Впередсмотрящий. Повесть о великом мечтателе (Жюль Верн) - Брандис Евгений Павлович - Страница 5

Не успев отряхнуть дорожную пыль, Жюль с Эдуаром вливаются в поток людей, чтобы пробраться поближе к площади.

Знаменательное совпадение! В этот исторический день будущий писатель начал самостоятельную жизнь. «Город-светоч» властно притягивал его и не выпускал из своих объятий. Театр, поэзия, музыка все больше заполняли его существо. После третьего тура экзаменов под отчий кров он уже не вернулся.

Педантичный Пьер Верн держит его в узде, совершенно не считаясь с вескими доводами сына:

«Я предвижу следующие расходы: комната 30 франков, питание 70 франков; затем запись на лекции 15 франков; книги по праву 20 франков; масло для лампы полтора франка; кроме того, мне понадобятся обувь, перчатки и т. п. Ах, как подумаешь обо всем, что нужно человеку для жизни в обществе, поневоле позавидуешь Жан-Жаку Руссо и его естественному состоянию на лоне природы!..»

Однако у отца своя калькуляция, составленная по воспоминаниям о студенческой жизни в Париже 1820-х годов. Переубедить его невозможно, сто франков в месяц — и обходись как хочешь.

Жюль слушает лекции по уголовному и гражданскому кодексам, зубрит параграфы торгового, вексельного и финансового права, вперемежку пишет стихи, сочиняет комедии, вечера проводит в театрах, в студенческих кабачках, в светских салонах.

Нет, это не оговорка: в светских салонах!

Носитель громкого имени, дядя Франциск де ля Сель де Шатобур, имеющий доступ в лучшие парижские дома, представляет племянника из Нанта прежде всего мадам де Барер (там он встречает в первый же вечер поэта Ламартина и министра нового правительства Марраста, который с ним учтиво раскланялся, очевидно, приняв за другого), а затем и хозяйке модного салона мадам де Жомини, где бывают даже такие «высокопоставленные персоны», как принц Луи-Бонапарт и генерал Кавеньяк.

Среди чопорных аристократов и надменных буржуа Жюль чувствует себя чужаком, робеет, теряется. Но здесь он узнает последние новости задолго до того, как о них сообщают газеты, и по настоянию дяди заводит «полезные знакомства».

Зато он быстро приобщается к жизни богемы. Там он, наверное, впервые понял, какой бездной разделены завсегдатаи светских салонов и неугомонная, разношерстная, веселая братия — начинающие литераторы, студенты, музыканты, актеры, заполнявшие дешевые кафе и погребки Монмартра. Там все были равны и без всяких церемоний принимали в свои шумные компании зеленого новичка.

«Это истинное удовольствие, хоть и не очень понятное в Нанте, — писал он отцу, — быть в курсе всех литературных событий, улавливать новейшие веяния, следить за различными фазами, через которые проходит литература… Нужно глубоко постигнуть современный жанр, чтобы угадать предстоящий!»

Как бы он удивился, если бы заранее знал, что именно он, Жюль Верн, «угадает» предстоящий жанр!

Симпатии Жюля на стороне республиканцев, но политические взгляды еще далеко не устоялись. Он не усматривает зловещих признаков к приходе к власти Луи-Бонапарта, избранного 10 декабря 1848 года президентом республики. Его письма в Нант свидетельствуют скорее о глубокой растерянности.

«Хотя выборы уже прошли, вполне возможно, что еще будет шум. Вчера вечером огромные толпы народа пробегали по бульварам с ужасными криками и бранью. По улицам фланировали усиленные патрули. Повсюду собираются возбужденные толпы людей… Теперь дело может кончиться не мятежом, а гражданской войной. Чью сторону держать? Кто будет представлять партию порядка? К какому флангу примкнуть?..»

Наступивший 1849 год принес Жюлю и огорчения, и радости.

Когда до Пьера Верна дошли тревожные слухи о том, что Жюль ведет в Париже «беспорядочную жизнь», он урезал ему и без того скудный бюджет, думая, что это заставит сына усерднее заниматься правом. Жюль запутался в долгах, недоедал, недосыпал, но никакая сила не могла бы его теперь отвлечь от литературного творчества.

Легче всего ему давались веселые куплеты и жанровые песенки. Положенные на музыку его нантским другом, композитором Аристидом Иньяром, они исполнялись не без успеха в литературных и театральных кабачках. Особенно посчастливилось грустной песенке «Марсовые». Позже она стала любимой песней французских матросов и включалась даже в фольклорные сборники. Жюлю Верну самому приходилось слышать, как ее пели на уходящих в плавание кораблях.

И хотя в эти годы он связывал надежды с театром, а куплеты и песенки сочинял между делом, пристрастие к морской теме обнаруживается с первых шагов. При всех разнообразных занятиях море, корабли, навигация, путешествия и географические исследования продолжали занимать его ум. Круг чтения непрерывно расширялся, охватывая также популярные труды по истории науки и техники. Еще не зная, на что это может пригодиться, юный поэт завел особую тетрадь, куда заносил любопытные сведения о научных открытиях и изобретениях.

Его жизнь в Париже протекала бурно и стремительно. Засыпая под утро, он не знал, что готовит ему грядущий день.

Расширялся и круг знакомых. Редактор газеты «Либерте» граф де Кораль обещал Шатобуру представить его племянника Виктору Гюго. Визит несколько раз откладывался из-за переезда Гюго на новую квартиру. Наконец Жюль был принят в доме прославленного вождя романтической школы на улице де ля Тур д’Овернь, № 37. Кроме самого хозяина, из поэтов- романтиков он застал в гостиной Мериса, Вакери и Теофиля Готье, которого сразу же узнал по его знаменитому красному жилету. Гюго рассыпал изречения, как сеятель зерна, говорил веско, внушительно, любуясь собственным красноречием. Увлеченный спором, он забыл о юноше, который хотел с ним о чем-то посоветоваться, и лишь на прощанье, пожав ему руку, сказал несколько ободряющих слов. Конечно, Жюль ожидал большего. И все же для начинающего писателя встреча с таким человеком была огромной удачей. Вечер, проведенный в гостях у Гюго, он запомнил на всю жизнь.

Литератор, делающий первые шаги, по необходимости искал покровителя и нашел его в лице Александра Дюма. Волшебная палочка Шатобура принесла на этот раз не просто удачу, а счастье.

Дюма находился в зените славы. Его романы увлекали читателей занимательностью и легкостью изложения, блестящими, остроумными диалогами, искусством строить стремительно развивающуюся, полную жизни и движения фабулу. Стиль его был всегда изящен, герои безупречно благородны и отважны. Правда, исторические факты служили только канвой, которую талантливый беллетрист расцвечивал прихотливыми узорами вымысла. Но современникам вовсе не казалось, что романы от этого проигрывают, как и многочисленные пьесы Дюма, которые он писал по готовым сюжетам, возрождая своих героев для сцены.

Жюля Верна всегда восхищал жизнерадостный талант Дюма. Впоследствии он воспримет у старшего современника лучшие черты мастерства, посвятит его памяти один из самых увлекательных своих романов — «Матиас Шандор» и получит от его сына благодарственное письмо с таким многозначительным признанием:

«Никто не приходил в больший восторг от чтения ваших блестящих оригинальных и увлекательных фантазий, чем автор „Монте-Кристо“. Между ним и Вами столь явное литературное родство, что, говоря литературным языком, скорее Вы являетесь его сыном, чем я».

Дойдет даже до того, что один из французских критиков пустит в оборот афоризм:

«Жюль Верн — это Александр Дюма, действующий в эпоху, когда красноречие Цицерона можно передать по телефону и руководить военными операциями по телеграфу».