Свидетель с копытами - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 18
- Предыдущая
- 18/73
- Следующая
Оренбург взять не удалось, и, хотя войско росло, хотя пришло множество башкир, хотя одерживало победы, но голштинцы ощущали понятную тревогу. Они понимали, что императрица еще не принялась за бунтовщиков всерьез. И им не понравилось, что главный бунтовщик вдруг женился на молодой казачке. Раз ты для всех – государь Петр, имеющий законную жену, то и не смущай умы двоеженством, – так рассуждали голштинцы. А самозванец еще почище штуку выкинул – объявил, что вот войдет победным маршем в столицу – и женится на давней своей пассии Лизхен Воронцовой… Три жены у него будет, что ли?
Мнимый Эрлих и Фридрих Армштадт были прикомандированы к отряду атамана Овчинникова, где давали толковые советы и помогли взять штурмом Гурьев городок. Потом была еще одна победа – под Оренбургом, где у сделавшего неудачную вылазку отряда осажденных удалось отбить и пушки, и боеприпасы, и различную амуницию. Оттуда голштинцев с их знаменем послали штурмовать Уфу с атаманом Зарубиным. Это было большой неудачей. А потом разведка донесла – императрица наконец послала против мятежников карательный корпус из десяти кавалерийских и пехотных полков, командовал им Александр Ильич Бибиков, отлично показавший себя во время недавней семилетней войны с Пруссией. Голштинцы забеспокоились. Так называемый государь Петр Федорович осадил разом несколько сильных крепостей, а двигаться к столице не собирался.
И пошли поражения – одно за другим. Голштинцы делали все, что могли, – все же они были офицеры, а не мужики в лаптях. Бибиков удивлялся, что люди, непросвещенные в военном ремесле, что-то смыслят в стратегии и тактике. Все яснее делалось, что затея провалилась и пора уходить. Вдруг фортуна повернулась к мятежникам лицом, и даже заговорили в войске, что царь-батюшка идет на Москву. Голштинцы остались. А тут еще объявился мошенник Долгополов, сам себя назначивший посланником цесаревича Павла к родимому батюшке. Голштинцы поверили было – отчего бы наследнику, нелюбимому сыну матушки-интриганки, не прислать гонца? Но то, что Долгополов громко подтверждал царское происхождение самозванца, открыло им глаза. Он не мог не знать, что сходства между покойником и самозванцем нет ни малейшего.
Было уже лето, мороз голштинцев не допекал, они наловчились говорить по-русски, были на хорошем счету у атаманов, к войску присоединялись все новые люди, впереди маячила Москва, а за Москвой, статочно, и Санкт-Петербург. Отряды самозванца, выпустившего указы об освобождении крестьян, в деревнях встречали хлебом-солью и колокольным звоном. Но он, дойдя до границ Московской губернии, повернул на юг. Причина была простейшая – казаки устали воевать и собрались уходить в дальние степи, за Волгу и Яик. Они по доброте звали с собой голштинцев, а один человек предупредил, что казацкие полковники что-то недовольны «императором», так не вышло бы беды.
– Что нам делать в степях? – спросил Фридрих Армштадт.
– Мы можем уйти в Персию, – предположил Адольф Берг. – А оттуда пробираться к греческим островам, к Италии…
– Ты знаешь, где она, эта Персия?
Голштинцы раздобыли карту и поняли, что, спускаясь вместе с самозванцем вниз по Волге, они как раз и движутся к Персии. Но на плечах у них уже висели отряды Михельсона, который заменил умершего Бибикова. А волжские казаки отказались присоединяться к самозванцу.
Наконец произошел решительный бой – неподалеку от Астрахани. Кавалеристы отбили у мятежников пушки, там погиб Армштадт. Мнимый Эрлих и Берг бежали вместе с самозванцем за Волгу, непонятно куда. Там казацкие полковники, якобы для того, чтобы удобнее уходить от погони, разделили отряд, и голштинцы оказались вместе с атаманом Перфильевым. Во время стычки с карательным отрядом у реки Деркул был смертельно ранен Берг. Сам Перфильев со своими казаками попал в плен.
Мнимый Эрлих, раненый не столь опасно, был попросту всеми забыт на поле боя. Он выбрал покойника, схожего с собой, сунул ему за пазуху бумаги на немецком языке и карту, также с немецкими названиями, а у него забрал большой медный нательный крест и повесил себе на шею. Был сентябрь, близилась осень, нужно было пробиваться хоть к Самаре. Чтобы не мерзнуть ночью, мнимый Эрлих обобрал покойников. У него были деньги, но покупать провиант в деревнях он боялся. Следовало отойти как можно дальше от Деркула.
Он шел, и шел, и шел, и от голода и усталости мысли сделались простые и порой странные. Он развлекался беззвучными беседами с покойным императором, с государем Петром Федоровичем, с удивительным государем, любившим пить и курить трубку со своими офицерами, презиравшим русских вельмож, обещавшим победоносную войну.
– Я, ваше величество, ошибку совершил, – говорил он. – Очень хотелось верить, что вы живы, и служить вам. Да, я не бескорыстен, я желал и славы, и чинов, так ведь все желают. Я честно хотел заслужить эти чины. И вот я – никто, ваше величество…
Мысль о наследнике престола при этом присутствовала, но совершенно оформилась, когда покойник явился во сне и сказал: «Служи моему сыну». Иначе и быть не могло.
– Я служу, – ответил мнимый Эрлих.
– Верни ему престол.
– Я верну.
И после этого сна дела как-то пошли на лад. Он набрел на два трупа, лежавших прямо посреди дороги, и понял: налетчики захватили имущество и лошадей с экипажем, не постеснялись также отрубить одному трупу руку, на которой были неснимаемые перстни. Пошарив в карманах кафтанов и за пазухами камзолов, мнимый Эрлих обрел письма на немецком языке и паспорт на имя российского подданного Карла Эрлиха. Но пользоваться паспортом он опасался – мало ли, кем был и чем известен покойник. Решил приберечь для того дела, которое ждало его в столице.
Дело это было – убийство российской императрицы.
Глава 7
Вессель собрался с духом и прямо объявил своему гостю, что продать панагию не может – это затея опасная.
– Ну и трус же ты, – сказал на это мнимый Эрлих. – Добудь мне два камня. А нож у меня имеется. Конечно, мы немало потеряем на такой продаже, но другого пути нет.
Он сказал «мы» – и Вессель понял, что теперь он от своего злополучного гостя уже никак не отвяжется.
Выковыряв из панагии образ Богородицы и отстегнув цепь, мнимый Эрлих расплющил ее между камнями до полной неузнаваемости. Получилась корявая золотая лепешка.
– Унции две золота тут будут. Пойди, продай ювелиру, а цепочку – другому ювелиру, – велел он. – Сам не догадался? А картинку выбрось куда-нибудь.
Но выбрасывать образок Вессель не стал – какой-то внезапный страх помешал.
Он был религиозен ровно настолько, чтобы в случае тревоги, безденежья или болезни звать на помощь Господа. Таких опасностей, чтобы вопить от ужаса «Господи, помоги!», у него еще не случалось. И вот ему вдруг почудилось – если выбросить образок, то образок ему за это отомстит. И тогда Вессель спрятал Богородицу в карман летнего кафтана, висевшего за дверью под простыней.
Надо было отдать Карлу Эрлиху должное – цену деньгам он знал, но скупердяем не был. Когда Вессель принес ему сто сорок семь рублей, он даже не стал спрашивать, отчего так мало, а попросил купить хорошего провианта и красного вина для поправки здоровья. За ужином же все время подливал Весселю и шутил, что скоро у них будет довольно денег, чтобы снять прекрасную квартиру поблизости от Невского и носить бриллиантовые перстни. Но это казалось сказкой для детишек, в обычной же жизни все складывалось не столь радужно.
– Что ты так мрачен, любезный друг? – спросил он. И Вессель рассказал ему про свое сватовство к сестре аптекаря Бутмана.
– Страшнее черта, говоришь? – уточнил мнимый Эрлих.
Вессель покивал.
– Не торопись. Если тебе приспичит жениться, ты найдешь молоденькую хорошенькую дурочку, похожую на амурчика. А пока – не торопись.
– Я уже не так молод… – пробормотал Вессель. – Я хочу войти в дело, стать совладельцем…
– У меня найдется для тебя другое дело, любезный друг. Ну-ка, куда мы бросили мое тряпье?
- Предыдущая
- 18/73
- Следующая