Убить некроманта - Далин Максим Андреевич - Страница 29
- Предыдущая
- 29/67
- Следующая
Кроме Дара.
И я решился.
Я не стал советоваться ни с кем, кроме вампиров. И без Советов знал, что мои вельможи это не одобрят, а Святой Орден придёт в ужас. Но это меня не волновало. Я решил, что своё из Перелесья зубами выгрызу — сам сдохну, но выгрызу. Остальное — тлен.
Оскар преклонил колено. Он восхитился масштабом замысла. Ему хотелось сопровождать меня лично. Мне хотелось того же, но я боялся до ледяного кома в желудке, что в такой рискованной передряге, как война, могу потерять ещё и Оскара. Князь был последним существом на этом свете, которого я пo-настоящему любил, и вдобавок лучшим из моих Советников. У меня не хватило мужества им рисковать.
Я запретил ему. И впервые за время нашего знакомства он не нашёлся, как съязвить. Он поцеловал мою руку и грустно сказал:
— Мой дорогой государь, вы — сумасшедший мальчик. Мои молитвы не дойдут — и мне будет вас не оплакать, ваше прекрасное величество, поэтому вы должны вернуться.
Я ему пообещал, как обещает своим друзьям в подобном случае любой наёмник. И Оскар поверил моему обещанию не больше, чем друзья наёмника.
Только двое неумерших, самые отважные и верные — Клод и Агнесса, — отправились со мной. Никаких повозок и гробов. Ночами они должны были лететь вперёд, день проводить, где Бог пошлёт: на чердаках, в развалинах, в старых склепах… На другой способ путешествия у нас не было ни времени, ни возможностей.
Последний Совет я собрал только для того, чтобы поставить двор в известность.
Вельможи смотрели на меня безумными глазами, когда я сообщил о своём решении. А сказал я вот что.
Я отправляюсь на войну один, в сопровождении только мёртвой гвардии. Живые понадобятся здесь, в стране должен быть порядок. Это во-первых. Во-вторых, моя метресса, баронесса Марианна, вероятно, родит в начале мая — на случай если я не вернусь к этому времени, объявляю сейчас: дитя моё. Бастард короны Междугорья со всеми полагающимися правами. И наконец, в-третьих: если во время моего отсутствия премьер и канцлер доведут страну до голодных бунтов, то по возвращении я повешу обоих.
Всё это выслушали в гробовой тишине. И прямо из зала Совета я вышел во двор, где ждали мёртвые гвардейцы-скелеты верхом, в своих сияющих доспехах — числом уже десять штук — и мой осёдланный конёк. Я выехал из столицы вечером, под примкнутым штандартом Междугорья, и на этот раз меня никто не провожал, кроме случайных зевак, которые шарахались от мертвецов.
Вот и всё.
Та осень, помню, была холодна и прозрачна, как вода в роднике.
Я не останавливался, я нигде не останавливался. Мёртвые кони мерили мили, сбивая подковы замёрзшей в камень осенней грязью, ровным механическим аллюром — позолоченные дни сменялись синими ледяными ночами. Я спал в седле и просыпался в седле, ел сухари и вяленое мясо, запивая водой из фляги. Моё тело одеревенело за неделю этой бешеной гонки, но я слишком торопился.
Ночами мои неумершие догоняли отряд, седые нетопыри садились на мои руки, и я, прижимая их к груди, ощущал, как в меня течёт их Сила. Если бы не вампиры, я не пережил бы этой дороги.
Междугорье лежало передо мной — серые заплаты нищих деревушек, чёрные глыбы городов без огней в ночи, горы, леса, леса, поля — и снова леса. Мёртвые лошади переходили реки по молодому льду — и лёд звенел под подковами, расползаясь белыми трещинами. Я молился Богу и заклинал Тех Самых — и не знаю, кто из высших сил помог мне достигнуть южных пределов без потерь.
Подозреваю, что скорее — Те Самые, которых, вероятно, тоже забавляла масштабность замысла.
В первом же южном городе я поднял кладбище. Хорошенько взглянул на мертвецов — и уложил лишних. А потом поднял бургомистра — простите, хочу сказать, поднял его с постели: дело было ночью. И пока он, трясясь, меня разглядывал, мои нетопыри пили кровь из моих запястий, а потом я разорвал платок и перевязал надрезы. И приказал бургомистру открыть для моих рекрутов арсенал.
Городская стража той холодной ночью потела от ужаса, когда одетые в саваны мертвецы разбирали алебарды и мечи. Так к моей кавалерии прибавились первые пехотинцы. Моё продвижение навстречу войне слегка замедлилось (я подделывался под шаг мертвецов), но главное — я поднял мёртвых в двух городах, прежде чем впервые встретился с армией Перелесья.
Это был почти приграничный городок — растёрзанный в клочья, закопчённый пожарами. Трупы моих подданных ещё валялись на улицах, а захватчики веселились вовсю, так, как им и положено.
Золото из сундуков и пух из перин. И мёртвая девка в разодранном платье под копытами моей кавалерии. И пьяные солдаты, дожирающие последнее мясо. А на башнях — караульные, которые никого не ждут, ибо уверены, что мстителей не будет. Так это выглядело.
Я начертил на городских воротах пентаграмму своей кровью. Она задымилась, прожигая дерево и железо. Из неё глянул ад — и всё.
А битва вышла недолгой. Отважные завоеватели оказались совершенно не готовы к встрече с моими солдатами. Они перепугались куда больше, чем стойкие духом бандиты Робина. Мертвецы добивали бегущих. Я насмотрелся, как наши милые друзья из Перелесья сходили с ума и рыдали от ужаса. Победа далась так легко, что я удивился.
На следующий день мои вампиры спали на башне ратуши, а я приставил к ним мёртвую охрану. Я сам спал на соломе в какой-то дыре — под охраной скелетов. Уцелевшие горожане что-то орали, когда я уходил спать, но я слишком устал, чтобы прислушиваться к вздору.
Потом я сквозь дрёму слышал, как горожане оплакивали свои потери. Женский вой не дал мне проспать и нескольких часов. Я проснулся под вопли и колокольный звон и понял, что мне ни к чему тут задерживаться.
Я выходил, шатаясь, отряхивая солому с одежды. Наступили сумерки — и всюду горели костры. Моя голова кружилась, но прояснилась от боли, когда я содрал с порезов повязки. Вампиры слетели с башни и целовали мои руки. Горожане сбились в стадо, вопили «Виват!» и «Будь ты проклят!». Мне ужасно хотелось есть, но никто из здешних не вынес и корки хлеба.
Я отправил Агнессу поискать чего-нибудь съестного, а сам чертил каббалу на стене ратуши, а потом снова резал руки, стараясь только не вскрыть в запале вены. Мои колени дрожали, и Клод обнимал меня за плечи, когда я воззвал к Той Самой Стороне, поднимая мёртвых. Я очень устал и был голоден, но я ненавидел Перелесье, страстно ненавидел, и Дар горел жаждой мести… Он так хорошо выплеснулся…
Я даже удивился, как славно получилось. Они встали все — и захватчики, и защитники. Они были одеты как следует и вооружены — на их внешний вид мне нынче было плевать. Я подождал, пока на мостовую стечёт ещё несколько капель крови — и поднял убитых лошадей.
Потом живые валялись у меня в ногах. Рыдали, вопили какую-то чушь, умоляли меня оставить в городе тела убитых горожан — чтобы их могли отпеть и похоронить, как велит Святой Орден. Я орал на них, кричал, что их горожане — уже на небесах, что их души — у Божьего престола, а их телам уже ничто не повредит. Я пытался объяснить, что не хочу забирать в эту мясорубку живых, что хочу оставить их укреплять мой свободный город в моей стране, но все попытки разбивались о ненависть и страх, как об стену.
Меня не хотели слышать — и не слышали. То, каким образом я освободил город, показалось его жителям важнее факта свободы. Ну что ж.
Агнесса принесла мне кувшин кислого молока, ломоть хлеба и кусок ветчины, и я съел всё это второпях, стоя в центре каре мертвецов. Потом мне подвели лошадь, а Клод укрыл меня плащом.
Я выехал из города в полночь. За мной шли мёртвые войска — свои и чужие мертвецы вперемежку, страшные, как ночной кошмар, в крови и дырах, с рассечёнными черепами, из которых вытекал мозг, и чёрным мясом, висевшим клочьями. Живые проклинали меня вдогонку. Впереди лежала земля, искони принадлежавшая моим предкам.
Я ещё никогда прежде не сеял такого запредельного ужаса, как той осенью и той зимой.
- Предыдущая
- 29/67
- Следующая
