Таежные рассказы - Устинович Николай - Страница 46

«Чудно! — покачал головой старик. — Что это за зверь, коли мерзлого, сала не мог разгрызть?..»

Дня два после этого прошли спокойно. По ночам никто не появлялся.

«Знать, ушел», — думал Макар.

Как-то поздно вечером дед вдруг услышал: кто-то царапает когтями крышу.

«Зверь!» — догадался старик.

Взял ружье, тихо вышел из избы. Осторожно высунулся из-за угла, поднял вверх голову. Зверь беспокойно метался по крыше, стараясь попасть на чердак, где висела копченая рыба.

Макар вскинул ружье и выстрелил. Зверь упал с крыши на снег. Это была лиса.

«Вот те раз! — удивился старик. — Говорят, что нет зверя осторожней лисы. А эта сама на рожон лезла!»

Макар затащил добычу в избушку и начал снимать шкуру. И только тогда понял, почему лиса вела себя так необычно: у старой не оказалось ни одного зуба.

Наша экспедиция забралась в непроходимую глушь. На сотни километров вокруг раскинулась безлюдная тайга, изредка прорезаемая извилистыми речками или цепью заболоченных озер. На каждом шагу встречались непуганые звери и птицы: они неторопливо сторонились с дороги, долго удивленно смотрели нам вслед. Над громадным краем стояла первобытная, никем не нарушаемая тишь.

Отряд, в котором я состоял, занимался добычей пернатых хищников для научных исследований. С утра разбредались мы поодиночке, собираясь лишь на обед и ночевку к палатке, раскинутой на берегу тихой речки.

Мы никак не могли сойтись на обед к условленному часу: не у всех были часы, и, кроме того, мы часто путались и блуждали в незнакомой местности. Обед переваривался, выкипал, остывал.

Сергей Иванович, наш повар, однажды объявил:

— На обед буду давать сигнал. Прошу прислушиваться.

— Какой же будет сигнал? — спросили мы.

Сергей Иванович ударил несколько раз обухом по высокой сухой ели, стоявшей рядом с палаткой. Высокие звенящие звуки всколыхнули сонную тишь.

— Хорошо придумано! — одобрили все.

С утра я бродил по гарям. Здесь несколько лет назад был пожар. Теперь обгорелые стволы лиственниц обрастали мохом, вверх буйно лезла высокая трава. Кое-где торчали сухие деревья, на них неподвижно сидели коршуны. Обширная площадь напоминала глухое, заброшенное кладбище.

Я далеко ушел от палатки и по берегу речки стал возвращаться обратно. В одном месте, соблазненный густой тенью берез, присел на траву.

Внезапно невдалеке раздались дребезжащие звуки. Посмотрев на часы, я решил, что это Сергей Иванович дает сигнал на обед. В то же время я удивился, что палатка оказалась так близко. А звуки, прерываемые равномерными паузами, по-прежнему неслись над тайгой.

Забросив за плечо ружье, я тихо пошел на сигнал. За густой порослью мелколесья открылась полянка. Здесь, мне казалось, должна была находиться наша палатка. Но… полянка была пуста.

— Сергей Иванович! — хотел крикнуть я и… замер с открытым ртом.

В двух — трех десятках шагов от меня стоял пень с высоким отщепом. У пня сидел медведь. Он лапой тянул к себе отщеп, затем выпускал.

Раздавался высокий дребезжащий звук, к которому медведь прислушивался с видимым удовольствием. Когда звук замирал, мохнатый «музыкант» снова сгибал отщеп… На эту-то «музыку» я и шел.

У меня не было ни малейшего желания ближе знакомиться с «музыкантом», и, поспешно пятясь, я скрылся за деревьями.

После удачной охоты на зайцев мы расположились на привал. Ясный осенний день кончался. Солнце закатывалось за оголенный лес, по жнивью протянулись длинные тени. В воздухе разлилась бодрящая свежесть.

У костра было тепло и уютно. Приятно ныло усталое тело. Весело трещали сухие сучья, позванивал крышкой чайник. Собаки, получив свою порцию хлеба и мяса, дремали, чутко вздрагивая при каждом шорохе.

Иван Васильевич, бывалый охотник, прихлебывая из жестяной кружки крепкий чай, рассказывал о своих многочисленных охотничьих приключениях:

— Каждый зверь спасает жизнь по-разному. Мы, охотники, знаем все их хитрости. Но иной раз приходится встретить такое, что только диву даешься…

Охотился я по чернотропу на зайцев. Было уже холодно, речка у берегов покрылась льдом, со дня на день ждали первой пороши. Заливай (знатный был пес!) поднял зайца, Трубач с Докукой подвалили — и пошло!.. Стою я как вкопанный, слушаю: музыка, да и только! Так бы вот и слушал, слушал без конца…

Однако, думаю, куда же их ведет косой? По гону соображаю: к мостику, что через речку, — знакомый мне был лаз. Бросился я туда. Ветки бьют в лицо, рвут одежду… Ничего не замечаю, мчусь: лишь бы вовремя поспеть. Бежал, бежал — споткнулся, упал на кучу хвороста. Встал, прислушался… что за оказия? Гона не слышно! Изредка тявкает собачка, этак досадливо — и опять тихо.

Вышел к мостику — собаки там. Бегают по берегу, скулят: след потеряли. Перетащил я их на другой берег — и тут та же история.

Долго мы кругом шарили, в каждый кустик заглянули: нет, да и только. Как сквозь землю провалился косой!

Стал я на мостике, закурил. Вдруг вижу: в полынье, у бурых камней, что-то шевельнулось. Через минуту — опять… Присмотрелся — заячьи уши! Русак, оказывается, спрятался в воду, только мордочку высунул меж камышей. А вода-то ледяная! Да делать нечего — сидит, терпит…

Рассмеялся тут я.

— Ну, — говорю, — молодец! Люблю умниц. Живи на здоровье!

Отозвал собак, и мы пошли дальше…

Иван Васильевич допил чай и, укладывая кружку в сумку, заключил:

— Всяк по-своему спасается от опасности!

С удочками на плече я подходил к речному заливу. Узкая тропинка поросла мохом, в нем мягко тонули сапоги. Звука шагов не было слышно.

В бесшумной ходьбе есть особенный, непередаваемый интерес. Словно в шапке-невидимке двигался я по извилистой тропинке, и передо мной открывались всё новые и новые картины лесной жизни. В мелкой поросли прыгали молодые зайчата. Дальше, между кустами, спокойно разгуливал рябчик…

Я обошел последний куст черемухи и остановился. С берега из-под самых ног с шумом бултыхнулись в воду утята. Нырнули и… пропали.

Я постоял несколько минут — ни один утенок не вынырнул.

«Где же они?» — заинтересовался я и внимательно осмотрелся кругом. Берег был песчаный, совершенно чистый, только кое-где из воды торчало по две — три тоненьких камышинки.

Не видя нигде утят, я забросил в воду удочки. Клев был плохой. Попался один окунь, второй оборвал леску.

Просидев больше часа, я решил переменить место. И тут, поднявшись на ноги, вдруг заметил, что в двух шагах от меня, между камышинками, из воды торчит утиный клюв!

Все объяснилось очень просто. Застигнутые врасплох, утята не успели спрятаться в осоку. Нырнув в воду, они затем осторожно высунули на поверхность клювы и терпеливо ждали, пока я уйду.

Я сидел в шалаше на берегу лесного озера. В порыжелых камышах слышался шелест, плеск — там лазил утиный выводок. Потряхивая длинным хвостом, на покрытом тиной обрубке дерева суетилась трясогузка. Среди зарослей кувшинок медленно проплыл карась.

Озеро плотно обступил смешанный лес. Роняя желтые листья, к воде свисали ветви берез, голубое небо прокололи остроконечные ели; ниже, у прибрежных камышей, чернели спелые гроздья смородины.

Совсем близко по опавшим листьям прошелестели чьи-то легкие шажки. Я выглянул из шалаша: между кустиков жухлой травы, опутанной паутинками, пробирался рябчик. Он останавливался, клевал красневшую вокруг бруснику и двигался дальше. Вдруг над лесом мелькнул силуэт ястреба. Рябчик встрепенулся и… исчез. Хищник молнией промчался над шалашом, бестолково метнулся между кустами и улетел ни с чем.