Фулгрим: Палатинский Феникс - Рейнольдс Джош - Страница 7

— Да, — ответил тот.

И солгал, как понял Фениксиец. Но, возможно, со временем ложь сменится правдой. Он задумчиво посмотрел на медика:

— Фабий, когда мы закончим с Визасом, напомни повысить тебя. Не подобает рядовому апотекарию держать в руках судьбу всего легиона.

Развернувшись, примарх покинул безмолвного Паука в его паутине.

Уходя, он услышал, что музыка заиграла вновь.

3: Приносящие огонь

Громадные межзвездные просторы часто сравнивали с океаном, но скорее из поэтических, нежели практических соображений. Фулгрим находил эту метафору удачной: несмотря на все его усилия, оставшиеся на Кемосе моря были мертвыми, как и пустота. Черный вакуум, серые воды — одинаково холодные и бесплодные. Но в безднах океана и космоса таилось нечто живое. Голодное. Жестокое.

Когда «Гордость Императора» прожигала себе дорогу через глубины эмпиреев, примарх костями чувствовал дрожь корпуса. В недрах его сознания раздавались тихие отголоски воплей астропатических хоров — псайкеров мучили кошмары, пока корабельный навигатор искал безопасный маршрут. Из-за растянувшегося перехода через антиреальность экспедиция теряла драгоценные недели, но ускорить полет они не могли. Здесь требовалась идеальная точность, и Фениксийцу это нравилось, несмотря на досаду от неизбежных задержек. Но все же… Варп-путешествия так примитивны. Неэффективны, несовершенны. Возможно, однажды он поищет способ улучшить их.

Сейчас у Фулгрима имелись другие, более срочные заботы. Размышляя, примарх взвесил меч в руке и почти вальяжно сделал выпад, чтобы клинок увлек его за собой, куда пожелает. Разящий Огнем, как и любое хорошее оружие, обладал собственной личностью. В нем обитала частичка его создателя — пульсирующая искорка гнева, вечно ждущая, когда меч достанут из ножен и пустят в ход. Зачастую творец и творение действительно были неразделимы, и, независимо от желаний мастера, второе всегда перенимало что-то у первого.

Фениксиец усмехнулся, вспомнив, с каким непонимающим видом встретил Феррус его попытки объяснить эту идею. Среброрукий сын Императора инстинктивно проникал в суть любой машины, от простейшего заводного механизма до самой передовой когитаторной системы, но в искусстве не понимал ничего. Или, по крайней мере, так он утверждал. Фулгрим подозревал, что способности Мануса не ограничиваются техникой.

— Мы — нетронутые колодцы, — повторил примарх одно из присловий Хоруса.

У каждого из них были свои секреты, негласные пристрастия. Что такое человек, если не клубок тайн? И хотя Фениксиец с братьями — не люди, полубоги имеют такое же право на скрытность, как и поклоняющиеся им смертные.

От этой мысли Фулгрим вздрогнул. «Поклонение» стало запретным словом во владениях его отца. Нет никакого поклонения там, где не существует богов — или полубогов. Есть только Император, и сыны Его, и Империум, коим они будут править вместе.

Примарх фехтовал в свободном ритме, описывая широкие круги по личным покоям. Каждый его пируэт одновременно был выпадом и изящным па. Этой боевой пляске Фениксиец выучился в юности у сульфов — кочевых племен, которые не могли похвастаться почти ничем, кроме превосходных мечников. Номады твердо верили, что мужчина должен заниматься только двумя вещами: вой-ной и танцами. И то и другое у них получалось весьма неплохо.

Фулгрим замер, мгновенно прервав пляску. Сульфов уничтожили по его приказу, и от них осталась только память об уроках фехтования. Примарх даже жил с ними какое-то время, но потом кочевники стали последней помехой для его плана управления Кемосом. Дикие номады, неспособные приспособиться к изменившимся временам, угрожали задуманному им идеалу. Поэтому Фениксиец истребил их, клан за кланом, племя за племенем.

Несколько сульфов выжили и служили в разных подразделениях легиона, но их культура, как и многие другие, превратилась в воспоминание. Все еще крепко держа клинок двуручным хватом на отлете, Фулгрим опустил голову.

— Простите меня, — вымолвил он, закрыв глаза.

Искоренение кочевников было необходимым злом, но легче примарху от этого не становилось. Иногда Фениксиец спрашивал себя, что бы произошло, найди его такой примитивный народ, а не пара обездоленных заводских рабочих. Вырос бы он похожим на Русса или даже Хоруса? Может, так вышло бы даже лучше. Оба брата как-то сумели обратить свое несовершенство в силу.

Фулгрим быстро развернулся, пропуская клинок между ладоней. Лезвие поймало свет и словно разрубило его, разметав во все стороны лучики-отражения.

Корин и Туллея были неплохими родителями, и это лучшее, что можно о них сказать. Жизнь в крепости-фабрике Каллакс быстро подкосила их, и оба зачахли, пока Фениксиец расцветал. Вращая запястьями, примарх изменил наклон меча и повернул его острием к укромному уголку покоев. Там стояли два маленьких пьедестала с бюстиками Корина и Туллеи. Изваяния из простого мрамора, не раскрашенные и не позолоченные. Их лица, выражавшие усталое смирение, выглядели почти одинаковыми — порой даже Фулгрим с трудом различал, кто есть кто.

— Вы старались как могли, — тихо, с благодарностью произнес он.

В их несовершенстве не было вины Фениксийца. Крутнувшись на пятках, он рассек воздух свирепым взмахом снизу вверх.

Примарх взял власть в Каллаксе через пару месяцев после того, как его направили на работы. Тогда Кемос умирал: добыча руды в истощенных шахтах падала, здание цивилизации осыпалось по краям. Сульфы были не единственными дикарями, просто самыми многочисленными. Фулгриму вспомнились первые жестокие стычки с племенами людоедов, что обитали в заводах, остановленных многие столетия назад. Обреченная экспедиция к «Глубинному переработчику-1», чудовищная тварь, с которой он бился на площадке буровой станции…

Пятьдесят лет Фениксиец сражался против неизбежного. В день победы примарх узнал, что его война — всего лишь стычка на фронтах гораздо более крупного противостояния. Что его сияние — просто одна искорка из многих, мерцающих в непредставимо всеохватной тьме.

Прибыв на Кемос, Император просветил Просветителя. Отец зажег гнездо феникса, чтобы Фулгрим переродился к новой, величественной жизни. Но это бытие уже находилось под угрозой, как изнутри, так и снаружи.

Фениксиец наживал врагов лишь потому, что существовал. Он привык к этому. На Кемосе примарх вынужденно лавировал между чужих сфер влияния, неторопливо разрушая и перестраивая древнюю клановую систему. Будто давно устаревшая машина, она создавала больше проблем, чем решала.

Теперь происходило то же самое, но в намного большем масштабе. Для управления территориями, захваченными в Великом крестовом походе, создавалась новая бюрократия, враждебная к не подконтрольным ей элементам. Братья примарха еще не понимали этого — возможно, лишь Хорус догадывался, — но Фулгрим вырос среди таких механизмов власти. Фениксиец мгновенно распознавал их и скрытую опасность, которую они собой представляли.

Эта угроза входила в длинный список причин, по которым Третьему следовало как можно быстрее встать на ноги. До воссоединения легиона с примархом его сынов расходовали, словно болт-снаряды. Пара там, горстка здесь, но все складывалось под одной чертой, и общий итог уравнения потерь был очевиден. Сломанные инструменты подлежали скорой замене.

Фулгрим не допустит, чтобы подобное случилось с его сынами, его легионерами. Они вырастут в численности, сравняются с армиями других примархов. Дети Императора напомнят Галактике, почему только они из всех Его отпрысков удостоились палатинской аквилы. И все начнется на Визасе: Фениксиец покорит его с шестью клинками, хотя братьям потребовалась бы тысяча. Тогда никто уже не сможет отрицать превосходство Третьего — и его повелителя.

Он уловил резкий сигнал вокс-системы.

— Мой господин, выходим на орбиту «Двадцать восемь Один», — прозвучал в треске помех голос Абдемона.

Примарх опустил меч:

— Понял тебя. Собери остальных на десантной палубе. Скоро присоединюсь к вам.