Дороги скорби (СИ) - Серяков Павел - Страница 37

11

Фридрих не видел того, кто схватил его, но хватка была крепка, и вырваться из нее мальчишка был не в силах — Что мы делаем с ворьем?! — прорычал некто огромный, словно медведь, и злой, как свора бродячих псов. — Мы едим воров! Особенно таких мелких! Скатерть со съестным упала на землю, но теперь это было не важно; мальчик тут же вспомнил сказки про обитающих у воды чудовищах. «Прудник — душа утопленника. Злая и голодная, мстительная и жестокая душа, проклявшая мир за собственную судьбу. Прудник лунными ночами уходит от воды, и горе тому, кто попадется в его лапы. Никогда не ходите ночами к воде», — говорила им с Фридой мама. — Зажарить вора в огне! — прокричал другой голос, звонкий и приятный для слуха. — Зажарим и сожрем! Фридрих предпринял отчаянную попытку вырваться, но взвыл от боли. Хватка сжалась крепче прежнего, и теперь рука мальчишки полыхала огнем. — Вору нет места среди живых! — Но место есть в наших животах! Фридрих потерял сознание, но упасть на землю ему не дали. — Мне кажется, что мы перестарались, а, Юрек? — звонкий и приятный голос зазвучал встревоженно. — Ты сделал ему больно. — У страха глаза велики, слыхал о таком? Фрида бежала сквозь поле, и по щекам ее текли слезы. — Фридрих! — она споткнулась, упала на землю. — Фридрих! — Кое-как поднявшись, зареванная, она бежала туда, где кричал её брат. Забыв о страхе, не испытывая никаких чувств, кроме отчаянного желания не дать брата в обиду. Где-то совсем рядом вновь закричал её брат. — Но место есть в наших животах! — По голосу она поняла, что брата схватил Полевик — дух, очаровывающий путников своим сладким голосом и уводящий их туда, где без свидетелей обдерет с жертвы все мясо, оставит от жертвы только кожу да кости. Мама рассказывала о Полевике. Когда она выбежала из ржаных дебрей, то увидела двух взрослых мужчин и лежащего на шерстяном покрывале брата. — Отпустите его, — сказала Фрида, и в голосе девочки была холодная сталь. — Не то… Мужчины посмотрели на нее с нескрываемым удивлением. — У Трефов даже дети какие-то боевые, — прорычал здоровяк с аккуратно подстриженной бородой. — Ты погляди, как она на нас смотрит. — Что это у тебя на лице? — тот, кого Фрида приняла за Полевика, подошел ближе, выставив перед собой руки. — Я безоружен, не бойся. — Вы Враны? Они переглянулись. — Меня зовут Ян… Зови меня Волдо. — Тот, кого она приняла за Полевика, подошел еще ближе. — Мы не Враны, если для тебя это имеет значение. Она отступила назад. — Я из предместий Братска… — Огромный мужик с бородой не отходил от Фридриха, подкладывая тому что-то под голову. — Этот вон, вообще… Какое ты там себе отечество выдумал, засранец? — Я принадлежу музыке, но не стране, — отмахнулся Волдо. — Кормит меня именно она, а стране, кажется, вообще побоку. Она не очень понимала, о чем говорят эти люди, она не верила ни единому слову. — У тебя порез гноится, — Волдо подступил еще ближе. — Мы хотели проучить воришку. Фрида не сводила глаз с его рук. — Ян, да чего ты с ней цацкаешься? — Юрек, ты посмотри на них. «Ян или Волдо? — подумала Фрида. — Они хотят обмануть меня». — Оборванцы, каких полно, — выдал Юрек после беглого осмотра детей и их вымаранного грязью гардероба. — Если каждого подбирать, в скором времени можно и работный дом открыть. Волдо, к которому обращались, как к Яну, не выглядел опасным человеком, наоборот, находясь рядом, Фрида ощущала спокойствие. Глаза девочки болели и слезились, но она смогла разглядеть его лицо и пришла к выводу — Волдо выглядит как франт из сказок, но не как разбойник из них же. — Почему вы воруете еду? — Потому, что жрать хотят, Ян, глупости не спрашивай! — бородатый развернул украденную мальчишкой скатерть и резко, как будто вспомнил о чем-то очень важном, побежал к костру. — Гуся забыл перевернуть! Если гусь сгорел, я пацана на вертеле зажарю! — Не слушай его, он так шутит, — Волдо привстал на колено и положил руки на плечи Фриды. — Где твои родители? Ей привиделось, что напротив нее стоит не мужчина с длинными, убранными в хвост волосами, а белоснежный баран. Видение растворилось, но теперь она не боялась этого человека. — Мама… — ком встал в горле, и воспоминания о том страшном дне, когда брат стал учеником кузнеца, а соседский кот пролез к ним в избу и ни в какую не хотел уходить, вернулись. — Маму… Волдо понял все без слов. — Мою маму тоже и моих братьев. И папу тоже. А время потом и бабушку не пожалело. Она прижалась к нему, и стон, похожий скорее на вой, вырвался из детской груди: — Волдо. — Да. — Их ведь убили Враны? — Нет, — он пригладил её грязные волосы. — Но ты жива, твой брат жив. — Кто их убил? — Трефы. — Трефы — благородные воины, — сказал Фридрих, наконец придя в сознание. Он внимательно слушал, о чем именно незнакомец болтает с его сестрой. — Твои родители, должно быть, в чем-то провинились. — Фрид! Так нельзя говорить! — повысила голос девочка и, подняв глаза, виновато посмотрела на мужчину, жилет которого перепачкала слезами и дорожной пылью. — Простите нас. — Вы ни в чем не виноваты. В это время Юрек оторвался от вертела и сказал, глядя на Фридриха: — Не пытайся разобраться в войне, парень. В ней не бывает правых, виноваты все. — Я не буду за виноватых… — ответил он бородатому громиле. — Я буду правым во всем и делать только добро. — Стань ты хоть чертом рогатым, — по-отечески улыбнулся Юрек, — а сейчас идите есть, раз уж приблудились ко мне… — Он поднес ко рту руку и громко свистнул: — Ян, Волдо или как мне теперь ваше голозадое высочество называть, жрать идите! Неподалеку в пруду плескалась рыба, а над землей по глади лунного неба спокойно и размеренно плыли черные кляксы облаков.

12

Когда дети уснули, Волдо и Юрек выпивали, глядя на пламя костра, пожирающее сухие ветви. Мужчины молча прикладывались к бурдюку, в котором плескалась водка, но не вино, как поначалу решил Фридрих. — Ей бы к лекарю, — наконец произнес Волдо. — Порез или что там у нее… — Да… — ответил Юрек. — Ты же собираешься взять их с собой. — Собираюсь, — он провел пальцами по грифу своей лютни и извлек из дремлющих струн ноту. — Юрек, я прошу, не нужно называть меня Яном. Это имя не для моих друзей. — Почему? — Потому что. — Ты вспомнил, что у тебя есть настоящее имя? — Можно и так сказать, Юрек. Можно взять этих детей? — Почему ты спрашиваешь у меня? — Потому, что это твоя повозка. — Если я скажу, что нет, ты послушаешь меня? — Если так, я пойду пешком. — Какой же ты благородный, а! — Юрек бросил гневный взгляд на своего приятеля. — Вот, положим, я скажу тебе нет. Погоню сопляков в шею и тебя, дармоеда, вместе с ними, что тогда? Ты же песню сочинишь о том, какой Юрек негодяй, ведь так? Волдо улыбнулся и начал наигрывать пришедшую на ум мелодию. — Нет, друг мой, не сочиню. — Да не надо вот мне рассказывать. Я не вчера родился и знаю кое-что о тебе. — Что же? — То, что однажды барон миглардских земель не дал великому Яну Снегирю денег сверх тех, что великий Ян Снегирь у него уже выпросил… Да, Волдо, мне говорили, ты клянчил деньги, и я с легкостью в это поверил. Со слезами на глазах клянчил! А на что? — На лютню… — На лютню! Тоже мне вопрос жизни и смерти! На лютню он просил! — Юрек захохотал громко, и казалось, что от его хохота дрожит земля. — В том селе, откуда я родом, и лютни-то отродясь не видали. — Юрек! — захмелевший Волдо сбился и начал наигрывать мелодию заново. — Ну к чему вот это все? — К тому, что теперь все знают о том, что барон миглардский — скупердяй и… Как бишь там было? «Барона Златана стыдись, не затевай вражду. Он жадный пес, он скупердяй! Гори, Златан, в аду!» — Дурацкая песенка, не думал, что её люди подхватят. — Да за такие фортели тебя и убить могли. — Златан стар, а его сыновья сами громче всяких пели эту… — он манерно откинул голову и, убрав со лба прядь волос, заключил: — Это не фортель, а хула. — А с той дамой из Стальграда, а с той, что из Огневска? Да мало ли таких. Они же просто не согласились провести с пьяным в дым дураком ночь, а как ты их прозвал? — Мегерами… Но они же таковыми и являются. Я против истины не покривил. Вот, например, с Сюзанной из Стальграда я был приветлив и нисколько не пьян. Она просто дура. — Есть блоха, а мнит себя… — Блохой себя и мнит. — Если я высажу вас, дармоедов, из повозки, ты наверняка забудешь о нашей дружбе и выставишь меня перед всем миром черт знает кем. — Нет, — соврал Волдо, — не выставлю, мы же друзья. — Когда ты покупал себе лютню на кровные Златана, ты же тоже был его лучшим другом? — Был, но, дай он мне несколько крон сверху, остался бы им и до сего дня. — Поэты… — Купцы… — Ладно, — Юрек положил бурдюк на вытоптанную траву, — я спать… Утро вечера мудренее. — Юрек. Мы же оставим их. — Ну оставим, а потом куда? Куда их девать-то? — Ты рассказывал, что в твоем родном селе дети на вес золота. Так же? — Так-то оно так, но опасно детям в Вихры ехать. Неладно там с детьми. — Юрек, здесь им точно будет хуже. — Потом решим, — купец махнул рукой и, покачиваясь от выпитого, побрел к пастушьей хибаре. — Спокойных тебе снов.