Плохие парни по ваши души. Книга 2 (СИ) - "Anna Milton" - Страница 42

   Мы приземляемся у озера Ракшас-тал спустя несколько часов, и здешняя обстановка кардинально отличается.

   Моему взору открывается совершенно иная живописность. Густые, необозримые леса, иногда встречающиеся поселения, деревни и величественные, древние храмы сменяются широкими, серо-зелеными равнинами в контрасте с громадными, молчаливыми горами с заснеженными вершинами.

   Озеро кажется невеликим с большой высоты, но как только мы ступаем на мерзлую землю окутанного призрачным туманом берега, то возникает ощущение, что у Ракшас-тал нет края и конца. Непоколебимая, темная водная гладь сливается с блекло сине-серым горизонтом, создавая представление бесконечности.

   Здесь пасмурно, и небо над нами затянуто тяжелыми, свинцовыми тучами. А еще безумно, безумно холодно. Стремительные потоки гулкого ветра проникают под одежду, целиком охватывая тело сильной дрожью. Но ледяной воздух кристально чистый и свежий. Им невозможно надышаться, хотя каждый вдох причиняет адскую боль.

   Закончив с осмотром окружающей среды, я останавливаю свое внимание на Миднайте. Он копошится в чемодане. Наверное, ищет теплую одежду. К сожалению, я не располагаю подобной роскошью, имея при себе лишь несколько футболок и вторую пару джинсов.

   Конечно, если бы я заранее знала, куда занесет меня судьба, то непременно захватила бы с собой зимнюю куртку.

   — Возьми это, — неожиданно в меня летит бардовый, вязаный свитер на несколько размеров больше.

   Я ловлю одежду и, пробормотав «спасибо», надеваю на себя вещь. Это не спасет от клацанья зубами, но поможет немного согреться.

   Я оглядываюсь.

   — И что теперь? — спрашиваю в растерянности и любопытстве. — Надеюсь, мы не останемся здесь?

   Миднайт сухо бросает:

   — Подожди.

   Он вновь кладет руку на бок и ежится от боли. Я буквально подлетаю к нему.

   — Стало хуже? — выдаю обеспокоенно.

   Его губы трогает мучительная улыбка.

   — Терпимо, Анна. Тебе не стоит так волноваться обо мне.

   — Я и не беспокоюсь, — фыркаю, притворившись равнодушной.

   Миднайт тихо смеется.

   — Ну, конечно...

   Мне больше не удается ничего ответить, потому что вдалеке слышится шум заведенного двигателя и резиновых шин по дороге, усеянной щебнем. Вскоре слепящий свет фар прорывается сквозь плотно оседающий к земле туман. Из колонок машины звучит зверская музыка: басы, рэп, играющие барабаны. У меня чуть не лопаются ушные перепонки от такого громкого трека. Миднайт сощуривает глаза, приложив ладонь ко лбу, защищаясь от ужасающей яркости.

   Через пару минут пикап-внедорожник останавливается боковой дверью прямо перед нами, а стекло с водительской стороны неспешно опускается. Мужчина за рулем поднимает солнцезащитные очки на лысую голову, полностью покрытую татуировками, собственно, как и лицо. Иероглифы и узоры украшают даже его руки, костяшки пальцев, которыми он обхватывает руль. Красивая азиатская внешность привлекает внимание. Уверена, даже без тату он смог бы пленить своей наружностью любую женщину. Зеленые глаза, наполненные серьезностью, концентрируются сначала на мне, а после на Миднайте. Звук щелчка становится сигналом для фамильяра открыть заднюю дверь. Сначала он впускает в машину меня, а потом садится сам. Мы располагаемся на удобных и высоких кожаных сидениях. Автомобиль двигается в ту же секунду. Рев мотора проносится по всей местности, а музыка, что утихла на некоторое время, возобновляется с той же оглушительностью.

   Несмотря на все попытки унять чувство дискомфорта, я не могу пересилить себя и расслабиться. Большая машина кажется очень тесной изнутри. Я и Миднайт сидим на расстоянии вытянутой руки, но кожу покалывает так, словно моя левая половина тела прижата к нему от плеча до щиколотки. Парень за рулем иногда посматривает на нас через зеркальце, я то и дело ловлю на себе его резкие взгляды и отвечаю тем, что пялюсь на него в ответ.

   Интересно, он понимает по-английски?

   Я пониманию одну единственную вещь за то время, пока мы едем к загадочному, тибетскому шаману. Не нужно ждать чего-то конкретного от будущего, потому что оно непременно повернет все в неожиданном ключе.

   Когда автомобиль неожиданно тормозит, и глохнет музыка, у меня отчего-то перехватывает дыхание. Сердце пропускает пару ударов, и сквозь поры просачивается будоражащее ощущение, сложно поддающееся четкому объяснению. Но я определенно точно уверена, что мне не нравится это чувство... нет, скорее предчувствие. Неясное и томительное.

   Я сжимаю руки в кулаки и вылезаю из внедорожника. Не знаю, что я надеялась увидеть перед собой — один из ранее замеченных мною храмов, или монастырь, — но точно не разваливающуюся, деревянную хижину, которая может разлететься прахом от малейшего дуновения ветерка в любую секунду. Мне так и хочется сказать: «Какого хрена? Это совсем не смешно», но я спазматически глотаю негодование и смотрю на нашего проводника, который лениво покидает салон машины и идет к этой самой хижине. Он останавливается, не слыша шума наших шагов, и что-то говорит на китайском. Парень действительно думает, что мы понимаем его? Ага. Я же полиглот под прикрытием.

   — Пойдем, — Миднайт подталкивает меня вперед.

   Мы находимся черт знает где, черт знает как далеко от дома, поэтому... будет правильнее держаться ближе к нему, так? Исключительно в целях собственной безопасности. И хотя ко мне вернулись мои силы — я, наконец, чувствую, как по венам помимо крови вновь течет магия, — лишняя страховка в виде смазливого лица лондонского дэнди не помешает.

   Азиат в кожаной куртке, черных, рваных джинсах и армейских ботинках на толстой подошве с ноги открывает дверь в хижину, и я поражаюсь тому, что та не слетает с петель. Мы заходим внутрь, где царит мрак, и воздух становится вязким от пыли, проникающей в легкие с вдохами. Я захожусь клокочущим кашлем и смаргиваю мгновенно скопившуюся на глазах влагу.

   Каждый шаг проводника отдается громким, натянутым скрипом половых досок. Парень останавливается у голой стены и касается ее ладонью... а затем появляется узкая полоска света. Она растягивается по горизонтали и вертикали, образуя прямоугольник высотой где-то в восемь футов.

   Это дверь.

   Татуированный парень сдвигает в сторону часть стены, и небольшую хижину заполняет яркий, бледно-желтый свет, вырывающийся из лифтовой кабины.

   Это даже не хочется как-либо комментировать, потому что... потому что, черт возьми, я уже устала чему-либо удивляться. Серьезно. С меня хватит. Отныне я буду воспринимать любую дикость, как должное.

   Китаец заходит внутрь и поворачивается к нам лицом. Он кратко кивает подбородком, и мы плетемся к нему. Лифт опускается около тридцати секунд, и я могу предположить, что в конечном итоге мы оказываемся на глубине примерно в сто футов.

   — За мной, — на паршивом английском произносит проводник, обернувшись к нам через плечо.

   Двери лифта расходятся в стороны, и я вижу впереди недлинный, широкие коридор с бетонными стенами, потолком и полом, в конце которого находится серая железная дверь с кодовой панелью.

   С каких пор тибетские шаманы живут в подобных условиях?

   Мы попадаем в довольно просторное помещение, обставленное уютной, кожаной мебелью в тон темно-коричневым стенам, отделанным гладким камнем. Высокий, навесной потолок подпирают шесть колонн-аквариумов квадратной формы, внутри которых плавают маленькие акулы. Со стороны водопада под стеклом, растянувшегося во всю восточную стену и оснащенного красноватой подсветкой, льются звуки старого блюза. «Me And The Devil Blues» в исполнении легендарного Роберта Джонсона.

   Наш проводник проходит вперед, но одним жестом руки останавливает нас и мотает головой, имея в виду, чтобы мы не двигались со своих мест. Вскоре он скрывается за углом, и я громко выдыхаю, потому что присутствие того парня жутко напрягало.

   — Это когда-нибудь закончится? — я начинаю массировать затекшую шею.