Сколько ты стоишь? (сборник) (СИ) - Сакрытина Мария - Страница 23

— …встретиться с ним, — устало закончила я, садясь в кресло. — Я не могу. Не сейчас. Потом… Потом.

— Вики! Ты должна…

Я засыпала его золой раньше, чем он успел продолжить, и контакт прервался.

Я не могу. Я просто не могу. Меня трясёт от одной мысли.

Звонок случайно подвернулся под руку, я дёрнулась от громкой трели и привычно буркнула прибежавшей на звон служанке:

— Вина.

Та, быстро поклонившись, исчезла.

За вином последовал ликёр и деревенский самогон, по вкусу — почти как спирт для экспериментов.

Голова кружилась, в груди горел огонь, когда я в обнимку с хлыстом (как меня занесло на конюшню и, главное, когда?) упёрлась носом в дверь гостевых покоев.

В замочной скважине призывно торчал ключ.

В комнате и правда было холодно, и противно пахло затхлостью — очевидно, не только давно не убирали, но и давно не проветривали.

В сумраке лунной ночи чёрным провалом зиял не растопленный камин. И серая гибкая фигурка у него сгустком тени — на коленях. Светлые волосы серебрились — иначе я вряд ли бы его заметила без света, да ещё и под хмельком.

«Ха, на коленях. Весь вечер, что ли, стоял?» — мелькнула мысль. Естественно нет, просто не мог не слышать, как вожусь с замком.

Я зажгла свечу. Сначала пыталась по привычке — магией, потом, с проклятьями — обычным человеческим способом от искры. Всё это не выпуская почему-то хлыст.

Мальчишка изваянием застыл у камина, опустив голову и смиренно глядя в пол. Я ещё долго его рассматривала — красивый. Очень. Желанный. К нежной (наверняка же нежной) без изъяна коже хотелось прикасаться. В волосы цвета льна хотелось зарыться пальцами, проверить — такие ли мягкие, как видятся.

Гостевые покои — единственное место, где «ледяной» щит не действовал. Просто потому что здесь я поселила мальчишку, и заклинание это «отметило»… наверное, как спальню. Чего ради дарить инкуба, если нет возможности его использовать? Всё это машинально промелькнуло в голове, пока я смотрела на «подарок».

Желание ненастоящее, это магия, похоть. Хотя вряд ли раньше я бы прошла мимо такого красавца и без всякого проклятья…

Но сейчас насильное влечение всколыхнуло целую череду мерзких воспоминаний, когда тело тоже желало, а разум кричал от ужаса. Я же сопротивлялась во время последней части обряда, правда, только поначалу. А потом послушно… всё…

«Шлюха-а-а», — жаркий шёпот на ухо. «Сладкая…».

Он тоже сладкий. Лакомый кусочек. Мальчик-игрушка. И полностью в моей власти. Полностью.

Я не заметила, как губы пересохли, в висках застучала кровь, а рука, держащая хлыст, сжалась.

— Ну? Так и будешь стоять на коленях? — хрипло выдохнула я, тяжело дыша. — Вставай.

Он быстро поднял голову, глянул на меня. И, снова потупившись, поднялся.

Красивый. Красивый… Хочу!

К горлу подкатила тошнота, когда я хрипло прошипела, не вполне отдавая себе отчёт:

— Раздевайся.

На нём была всего лишь шерстяная туника. Плащ тоже был, вечером, а сейчас валялся на кровати вместо покрывала. Но даже из этой несчастной туники (серо-зелёной, я навсегда запомнила, с золотистой каёмочкой) он умудрился сделать целое представление, почти танец. Медленный, грациозный, гимн похоти. «Возьми меня…».

А глаза нервно поглядывали на хлыст, который я, не замечая, теребила.

Я облизала губы, опустила хлыст и приказала:

— Смотри на меня.

По-моему, он вздрогнул — движения на долю секунды сбились. Всё, конечно, тут же вернулось — и грация, и красота, и желание. Но это, и скрытый испуг — даже не испуг, тревога — в его глазах заставили насторожиться, как охотничью собаку, почуявшую след.

Я обошла его по кругу — только что не принюхиваясь. И, не замечая, что облизываюсь, провела пальцем по гладкой коже спины.

— Тебя никогда не били плетью или кнутом, правда, красивый мальчик? — даже голос изменился. — Никогда не гладили этим? — вместо пальца — рукоять хлыста.

Он задрожал — от холода, наверняка, комната выстыла совершенно. А мне было жарко. Мне было горячо, как у демонов в пекле.

— Нет, — шёпот на выдохе — я и так стояла вплотную. И даже несмотря на то, что я чувствовала его тревогу и зарождающийся страх всей кожей, он умудрился и такое простое слово шепнуть возбуждающе.

Желанный мальчик…

— Правда? — моё дыхание сбилось от запаха иланг-иланга и орхидеи. Уже не приторных, слабее, но таких… сладких… — Я буду первой?

И с наслаждением размахнулась.

Он даже не дрогнул, не то что не вскрикнул. Стоял, красиво выпрямившись, глядя в одну точку где-то у кровати. И когда я ударила во второй… третий… четвёртый раз — тоже. Конечно, его учили терпеть боль, хоть ни плетью ни, тем более, кнутом не трогали. Кто бы стал портить такую красоту?

Я. И, имейся у меня кнут, избила бы и им — до смерти, наверное. Такому худенькому и десяти ударов бы хватило с лихвой.

Перед глазами стоял красный туман, а ещё — красные капли на оливковой коже, и кровь на чём-то железном — когда хлыст измочалился до того состояния, что лучше выбросить. Я выбросила — и что мне там потом под руку попалось?

Когда мальчишка всё-таки упал на колени и застонал, меня впервые «пробило» на такой невероятный экстаз — сродни оргазму, только в десять, нет, в сотню раз сильнее. Кажется, я тоже не молчала — и перед глазами стояли рожи этих мерзавцев и кровь, немного, но такая яркая на оливковой коже…

Очнулась я в пропахшей потом и испачканной кровью одежде, с гудящей с похмелья головой — и сильно после полудня следующего дня. В своей комнате, хотя убей не помню, как туда попала. Отмахнулась от экономки, что-то говорящей про мальчика-подарок, искупалась. И снова пила. Вчерашнее удовольствие и вино почему-то крепко засели в моём сознании — в прямой связи.

Когда после заката я вновь оказалась у двери гостевых покоев, меня это даже не удивило. А бледный вид мальчишки, олицетворявшего теперь тех повешенных мерзавцев, просто требовал окрасить его в алый.

Я старалась. Не помню, что это было, но он уже кричал, а крови утром на одежде было намного больше. Думаю, я его не только била — помню оливковую кожу, лихорадочно-горячую под моими ледяными пальцами. И снова экстаз, снова оргазм, безумного удовольствие.

Не уверена, проклятье ли его на меня так действовало. Служанки, помню, жаловались, что, де, «демон, сущий демон похоти настоящий, госпожа, даже подойти к нему страшно, вся какая-то странная я делаюсь». И я тоже делалась… странная. Каждую ночь на протяжении, по-моему, недели, со мной были эти мерзавцы-висельники, и я била их, я уничтожала их, они кричали от боли, пару раз умоляли не трогать, оставить. Ха, я тоже умоляла. Я тоже… твари!

Неделя без кошмаров, даже без снотворного. По-моему, и без вина под конец — зато дикое, несравнимое ни с чем удовольствие.

Спустя семь дней мой мальчик-подарок, уже совсем не такой красивый, как раньше, разбил глиняную миску с едой (я о его кормёжке и не вспоминала, но жалостливые служанки сами позаботились). И осколком поострее попытался вскрыть себе вены. Грамотно, кстати, попытался, не как некоторые истерички — поперёк пилят. Нет, вдоль, с оттяжкой. Крови под ним натекло — к порогу. Служанка, которая за пустой миской пришла, так орала, что даже меня в другой части дома разбудила.

Эти курицы сердобольные дружно выли не то от страха, не то от жалости. Мои проклятья заставили их только увеличить громкость и затянуться в унисон.

— Медикуса, госпожа, — причитала Лия, торопясь за мной, — медикуса-то уже не успеем!

Какого медикуса! В этой глуши не то, что целителя, даже этого проклятого медикуса днём с огнём не сыщешь!

Мальчишка так и лежал у порога, лицо уже посерело. Королевский, что б его, подарок, что я потом королю-то скажу?!

Примерно это в голове и билось. Хотя нет, если честно — ничего не билось. Я просто вырвала у Лии ларец с аптечкой и принялась экстренно вспоминать уроки друга Аврелия и его же факультативы в академии.