Осень Овидия Назона
(Историческая повесть) - Моисеева Клара Моисеевна - Страница 11

Торжественное шествие приближалось к площади Акрополя. И тогда Дорион, Фемистокл с дочерьми увидели его во всем величии. Во главе процессии шли главные жрецы, за ними — почтенные старики города из благородных семей. Следом за ними шли девушки в светлых нарядных пеплосах. Голубые, розовые, сиреневые и белые одежды, золотые украшения, замысловатые прически, все подчеркивало скромность, застенчивость и чистоту этих созданий, еще не знающих жизни с ее тревогами и заботами.

Депутации соседних городов шли с драгоценными приношениями. Метеки с дорогими сосудами и чеканною золотой и серебряной утварью. За ними следовали атлеты пешком и на колесницах, иные верхом на рослых красивых конях. Длинная вереница жрецов и жертвенных животных замыкала главную колонну. За ними шел народ в праздничной одежде.

— Смотри, смотри, Клеоника! — воскликнула Эпиктета, когда увидела триеру, на которой развевалось покрывало Паллады, вышитое ей юными девушками, воспитанными в Эрехтейоне. — Какая дивная работа, как это красиво!

В этот чудесный июльский день в святилище должны были доставить самый прекрасный пеплос — покрывало, на котором были вышиты деяния богини. Тут же были вышиты изображения граждан, оказавших важные услуги родине. Красивейшие и сильнейшие из афинян всех возрастов, с венками цветов на голове, должны были пройти мимо изображения божества. Вслед за почетными гражданами шли слуги. Они несли зонты, сиденья, драгоценные вазы, сосуды и амфоры. Депутации от многочисленных греческих колоний прибыли на торжества, чтобы принести в жертву быков и овец. Дорион разглядел здесь и чужеземных послов, пришедших посмотреть на богатство и великолепие Афин.

Процессия шла вдоль Акрополя с севера на восток. Тут корабль на колесах остановился, жрецы отвязали покрывало, чтобы отнести его в храм. По широкой мраморной лестнице, ведущей в Пропилеи, все поднимались к преддверию Акрополя. Пройдя Пропилеи, Дорион со своими спутниками увидели знакомые скульптуры Эрехтейона.

— Ты видишь крайнюю справа кариатиду? — спросил Дорион младшую сестру. — Ты видишь нашу красавицу Эпиктету?

— Вижу! Она лучше всех, не правда ли?

Толпа теснила их к дверям Парфенона, они заглянули в отворенные двери и увидели статую Афины.

Они обошли храмы и стали спускаться вниз по мраморной лестнице. Дорион держал за руку Эпиктету, чтобы не потерять ее в толпе. Фемистокл шел рядом с Клеоникой. Вдруг он увидел слезы на глазах Дориона. Приблизившись к сыну, он спросил о причине этой печали.

— В этих творениях Перикл увековечил душу греков, — сказал Дорион. — Когда я снова увидел это чудо, я почувствовал, как забилось мое сердце от восторга, гордости и печали. Я не смог сдержать этих слез, они сами катятся, словно в глазах у меня таится соленый источник. Это слезы радости и счастья. В Риме так много прекрасных храмов, там Форум, равного которому нет на свете, но величие Акрополя превосходит все, что знают люди. Прощайтесь с этим чудом, дорогие сестрицы, пусть эти Панафинеи живут в вашей памяти долгие годы. Ведь никому не известно, доведется ли вам снова побывать здесь. Берега Понта далеки, нелегко будет добраться до них, а уж вернуться — тем более.

С великим трудом им удалось выйти из толпы и пройти в узенькую улочку, ведущую к их дому.

— Какое счастье побывать на Акрополе, — сказал Фемистокл. — Каждый раз, когда я вижу творения, созданные по замыслу Перикла, я думаю о величии этого человека.

— Здесь мы видим мудрость и справедливость его замыслов, — отвечал Дорион. — Прошли столетия, а воздвигнутые по его воле храмы по-прежнему вызывают восторг. Кто знает, сколько еще столетий будет красоваться Парфенон под синим небом Афин?

— Значит, Перикл изваял дивную статую Афины? — робко спросила Эпиктета.

— Нет, ее изваял великий скульптор Фидий. На мраморной доске в храме есть надпись, где Фидий назван творцом этой статуи. Мастер этот был так талантлив, так одарен необыкновенным вкусом и пониманием красоты, что Перикл поставил его во главе всех мастеров. Ему мы обязаны всей красотой и величием храмов Акрополя.

Эпиктета и Клеоника слушали брата с величайшим вниманием. Впервые в жизни им довелось услышать объяснение тем вещам, которым они поклонялись, которыми восхищались, но не знали, кем и когда они были созданы. А Дорион, радуясь вниманию сестер и помня о том, что они скоро покинут любимые Афины, старался возможно лучше обо всем рассказать. Он вспомнил «Медею» Еврипида, где были строки, славящие величие греческого народа.

— Более четырех веков назад, — говорил Дорион, — жил великий Еврипид, оставивший несравненные творения, и в том числе трагедию «Медея». Он рассказал в ней об удивительной судьбе афинян, которые живут под самым синим и прекрасным небом. Он славит Грецию и ее талантливый народ. Мне не хотелось бы покидать Афины навсегда.

— Ты десять лет не был в Афинах, и вот ты снова здесь, почему же нельзя повторить подобное? — спросила Клеоника. — Затоскуешь — и вернешься сюда. Отец говорил, что, прежде чем сесть на корабль, он намерен запросить оракула Дельфийского. Ты будешь его сопровождать, Дорион?

С каждым днем росла дружба сестер с Дорионом. Девушки были так заботливы и приветливы, что Дорион испытывал незнакомое ему чувство тепла и семейного уюта. В сущности, ему еще никогда прежде не пришлось испытать на себе женской заботы. Мать рано умерла, девочки были еще маленькими, когда он покинул дом. И вот теперь он все больше сознавал, что близость родных могла бы украсить его жизнь. И еще он стал подумывать о женитьбе, если бы ему сосватали девушку, такую же нежную, красивую и заботливую, какой была Эпиктета. Но ведь сейчас это невозможно. Он должен вернуться к своему господину, должен с ним поработать, а потом, когда Овидий Назон найдет ему достойную замену, он, Дорион, возможно, последует за родными.

Душа его истосковалась в одиночестве. В чужом доме было много величия и совсем не было души. Овидий Назон ценил грамотного и старательного переписчика, но совсем не интересовался его судьбой. Тысячи раз они сидели рядом, и всегда их разделяла невидимая стена. Дорион запомнил единственный задушевный разговор, который состоялся в перистиле накануне отъезда в Афины.

Дорион любил стихи Назона, знал их на память, ценил его ум и образованность, но самого Овидия Назона он почти не знал.

Дорион встречал в доме господина его многочисленных друзей, знал, что у него были и враги, готовые сделать недоброе господину. Почему? Может быть, от зависти, может быть, по поручению кого-либо из могущественных людей, близких к императору. «Надо сказать отцу об одном странном случае», — вспомнил Дорион. Это было предложение не только странное, но и преступное. А ведь он не решился кому-либо сказать о нем.

Вечером, когда Фемистокл вернулся домой после бесчисленных хлопот, связанных с отъездом, Дорион рассказал ему о том, что тревожило его и о чем он никому не смел сказать.

— Отец, — спросил Дорион, — знаешь ли ты, что император Август отменил закон, запрещавший пользоваться на суде доносами рабов? Теперь всякий раб, желающий отомстить своему господину, может написать на него донос и получить большую выгоду. В случае осуждения господина, раб-доносчик получает одну восьмую имущества своего господина и свободу. Сделаться сразу свободным и богатым — какое искушение!

— А почему ты заговорил об этом, сынок?

— Да вот нашелся такой человек, пожелавший сделать зло Овидию Назону. Он не назвал себя, а встретив меня на улице и, видимо, зная, что я из дома Овидия Назона, он сказал мне: «Ты вольноотпущенник, бедный и ничтожный человек, а я могу сделать тебя богатым и независимым. Пойдем с тобой в харчевню. Там ты заполнишь для меня клочок пергамента; вот и все, что от тебя требуется». — «Что же я должен написать на этом клочке пергамента? — спросил я. — И возможно ли стать богатым и независимым, написав несколько строк?» — «Смотря что написать. Мне известно, что твой господин, Овидий Назон, человек богатый, прославленный и знаменитый, водится с дурными людьми, устраивает пирушки и оргии, ведет себя недопустимо. Ты живешь в его доме и можешь быть свидетелем в этом дурном деле. А когда твой господин будет осужден, ты получишь одну восьмую его состояния и полную возможность покинуть Рим. Езжай на все четыре стороны!» — «Откуда ты знаешь о поведении моего господина? — воскликнул я. — Я никогда не видел тебя в его доме. Кто ты такой? И зачем тебе понадобилась такая клевета?» — «Вот ты как разговариваешь, глупая голова! — закричал на меня этот отвратительный клеветник. — Тебе предлагают выгоду и полную независимость, а ты, несчастный раб, прикованный цепью, не можешь оторваться от своего господина. Так и будешь следовать за ним, как верный пес. Ну и следуй! А когда найдется честный человек, который расскажет о дурных поступках твоего господина, тогда твоя цепь оборвется». От злости лицо его, отмеченное шрамом, налилось кровью и стало красным, как гранат. Он ушел, пробормотав проклятие, а я стоял словно изваяние. Я думал, что надо немедля рассказать об этом господину, но, зная, что у него дурное настроение, я не сделал этого. Однако мне тревожно за моего господина. Возможно, что клеветник достиг цели и подал в суд, а там тяжба и оскорбления, совсем незаслуженные.