Синий лед (СИ) - Ланской Георгий Александрович - Страница 33

Когда Никита уехал на Гоа, попугая кормила Юлька. Она же от безделья выдраила всю квартиру так, что когда Никита, черный от загара, с двумя баулами индийской ерунды, явился домой, то невольно ахнул, глядя на сверкающие стекла, отчищенный ковер и отмытые до зеркального блеска полы. Нет, он, конечно, и сам не был свиньей, но женская рука — это женская рука, тут не поспоришь. Но хотелось, чтобы эта женская рука поселилась там навечно, и желательно вместе с хозяйкой.

Однажды за дверями оказался какой-то мужик: взрослый, импозантный, в модной одежде, благоухающий французским одеколоном, с цветами, ошарашено смутился и сбежал, сделав вид, что ошибся, а потом еще долго выхаживал перед домом, названивая девушке-динамо.

— Ты чего из моего дома бордель устроила? — спросил Никита Юлю, когда явился к ней на работу с подарком.

Она рассеяно пожала плечами, не думая отпираться, а потом устало пожаловалась:

— У Валерки роман. Уже не первый раз и, наверное, не последний.

Никита сочувственно покачал головой, хотя о романе был наслышан. По большому счету, беспокоиться было не из-за чего. Все адюльтеры Беликова проходили быстро и незаметно. Все леваки на стороне были связаны, скорее, с желанием самоутвердиться, поставить зарубку самца, чтобы затем вернуться в родную пещеру.

— Решила отомстить? — спросил Никита. Юля молчала пару минут, сдернула со спинки кресла вязаную шаль, и накинула на плечи. Из распахнутого окошка дуло, но закрывать его не хотелось, в кабине и так стояла жара.

— Решила, а что толку? В последний момент представила, как ко мне будут прикасаться чужие руки, и чего-то резко расхотелось. До сих пор не уверена, правильно ли поступила.

— Что мужика прокатила?

— Иди ты в пень, Шмелев, — рассердилась Юля. — Семейная жизнь — не игрушки. Кому-то все равно приходится уступать и быть мудрее. Хочется надеяться, что в нашей паре мудрее я.

— Надейся, — фыркнул Никита. Судя по интонациям, они уже отошли от опасной черты, и, стало быть, можно было позволить шутить.

— Я и надеюсь, но это совершенно не греет, — сокрушенно призналась Юля. — Я даже не могу понять, что хуже: подозревать, что тебе изменяют, или знать наверняка. А еще — это ужасно, быть такой умной. Другая бы на моем месте за измену потребовала минимум шубу, максимум — поездку в Ниццу. А я не хочу.

— Чего же ты хочешь?

Юля помолчала.

— Спокойствия, наверное. Мы столько лет в браке. Страсти улеглись, но нам по-прежнему не бывает скучно друг с другом. Если сейчас устроить ему истерику, разбить о башку сервиз, легче явно не будет.

— Ну, так и не бей.

— Я и не стану, но мне нечем это компенсировать, понимаешь? Я ведь могу уничтожить Валерку одним только словом. Прийти домой, сесть вот так же, напротив, и сказать, что все знаю. Даже тон повышать не придется. Но что мне это даст, кроме затяжной ссоры? Он станет оправдываться, юлить, а я не смогу быть сдержанной. Все выльется во что-то более тяжкое, а я этого не хочу. Но при этом у меня в груди дырка, которую надо заполнить, а мне — элементарно нечем.

Вспомнив этот разговор в автомобильной пробке, Никита подумал, что в свое время они с Сашкой явно поторопились выяснить отношения, где она, более молодая и несмышленая, чрезмерно усердствовала, доказывая, что он не прав. А доказав, прожгла точно такую же дыру в сердце, после чего дальнейшие отношения стали невозможными. Слушая глубокий голос Джоша Гробана, Никита в очередной раз восхитился мудрости Юльки, оберегающей свой семейный очаг, пускающейся в рискованные авантюры только потому, что, выражаясь метафорически, «пепел Клааса бился о грудь». Неспособная прощать и забывать, она, тем не менее, нашла в себе силы направить свою ярость на другое, найдя опасное удовлетворение в расследованиях, к которым не имела отношения, и которые не приносили ей никакой выгоды.

Получив от начальника очередной нагоняй, Кирилл вылетел из управления злой и несчастный. Скользя на мокром снегу, он торопливо побежал к стоянке, и только добравшись, вспомнил, что прибыл на работу на маршрутке. Осознание этого факта настроения не улучшило.

Результатов по убийствам Панарина-Богаченко и Коростылева не было. Именно об этом Миронову, краснеющему от злости, приходилось докладывать шефу, брызгающему слюной и потрясающему кипой газет.

— Вот вы где у меня, бездельники! — орал полковник. — Все газеты пишут, что мы мышей не ловим! Мне из главка звонили, грозились дело взять на контроль. Вы понимаете, придурки, чем это грозит?

«Придурки» краснели и кивали: конечно, конечно, как скажете. Контроль главка грозил репрессиями, в результате которых мог пасть кто угодно, от начальника, до последнего постового. Очередное усиление, объявленное сразу после убийства в электричке, ничего не дало, как и усиленное патрулирование, на которое теперь выгоняли даже канцелярских крыс. Не привыкшие к обходам штабные дамочки пугливо озирались по сторонам, старательно игнорируя темные подворотни. Впрочем, и сильной половины человечества желания совать нос в притоны не наблюдалось.

СМИ неистовствовали. По давнему уговору, об убийствах Шмелев рассказал вяло и скупо, поскольку достоверной информации у него было очень немного. Зато два других криминальных журналиста: Виктор Сахно, вынырнувший из запоя, и ядовитая Вера Гаврилова вдоволь надискутировались на страницах своих изданий. Имея даже меньше информации, чем у Шмелева, они умудрились поднять такую волну ужаса исключительно на слухах, что добропорядочные люди буквально обрывали телефоны доверия. Полицейских оскорбляли в социальных сетях, вовсю обсуждали методы расследования и строили предположения все, кому не лень, и, как оказалось, в главке эту ересь охотно читали и анализировали.

После выволочки Кирилл совершенно не представлял, куда бросаться с проверками. Олжасик сбежал отсыпаться сразу после выволочки, пользуясь тем, что накануне дежурил, оставив Кирилла разгребать все в одиночку. Раздав поручения оперсоставу, Кирилл от безысходности поехал к Милованову, надеясь, что пожилой эксперт нашел что-то свежее.

Милованов был на рабочем месте, черкал что-то в отчете. Он оставался практически единственным, кто по-прежнему писал все заключения от руки, неразборчивым убористым почерком, вынуждая потом следователей разбирать витиеватые закорючки с лупой в руках. На вошедшего Кирилла Георгий Дмитриевич поглядел исподлобья, придавил очки на переносицу указательным пальцем, и пропел с привычной обманчивой лаской в голосе:

— Ка-акие люди! И чего это вы, мусью Миронов, прибыли в нашу скорбную обитель спозаранку, да еще без цветов и шампанского?

Кирилл жалостливо поглядел на Милованова, обдумывая, стоит ли дурашливо бухнуться на колени или достаточно просто поканючить, и, остановившись на последнем варианте, заныл, дурашливо протягивая гласные:

— Дмитрич, если ты мне по делу что-то полезное скажешь, я сбегаю, честное слово. Хоть за шампанским, хоть за водкой. А если ты пальчики чьи откатал, да еще по базе их прогнал и совпадения нашел, вообще сделаю посаженным отцом на Васькиной свадьбе. Понимаю, что рано, ну, а вдруг ты вспомнил о нашей дружбе, а?

Милованов любил, когда к нему подлизывались, а, поскольку с Кириллом работал часто, и никаких проблем Миронов ему не доставлял, тут же отбросил издевательский тон, задрал очки на лоб и вполне благодушно осведомился:

— Что, Киря, припекает?

— Не то слово, — вздохнул Кирилл. — С утра уже холку намылили. Три убийства подряд и все жертвы — не бомжи из подворотни. Начальство скачет, как павианы на ветках, да и орет так же. А что я скажу? Что отрабатываются основные версии?

Милованов отложил ручку и зло прищурился.

— У меня Протасов вчера был, — ехидно сказал он. — Тоже результатов хотел. Вел себя странно. Сперва орал, как припадочный, а потом смилостивился, по плечу похлопал и сказал: поторопись, Жорик, мы на тебя рассчитываем. Представляешь? Поторопись, Жорик! Меня полканы наши Жориком не называют, а тут какая-то хрень из под ногтей будет пальцы гнуть.