Алмаз твоих драгоценных глаз (СИ) - "Мелани555" - Страница 31

Хуже всего, что Вик сдержит свое слово и устроит слежку за старшим братом. И попадется. А Гейл душу из него вытряхнет, но узнает, по чьей наводке тот шпионил.

‒ Не нужно, Вик, ‒ стараюсь улыбнуться и вернуть парнишке в очках его ласку. ‒ Ничего не нужно, ‒ встаю, отворачиваюсь к стене и позволяю новой порции слез обжечь мое опухшее лицо.

‒ Две черного и одну белого, ‒ слышу привычный заказ семьи Хоторнов. Все меняется, и только есть хочется по-прежнему.

‒ Выпей, Мажд, станет легче, ‒ большая рука, покрытая шрамами от многочисленных ожогов, протягивает мне стакан воды и круглую хрустящую печенюшку. Я выпиваю стакан залпом, но лучше мне не становится, и все же его забота приятна…

‒ Спасибо, ‒ отдаю ему стакан и собираюсь уходить, но Пекарь преграждает мне дорогу.

‒ Это даже к лучшему, дочка: не зря же наши предки провели черту. А нынче того и гляди исключение станет правилом, а такое ни к чему хорошему не приводит.

Я без этих слов нахожусь на грани безумия, а последняя фраза действует на меня точно зажженная спичка на порох:

‒ Никто не имеет права меня учить или осуждать, мистер Мелларк, ‒ кричу я. ‒ Я хозяйка своей судьбы, и сама буду решать, как жить. Это не Ваше дело. Не лезьте туда, куда Вас не просят! Что-то Вы не очень руководствовались принципами предков, когда Ваш сын сделал ребенка и женился на девочке из Шлака! ‒ пожилой мужчина хватает ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег, но подходящих аргументов подыскать не может. Я обхожу его и стрелой вылетаю вон из пекарни. Мне не стыдно. Мне обидно и больно.

Домой я бегу, бегу, задыхаясь от горя от чувства собственной ненужности. Домой, в свою комнату ‒ забиться в угол и сидеть там вечность, пока мое сердце не заледенеет или не превратится в камень. Домой ‒ зализывать свои раны, баюкать истекающее кровью сердце.

‒ С Днем Рождения, Мадж! ‒ горсть разноцветных конфетти падает на меня, едва я распахиваю входную дверь. Бумажные бантики и кружочки застревают в обуви и за воротником, оставляя неприятные ощущения на коже, ‒ Счастья тебе, любви и удачи.

Я скидываю ботинки и с опаской оглядываю привычный зал, сегодня празднично украшенный гирляндами, мишурой и двумя десятками ярких открыток. В самом центре стоит стол с белоснежной скатертью, который разве что не ломится от многочисленных блюд, которые Мэри, наверное, всю ночь готовила для меня. Мама, одетая в невероятной красоты синее платье в пол, с волосами, убранными в высокую прическу, порхает по гостиной, словно мигреней у нее и в помине никогда не было. Не болеет или старательно делает вид, что здорова, наглотавшись обезболивающих? Улыбается, поправляет скатерть, в десятый раз проверяя сервировку столового серебра: такой я видела ее в последний раз лет шесть назад ‒ в день своего двенадцатилетия. Папа, напротив, вместо сдержанного черного костюма нацепил на себя колпак, рубашку в горошек и ярко-красные брюки на лямках. Он дурачится, дергает скатерть, все время норовя уронить на пол вилку, нож или хрустальный бокал.

«Мне через шесть недель исполнится восемнадцать, ‒ вспоминаю я слова, когда-то сказанные Гейлу. ‒ Будет небольшой праздник, так что приходи». Он не пришел. Я не напомнила и сама забыла.

‒ Мадж, переодевайся, быстренько, ‒ Мэри хлопочет, расставляя салаты. ‒ Новое платье уже ждет тебя в комнате.

‒ Не хочу, ‒ мама бросает на меня осторожный взгляд и замечает, что я с трудом сдерживаю нескончаемый водопад слез. Мне не хватает воздуха. Я задыхаюсь, задыхаюсь без Гейла.

‒ Эй, малышка. Жизнь прекрасна. Тебе совсем немного лет, ‒ папа преподносит мне огромный букет роз цвета фуксии в золотистой фольге, ‒ Девятнадцать, ‒ с гордостью произносит он. ‒ А от мамы новая книга: «Человек, который смеется».

‒ Я не хочу, ‒ мой слабый протест похож на писк умирающего котенка. Несколько особенно наглых слезинок падают на фольгу.

‒ Это от счастья, ‒ мама приобнимает меня и, забирая букет, шепчет. ‒ Ну же, детка, сделай усилие.

Им все равно. Этот праздник они устроили для себя, чтобы выглядеть хорошими родителями, а мне не нужны ни новые платья, ни розы, ни их непонятно откуда взявшееся внимание.

Неожиданный стук в дверь заставляет меня встрепенуться. «Вспомнил, ‒ дает знать все еще надеящееся сердце. Вспомнил и пришел». Мои ладони покрываются испариной, в висках начинает стучать, я одергиваю до сих пор неснятое пальто. Дверь распахивается, но я вижу не его. Пшеничные волосы, небесно-голубые глаза и широкая приветливая улыбка. Пит.

‒ С восемнадцатилетием, ‒ улыбается он во все тридцать два зуба и сжимает в руках блестящий красный пакет. ‒ Где же праздничное настроение?

«Все нормально. Все по-прежнему, ‒ шепчу я себя, сжимая руки в кулаки до боли. ‒ Я вытерплю. Вытерплю и справлюсь».

‒ Китнисс не смогла придти. Немного приболела. Видимо, вчера на прогулке ее продуло ‒сегодня насморк, поэтому мы решили, что ей лучше остаться дома. А это для тебя. Пусть твоя жизнь будет такой же яркой, красивой и легкой, как платье, сделанное для тебя Цинной, ‒ он протягивает мне пакет, и я вытаскиваю оттуда зеленое чудо из натурального шелка, украшенное широким поясом с пайетками.

‒ Спасибо, ‒ стараясь выглядеть благодарной, говорю я.

‒ Это не все, ‒ Пит выдерживает минутную паузу, делает шаг вперед, и замечаю нервно шаркающего ногами Джерри Маккольна.

‒ Это тебе, ‒ светловолосый мальчик протягивает мне деревянную досочку для резки овощей, перевязанную белой ленточкой. ‒ Терри сделал ее за несколько дней до Жатвы и просил меня в комнате прощания подарить доску тебе в День Рождения, если он не вернется с игр.

‒ Благодарю, ‒ слова застревают в горле, и я с трудом проговариваю одно-единственное слово. Терри даже из могилы умудряется передать мне подарок, а Гейл… вздыхаю, сглатываю и прикрываю глаза. Все бы на свете отдала, лишь бы его сейчас увидеть.

‒ Мадж, пожалуйста, сними хотя бы пальто, ‒ папа подходит ко мне и помогает раздеться. Я скидываю пальто, искренне надеясь, что Джерри и Пит ‒ единственные гости на этом вечере уныния и скорби. Китнисс ‒ моя единственная подруга, но придти не смогла, а Делли я придушу, если она тут появится, потому что, наверняка, кинет в меня одну из своих шпилек, желая поинтересоваться, почему Гейл не пришел. И тогда я умру.

‒ К столу, к столу, ‒ тараторит мама. ‒ Мы столько всего с Мэри наготовили, но сильно не наедайтесь. Еще торт.

‒ Мадж всегда так любила тушить свечи и загадывать желания, ‒ ностальгирует папа. ‒ Сегодня все будет как в детстве.

Мы садимся за стол, звенят бокалы, Мэри без устали наполняет тарелки гостей, пожелания сыплются рекой, а я, почти не слушая их, ковыряюсь в тарелке.

‒ А можно торт? ‒ уже через час после прихода Джерри и Пита не выдерживаю я. Толку в нем никакого. Я давно разучилась верить в чудеса: слишком долго загадывала желание о том, чтобы мама поправилась. Но так они хотя бы отстанут, и я смогу спокойно уйти к себе.

‒ Конечно, ‒ Мэри уходит на кухню, а затем через минуту возвращается с шедевром кулинарного искусства. Белые розы на лесной поляне ‒ не слишком реалистично, но зато красиво. ‒ Еще один презент Пита, ‒ улыбается служанка. ‒ Взбитые сливки, бисквит, масляной крем, фрукты ‒ все как ты любишь, ну, и восемнадцать свечей, конечно. Итак, желание именинницы! ‒ закрываю глаза и произношу, лишь бы отстали:

‒ Чтобы был мир во всем Панеме!

‒ А теперь свое самое сокровенное, ‒ шепчет мне на ухо Пит, и я, не понимая как, подчиняюсь магнетической силе его слов, закрываю глаза и произношу про себя, задувая свечи: