Йормундур (СИ) - Азырова Анна - Страница 24

Но величайшее богатство дамы — её ниспадающие до самых бёдер локоны. Прядки у лица скручены в толстые жгуты и на затылке заплетены в кельтский узел. На макушке крепится сеточка с нанизанными белыми жемчужинами и обрамлённая тонкими косицами. Густые волосы склеились в множество локонов, что змеями увили спину и узкие плечи, и только короткий пушок у лица сложился в мелкие кудряшки. Некогда янтарно-рыжие косы высокородной леди с годами потускнели, и седина легла на них прозрачно-белой пудрой.

— А, Бе Бинн, вдова покойного риага! — правовед сцепил пальцы перед собой. — Твоё регентство спорно, ведь регион был передан Лахте, а ему ты не приходишься никем. Но как мать Махуна ты вольна дать ответ, согласны ли вы с обвинениями.

— Конечно нет! — растерянные глаза цвета молодой хвои заплутали по присутствующим в зале слушателям, будто ища поддержки. — Как вы сказали… неполноценный?

— Дражайше прошу извинить! Бе Бинн инион Урхад? — молодой мужчина по левую руку от первого законника почти неуловимо махал пером, прерываясь лишь затем, чтобы быстро макнуть остриё в чернильницу. Он недавно окончил школу филидов и вошёл в должность придворного летописца Дал Кайс.

Сосед окинул хрониста строгим взглядом:

— Бе Бинн, готова ли ты свидетельствовать и отвечать на наши вопросы?

— Кто ж ещё вступится за моего ребёнка? — звонкий выклик прорезал тишину, внося хоть какие-то краски во всеобщее уныние.

— Что ты помнишь о недуге, выпавшем на долю твоего чада? Расскажи нам во всех подробностях, будь добра.

Точёная длиннопалая рука в перчатке судорожно дёрнулась к бледным губам, испуганные глаза вновь забегали, и вдова принялась нервно теребить лисий хвост. Филид оживился, готовый детально записывать за свидетельницей.

— Наш с супругом первенец, Махун, с самых первых лет проявлял себя как дитя большого таланта. Не просто полноценный… а одарённый, он в год уже резво плавал без чьей-либо помощи, в два оседлал коня, а в три твёрдо держал лук. О том, как бегло мальчик болтал и сколь рассудительно, я и вовсе молчу. Добрый и озорной малыш на четвёртом году подхватил страшную лихоманку. Около недели Махун провёл в постели, мучаясь жаром и ознобом, в бреду. Помню, Кеннетиг, души не чаявший в сыне, кого только не приводил к нему. Лекари, травники, клирики, колдуны… Кажется, одна полоумная вещунья напророчила мне тогда ужасное горе, которое болезнь принесёт Махуну и всей нашей семье.

— Но он выжил? — вклинился брегон.

— О да, мы благодарили всевышнего за такое счастье! Хоть Кеннетиг был далёк от церкви, помнится, мы щедро отплатили приходу Киллало. В те дни я была преисполнена такой радости, что почти пропустила, как переменился мой ребёнок. Его вялость мы посчитали следствием тяжёлой лихорадки. Добрых пару месяцев Махун ходил очень тихим и отстранённым, ни с кем не играл и не заговаривал. Но шли дни, и дитя мало-помалу оживало. Нашей любви хватило, чтоб отогреть его сердце. А там и второй сынок подоспел — отрада родителям и братику.

— Однако же нам известно о другой напасти, ещё страшнее первой. — поведал второй брегон, заглянув в свой свиток.

Бе Бинн шумно вздохнула, ладони тяжко упали на грудь, и взор устремился куда-то в верхний угол, как на ликах святых мучеников.

— То была горькая расплата за счастливую беззаботность. — глухо произнесла вдова. — Когда у мальчика начала пробиваться бородка, септ провёл над ним инициацию, как завещали предки-язычники. Вскоре Кеннетиг взял его с собой на битву, и тот час стал для нас роковым. Уж не знаю, что делалось на том поле брани…

— Позволите? — зычно заговорили в толпе, и к госпоже вышел рыцарь в полном ратном доспехе. Не уступая прочим мужам в росте, дюжий плечистый воитель носил кольчужную тунику поверх грубого льняного платья ниже колен. Длинные, сверкающие сталью пластинчатые наплечники сливаются воротом вокруг могучей шеи и закрывают часть груди, сходясь на ней перевёрнутым треугольником. Торс обмотан кожаными ремнями для ножен, а один через широкую впалую грудь заходит за спину, держа колчан стрел, ныне снятый по ненадобности. По длине меча и размеру его великанской гарды любой мог подивиться той силище, что ладила с таким оружием в бою.

Между тем в кулуарах замка при единственном свете факела, чей огонь колыхал вездесущий сквозняк, сошлись две фигуры. Свист, доносящийся из щелей в запертых ставнях, множится эхом длинного коридора. Когда между силуэтами расстояние достигло вытянутой руки, собеседники ясно различили знакомые лица друг друга. Женщина в длинном одеянии, укутавшем её с головы до ног сплошным чёрным сукном, не беря в счёт белую ткань вокруг лица и шеи, заговорила первой.

— Брес. Его милостью, мы снова встретились в эти смутные времена.

Мужчина в плаще до пят уступает в росте своей знакомой, а глядя на волосы, его и вовсе можно принять за девицу: пышные светлые кудри опускаются по плечам до самых лопаток. Бархатный шёпот прервал завывания ветра, почти не вызывая эха.

— Почтенная Дорофея, в соседнем зале сейчас решается судьба септа. Твоё слово непременно должно прозвучать, и брегоны к нему прислушаются. В Киллало, да и за пределами деревни тебя уважают и почитают как святую.

— Что же от меня требуется? — почти неслышно посмеялась дама.

Мужчина переложил трещащий пламенем факел в другую руку.

— Убедить их назначить Махуна риагом.

— Махуна? — во мраке послышались удары бусин из чёток. — Не уверена, что церковь может содействовать риагу, который даже не крещён.

— Семья Кеннетига всегда поддерживала приход, сколько средств…

— Я всегда говорю, что наш ораторий отстроен милостью простых крестьян и фуидиров, а не служит семейной часовней Дал Кайс. — отрезала Дорофея.

— Таких церквей и монастырей может быть не один и не два по всему Манстеру. Ты и твои люди понесут слово божье по всему королевству вместе со знамёнами Махуна. Как только решится вопрос с наследованием престола, мы пойдём на Лимерик, оттесним оттуда язычников. Разве это не благое дело для людей Эйре и для веры?

— Как складно ты поёшь, мой прекрасный Брес, — полушёпот Дорофеи сменился долгим и изящным гортанным смехом. — Я решу, надо ли мне вмешаться. А если и выступлю, то рассужу своим умом. Да хранит тебя Его любовь.

В зале суда первый законник холодно обратился к новому свидетелю:

— Назовитесь.

Воитель опустил ладонь на рукоять меча, маленькие серые глаза в морщинах сощурились, чтобы по-капитански оглядеть присутствующих.

— Блатнайт. Я лично охраняю леди и её сыновей. — на удивление мягкий голос посеял в публике некоторое недоумение.

— Это нянька мальчиков. Печётся о нас, сколько я себя помню. Сперва на кухне, затем… — насмешливо затараторила Бе Бинн, а в зале разразились хохотом сперва пара мужей, за ними другие.

Огорошенные присяжные ближе присмотрелись к не в меру воинственной няньке, не веря своим очам. И вправду за внешностью немолодого мужа, чьи подстриженные до ушей волосы тронули седины, кроется уродливая, но вполне себе баба. Брови и ресницы светлые, как мокрый песок — такой когда-то была и шевелюра. Лицо квадратное с широким подбородком, обветренное и сморщенное. Кожа потемнела и натянулась на высоких скулах, а на тонких губах иссохла.

— Сейчас говорит вторая свидетельница, — главный брегон согнал непрошенную улыбку с губ. — Известно ли тебе о произошедшем с Махуном?

Блатнайт невозмутимо продолжила:

— Да, я растила мальчиков вместе с Бе Бинн. Махун скрыл от всех произошедшее во время битвы, но мне рассказал. Я считаю необходимым передать это на ваш суд.

— Мы слушаем.

— Махун рвался в бой в тот день. Ему очень хотелось заслужить любовь отца, и вместе с ним мальчик двинулся на врага в коннице риага. От нежности и миролюбия дитя не осталось и следа, когда кровопролитие вошло в полную силу. Своим копьём Махун сразил нескольких воинов, промчавшись через всё войско противника и жаждая убийства. Его самого не задели, хотя и сбросили с лошади. Люди Кеннетига сумели оттеснить и перерезать неприятеля, а в конце сражение обернулось беспощадной бойней. Махун рассказал, что нашёл себя на вершине холма, когда кругом кричали и падали замертво десятки мужей. В этот миг он будто оглох и оцепенел, а время словно замерло в вечности. В чей-то череп вонзилось лезвие топора. Кто-то захлёбывался кровью из вскрытого горла. Так мучительно прошла минута, а может, и не одна, пока воля Махуна вернулась к нему, и он смог найти коня, вернувшись к отряду отца.