Убить некроманта - Далин Максим Андреевич - Страница 25
- Предыдущая
- 25/67
- Следующая
— Помню, — говорит. — Как не помнить. Всё будет в наилучшем виде.
— А вот теперь, — говорю, — старина, слушай очень внимательно. Ничего не бойся, ничему не удивляйся. Я желаю…
Я ещё ничего не сказал — он побледнел и передёрнулся. И в паузу вставил:
— Я, прости Господи, покойных дворян-то прежде… В смысле, я всё больше — по зверю, по птице…
Рассмешил меня. Умён — на ходу подмётки рвёт.
— Ну что ты, — говорю, — Жак. Чучела из гвардии набивать — это даже для меня чересчур. Мы с тобой сделаем иначе. Только это дело тайное, государева служба, о нём молчи, а за работу получишь дворянство. Если, конечно, согласишься и не струсишь.
И при этих словах он чуть на пол не сел — и грохнулся на колени.
— Да я вам, ваше величество, всей душой!
Ну да. За такой куш можно из кого угодно чучело набить. На чучельника я вполне полагался — за деньги, которые я ему платил, он был вполне предан. Жизнь бы я ему не доверил, а дела — почему бы и нет?..
И волков он мне сделал сам. Хорошо, качественно. Этакие исчадья ада с клычищами в палец. Они меня очень удобно сопровождали, когда приходилось принимать неприятных гостей, но против мечей, конечно, оказались слабоваты. Молесборники. Тех, что защитили бы против мечей, мы сделали вместе.
Я в сопровождении Агнессы сходил на кладбище Чистых Душ, ко рву, куда швыряли всякого рода отщепенцев без роду и племени, безымянных нищих и казнённых преступников. Памятное местечко! Душу, конечно, мне разбередило, я даже помолился за них обоих — за Нэда, чьё тело лежало где-то здесь, и за моего бедного Нарцисса. Тоскливо было, да, но чувства чувствами, а дело делом.
Я поднял несколько хороших скелетов, мужских, без изъянов, покрупнее, увёл их во дворец, а там уложил снова. И мы с Жаком немножко их усовершенствовали.
Ободрали с костей остатки плоти. Обмотали кости конечностей соломой и тряпками, поплотнее. В грудные клетки всунули мешки с песком. А потом одели этих кадавров в доспехи. И я снова их поднял.
Старинные тяжёлые доспехи сейчас уже никто не носил. Но мои предки их и не выбрасывали — память о героическом прошлом. Так что этот металлический хлам валялся во множестве в оружейной палате и прилегающих галереях — самых разных размеров, форм и эпох, на любой вкус. И мы сделали из них рыцарей.
Всякому ведь понятно, что скелеты — лёгкие, сравнительно непрочные. Ударь, даже не мечом, а палкой, — он уже и рассыпался. А моя железная гвардия, новенькая, — совсем другое дело. Они не люди, тяжести доспехов не чувствуют, железо их не стесняет — движутся со скоростью бойца в камзоле и штанах. Сплошная броня — руби его мечом, коли копьём, даже камень из катапульты не причинит такому особого ущерба. С тяжёлыми мечами. В шлемах с плюмажами. А под открытым забралом — полированный череп. Разве не прелесть?
Для них пришлось набить чучела лошадей в лошадиной броне. Сперва таких гвардейцев у меня было четверо — всё-таки делать их было долго и кропотливо. На первое время хватило, но постепенно я хотел довести их число до двадцати. Этак к зиме. Жак получил дворянство и забыл о принципах: теперь он сам собирал кости и приводил их в порядок, готовя к моим чарам.
Я думаю, через некоторое время он бы набил и чучело из дворянина, если бы я приказал. Притерпелся. Удивительно, на что способен человек за деньги…
А лето между тем продолжалось. И во дворце пахло гарью пожаров. Леса горели, болота горели, деревни горели…
Неумершие страдали от жары не меньше живых: холод — их родная стихия, а жара, похоже, совмещается в их разуме с адским пеклом. Оскар, всегда раньше накрахмаленный и застёгнутый на все пуговицы пижон, приходил ко мне в батистовой рубахе и без камзола. Садился на подоконник, как плебей, надеясь на струйку свежего воздуха, но воздух стоял неподвижно, как затхлая вода. Младшие рассаживались по каменным плитам, хранившим некую память о прохладе, готовые просто растянуться на полу.
— Боже милосердный, — говорила Агнесса с измученной томностью, — когда же кончится это бедствие…
— Новости печальны, мой дорогой государь, — сообщал Оскар. — Мелкие реки пересыхают, большие уж не так полноводны, как раньше, трава пожелтела в полях, а нивы черны. Мужицкая скотина ревёт по ночам в своих стойлах.
— Мы отпускаем уставших, — добавлял Клод. — Но опасаемся, ваше величество, что придётся облегчать вашим подданным мучения голодной смерти.
Я и без них знал.
Вся моя продуманная система запасов хлеба на случай голода шла прахом. Мои вассалы — подонки, грязные подонки, я всегда знал об этом и лишь в очередной раз убедился. У них было зерно, не могло не быть, у них были личные запасы, но они божились моим сборщикам, что их закрома разорил Добрый Робин и теперь они сами сидят без хлеба. Они всё-таки надеялись нажиться, и им было начхать, что мужики будут дохнуть от голода.
У таких принцип «Живём — не тужим, сытенькими помрём». Им неурожай не страшен.
Я знал, что подобные задачки решаются рейдом: тут бесполезно кому-то это перепоручать. Только сильно жалел, что могу взять с собой лишь четверых скелетов-гвардейцев — целый отряд выглядел бы внушительнее. Но — чем богаты, тем и рады. Я бы и волков прихватил для представительства — этакий странствующий зверинец, но они стёрли бы лапы до опилок, следуя за всадниками. У живых зверей ведь подушечки на ногах тоже живые, кожа всё нарастает и нарастает новая, а у чучела — увы. Волчьи лапы — не лошадиные копыта. Я оставил волков для дворцового паркета.
Меня снова сопровождали живые жандармы. Я подозреваю, что эти вояки после наших общих рейдов не любовью ко мне, конечно, проникались, но испытывали что-то вроде уважения. Они же видели, что я не Тот Самый в огненной броне — что у меня кровь течёт, если ранят, что я так же, как они, ем и пью, что плохо мне бывает и весело… И что я не трус. Так что с бойцами я неплохо общался.
Не дружески, конечно. Не допускал фамильярности. Но и не враждебно.
И я опять сбивал копыта своему игрушечному коню…
Этот рейд мне дался тяжелее всех предыдущих.
Не верьте болтовне дураков, что я наслаждался зрелищем чужих страданий. Нет. Нельзя, правда, сказать, что моя душа болела за каждого пропащего мужлана так же, как за Нарцисса, — но это и несравнимые вещи. Просто видя эти печи в грудах обгорелых брёвен, этих коров, у которых рёбра шкуру рвут, эти поля с тощей пожелтевшей зеленью — я же понимал, куда это ведёт. Я видел — будет страшно трудная для мужиков зима. И я их жалел, действительно жалел, поэтому и вытряхивал тайники у баронов, поэтому и вешал на деревьях вдоль дорог гадов, которые драли со своих мужиков лишку.
Я знаю, что этого мало. И видел потом бедолаг, ушедших из своих жилищ на поиски еды, — скелеты вроде моих гвардейцев, душа еле держится между костями, еле тлеет надежда выжить. Но что я мог сделать для всех?
Над нами Бог.
Я знаю, что стоило мне покинуть город или посёлок, как там всё начиналось снова. Я не верил, не верил, не верил никому. И по-прежнему не швырял нищим пятаки, тем более что прекрасно понимал: эти пятаки и ломтя хлеба не стоят по нынешним временам. И по-прежнему был для своих подданных сущим кошмаром. Но что с этим сделаешь…
Плата.
В тот год Те Самые поживились изрядно. Им мало оказалось забрать у меня Нарцисса — мужланы орали мне вслед, почти не скрываясь, — наверное, от отчаянья осмелели: «Это ты прогневал небеса, король! Землю собой поганишь, некромант, Бог тебя покарает!»
Меня держал в седле только Дар, питаемый тоской и злостью. Мои жандармы падали в обморок от жары. Только скелетам всё было нипочём в их латах, раскалявшихся за день, как сковорода на плите. И поступь лошадей, набитых опилками, не тяжелела в зной, гнущий к земле, — когда кони жандармерии ускоряли шаг, приближаясь к колодцу, и пили, пили, пили без конца…
А изнуряющая жара и пыльные дороги дня сменялись душными ночами и запахом гари. И мне казалось, что конца этому не будет.
- Предыдущая
- 25/67
- Следующая
