Женщина в Гражданской войне
(Эпизоды борьбы на Северном Кавказе в 1917-1920 гг.) - Шейко М. - Страница 17

На улице около контрразведки она падает. В ее руках судорожно зажата бумага за подписью полковника.

Как-то, проходя по Тополевой аллее, я услышала цокот копыт, горластое пение, гиканье и свист. Это шла «дикая дивизия». Впереди плыло черное знамя. Пьяные, красномордые шкуровцы ехали на лошадях и держали пики, на которые были насажены волчьи головы, черепа, пучки каких-то волос. Я остановилась, глядя на эту орду, и вдруг похолодела от ужаса. На одной из пик качалась голова красноармейца Вани Катыгина с широко открытыми, остекленевшими глазами. Она скрылась за поворотом аллеи, но я, не в силах сойти с места, продолжала смотреть вслед. Вспомнилась контрразведка, стоны и кровь Катыгиной… Нет, не спас Ваню героизм его матери.

После я узнала, как погиб Катыгин. Посланный из Кисловодска отряд окружил ущелье, где спрятались Ваня и его товарищ. Отличный стрелок, Катыгин долго не подпускал к себе шкуровцев. Наконец все патроны были расстреляны, и двое храбрецов попали в руки белых палачей. Тело Катыгина было изрезано в куски, на трупе его товарища оказалось восемнадцать ран.

Вечером, возвращаясь с работы, усталая и подавленная, я проходила по центральным улицам Кисловодска. Как быстро возрождается старая, проклятая жизнь! В ресторанах гремит музыка. За столиками сидят накрашенные женщины, офицеры и купчики. Улицы кишат проститутками. Буржуазия заискивает, лебезит перед военными. В честь золотопогонных «героев» устраиваются пышные банкеты и вечера. «Герои» обжираются, пьют до бесчувствия, дебоширят. Стреляют из револьверов в зеркала, в лакеев, в своих покровителей-буржуев, а подчас и друг в друга.

С ненавистью прислушивалась я к шуму и голосам, долетающим из ресторанов. Кровопийцы. Днем кровь рекой льют, а ночью в вине тонут.

Январь двадцатого года. По улицам Кисловодска тянутся длинные обозы с провиантом, оружием, снаряжением, обмундированием. Тут же разное добро, награбленное господами офицерами. Это белые бегут из Кисловодска. В город вступают наши, с восторгом встречаемые измученной беднотой. Миновала кошмарная пора хозяйничанья Шкуро.

Через три недели после прихода большевиков я вступила в ряды коммунистической партии.

До революции я работала в Екатеринодаре швеей. Шила по богатым домам. В шестнадцатом году моего мужа взяли на войну, и я осталась солдаткой. К этому времени шитье окончательно испортило мое зрение. Я поступила в прислуги. Здесь, у плиты, меня застала революция. Я ушла от хозяйки. Стала жить тем, что продавала свои вещи, и все свободное время проводила на митингах. На меня обратили внимание большевики Яцкевич и Власов и вовлекли в общественную работу. Под их руководством был организован женский союз солдаток. Официально он организовался двадцать пятого марта семнадцатого года с целью материальной помощи солдаткам. Все члены платили взносы по десять копеек в месяц. Союз, председателем которого я была избрана, насчитывал до трех тысяч членов.

Третьего июля мы узнали о большевистской демонстрации в Питере и стали готовиться к своей демонстрации и забастовке. Несколько дней усердно вышивали наш лозунг на красном знамени. Раз вечером я прихожу домой и вижу: моя подруга, Гогричиани, спарывает буквы с нашего знамени, а сама плачет. Я возмутилась:

— Что ты делаешь?

Она со слезами на глазах рассказала, что приходили офицеры с меньшевиками и заставили ее уничтожить лозунг. Так и сорвали меньшевики нашу демонстрацию. Начались аресты. Гогричиани меня предупредила, что в нашей квартире был обыск. Я скрылась у знакомых на Магиновском переулке, где и жила до четырнадцатого марта восемнадцатого года, когда пришли наши. При советской власти меня назначили комиссаром социального обеспечения, во главе которого был некто Иорданский, беспартийный. Кроме того я ведала пайками. Вскоре мы узнали, что на Екатеринодар движется Корнилов. Всколыхнулся весь трудовой Екатеринодар — началась усиленная запись добровольцев в Красную гвардию. Я записалась одной из первых и получила винтовку английского образца. Тяжелая была, отбила мне все плечо. Командиром нашего отряда был Сафронов.

Фронт уже был под самым Екатеринодаром, шла стрельба. Часа полтора мы стояли в резерве, затем, когда Корнилов подошел к городу, выступили на позиции. Стали перебежкой занимать передовые окопы. Перебежкам меня научил муж — фронтовик, поэтому я не только сама умела хорошо перебегать, но и других учила. Во все время боев я была на передовых позициях. Днем — в окопах, а ночью работала с бригадой женщин, обслуживая фронт.

Однажды вечером я собралась идти в свою бригаду. Только что отошла от окопов, вижу — наши бегут, отступают. Я остановилась, стала задерживать бегущих. Некоторых красногвардейцев удалось задержать. Мы легли и стали отстреливаться от приближающихся корниловцев. В этом месте наступление было приостановлено, но части белогвардейцев удалось все-таки прорваться в наш лазарет, где они перебили много раненых. Кто остался в окопах — спаслись, кто бежал — были убиты. Предал нас орудийный наводчик.

В момент решительного наступления мне было поручено организовать санитарную помощь. Большинство врачей разбежалось. Один лишь А. Я. Майярович пошел добровольцем. Остальной медперсонал пришлось силой доставлять на позицию. Все же мы отстояли наш Екатеринодар.

После ликвидации корниловщины я опять работала на старом месте. Обстановка была тяжелая, часто не хватало денег на пособия солдаткам. Как-то спровоцированные женщины пришли к нам и стали угрожать разнести отдел социального страхования, если им не дадут пособие. Иорданский и его секретарь, меньшевик, струсили и потихоньку скрылись. Я осталась одна уговаривать возбужденных солдаток. Их собралась громадная толпа, больше трех тысяч. Сначала женщины не хотели меня и слушать, но затем, когда я им пообещала, как только будут деньги, выдать и напомнила, что я выбрана ими же, они успокоились и даже стали извиняться.

Вскоре мы получили из центра деньги и раздали их солдаткам.

В августе восемнадцатого года пришлось нам отступить. Белые заняли Екатеринодар.

В отряде особого назначения я прошла сначала в Невинку, затем в Армавир. Здесь нам пришлось бороться с внутренней контрреволюцией: анархисты хотели разграбить государственный банк. Но мы сумели банк отстоять, не прибегая к оружию, — удалось анархистов убедить отказаться от грабежа. Белые теснили нас. Несмотря на ожесточенное сопротивление нам пришлось оставить Армавир и отступить на Пятигорск. В начале сентября из членов партии был создан коммунистический полк, куда вошла и я. Нас бросили на Ессентуки, занятые офицерскими частями. Подошли мы к Ессентукам. Проливной дождь, грязь по колено. Мы легли в лужи и открыли сильный огонь по белогвардейцам. Только с помощью подоспевшей кавалерии удалось нам разбить офицеров и ворваться в город. В Ессентуках разгорелся рукопашный бой. Офицеры прятались в трубы, в уборные, в колодцы и чаны. Всю ночь вылавливали мы и уничтожали белых, а к утру, переодевшись в офицерские мундиры, двинулись на Пятигорск. Увидев офицерский отряд, вся контрреволюционная свора высыпала на улицы. Мы, конечно, сумели ее забрать.

Впоследствии коммунистический полк был влит в Таманскую армию. Болезнь свалила меня с ног. После выздоровления я была послана в Благодарненский уезд организовывать комитеты военнопленных и беженцев (компленбеж). Положение в это время было очень тяжелым — белые повсюду наступали. Пришлось мне переехать в село Рогули. Здесь я впервые узнала о предательстве Сорокина.

А. Шевченко

В конце декабря меня командировали в Грозный за картофелем для компленбежа. По дороге заболела сыпняком. Больная, без сил, провела я работу в Грозном и поехала обратно. По дороге в Георгиевск тиф окончательно свалил меня.