозом. Путнику приходилось осторожно топтать жухлую траву у самой кромки, иногда проваливаясь ступнёй во влажную глину. Еще хуже обстояли дела, если рядом проезжала повозка: единственным спасением было отпрыгнуть в сторону, забравшись повыше, и зажать ладонью нос и рот, чтобы голова не закружилась и дыхание не замерло от обилия разогретых под солнцем миазмов и мошкары, единовременно взлетающих в воздух.

«Идиот! Лучше бы я зашел в торговую гильдию! — в сердцах обругал себя Джованни. — А не тащился бы сейчас по этой дороге, рискуя растянуться в грязной луже во весь рост!» Он лишний раз придержал на голове шапку, которую грозило сорвать порывами ветра. Он то ослабевал, то усиливался и не сулил ничего хорошего, кроме как дождь в день великого праздника [2]. Конечно, предложение Луциано имело еще и тайный смысл, и Джованни его хорошо понимал: очень уж тому хотелось похвастаться перед другом своим делом, ради открытия которого откладывались все сбережения, заработанные тяжким трудом шлюхи.

Красильню Амманати удалось легко найти по вывеске, миновав больше дюжины других, похожих друг на друга скоплений ветхих сараев и соломенных навесов на длинных жердях. Гвидо, худой, жилистый и гораздо грубее вытесанный из плоти, чем Луциано, встретил радушно, почтительно называя синьором. Снял с себя кожаный фартук с густыми синими разводами и предложил присесть снаружи, чтобы не «быть смущенным» запахом тинктур для крашения.