Свидетель с копытами - Трускиновская Далия Мейеровна - Страница 17

Они не вызывали в нем бурных чувств – обычное плотское желание, а потом легкое презрение. Все, кроме одной. Ту он ненавидел всеми силами души.

У него было все – он совсем молодым прибыл из Голштинии в Россию, он понравился великому князю, он дослужился до неплохого чина – стал капитаном гренадерской роты. Когда померла русская царица Елизавета и великий князь стал государем Петром Федоровичем, третьим сего имени, казалось – все складывается изумительно. Государь Петр задумал нанять еще множество голштинцев, сформировать новые полки и школить их на манер прусских, чего же лучше? Государь Петр мечтал о войне – он желал совместно с Пруссией, которой вернул все незадолго до того занятые русской армией земли, воевать с Данией за свой Шлезвиг, отнятый еще у его предков. Это была бы великолепная и победоносная война, мечта любого офицера.

Государь Петр не корчил из себя высокоумного и чванливого аристократа, он был – свой, он веселился со своими голштинцами, как с равными, он пил и пел солдатские песни, тискал девок и потешался над женой, которая втихомолку спит со всей гвардией.

Но государь был коварно низложен. Он вовремя не разгадал измену. Братья Орловы и их приспешники взбаламутили гвардию. А гвардия – это молодые аристократы, надменные и бесстрашные, для них законный государь был почти врагом – ему не могли простить замирения с Пруссией, когда победа над ней была почти одержана.

На престол взошла женщина, бывшая принцесса крошечного немецкого княжества, которое и на карте-то без лупы не сыщешь. Женщина на троне – это же недоразумение, это отрицание всякого разумного порядка. И ладно бы какая-нибудь вдовая герцогиня, имеющая полторы сотни подданных, замок величиной с голландскую мельницу и две пушки для обороны – времен короля Шарлеманя. Та самая жена, которую государь Петр за все ее шалости и интриги собрался запереть в монастыре, дать ей развод и жениться на своей метреске Лизхен Воронцовой, опередила его и нанесла коварный удар. Вдруг оказалось, что чуть ли не вся армия – на ее стороне, что вельможи желают видеть ее на троне. Один только был в этой толпе порядочный человек, Никита Панин, который полагал, будто ей следует стать всего лишь регентшей при наследнике, Павле Петровиче, до его совершеннолетия, да Панина и слушать не стали.

Голштинцы потом уже сообразили – не обошлось в заговоре без французских и английских денег. Но это было уже потом.

Государя предупреждали! Он не верил, что жена отважится на бунт, и, уехав из столицы в Ораниенбаум, составлял там план военной кампании против датского короля. Выступить в поход он собирался в июне. И тут словно сам черт вмешался!

В черта мнимый Эрлих поневоле поверил – после тех событий. Все произошло стремительно и беспощадно. Неверная жена, исчезнув из Петергофа, вдруг объявилась в столице, во главе гвардии. Гвардейские полки пошли на Петергоф. Государь Петр вообразил, что сумеет защитить маленькую петергофскую крепость с одним отрядом голштинцев. Возможность вовремя уплыть в Кронштадт он упустил. А когда все же сел на суда со всем своим двором – было поздно, адмирал Талызин уже успел присягнуть неверной жене, интриганке и заговорщице.

Мнимый Эрлих случайно оказался в том отряде, но не уплыл в Кронштадт, потому что для всех не хватило места на судах. Для придворных дам хватило, для верных офицеров – нет. Он с друзьями ждал, как повернется дело, на берегу, и они уже были готовы при необходимости мчаться в Пруссию – там государь Петр мог найти защиту и поддержку. Но он в помутнении рассудка отправился в Ораниенбаум, где подписал отречение от престола.

Мнимый Эрлих в последний раз видел своего государя всходящим на судно и все новости принимал с определенным недоверием. Подписать отречение – сущее безумие, не попытаться хоть теперь бежать – безумие вдвойне, позволить увезти себя в Ропшу – предел безумия, и потому известие о случайной смерти государя в этой Ропше мнимый Эрлих сразу принял с большим сомнением. Он понимал – тут какая-то интрига, не помирают от геморроидальных колик. Яд или кинжал… Или же каземат, какой-нибудь Шлиссельбург или иной, еще хуже.

Когда большинство голштинцев вернули на родину, он остался в России – ждать. Что-то должно было произойти. Чем дольше ждал – тем менее верил в смерть государя Петра. Остались и другие голштинцы, почти без средств к существованию. О них вспомнили год спустя. Барон Беренд Рейнгольд фон Дельвиг, бывший гофмаршалом при государе Петре, пожелал служить в России и попросил себе полк. Мнимый Эрлих решил, что лучше всего ему будет служить под началом фон Дельвига. Эти просьбы высочайше удовлетворили, и он оказался в скучнейшей Лифляндии, сожравшей его лучшие годы. Из столицы долетали странные слухи – некто Мирович пытался освободить загадочного узника в Шлиссельбурге, за что и был казнен. В то же время случились в Курском уезде крестьянские волнения, и говорили, что подбил людишек к бунту государь Петр. Вскоре оказалось – самозванец, армянский купчишка. Потом явились еще два лже-Петра, в Нижегородской губернии и на Черниговщине. И еще, и еще! Одного, изловив, приговорили было к смертной казни, но захватившая престол злодейка его отчего-то помиловала и сослала в Нерчинск. Доехал ли, где оказался – Бог весть.

Мнимый Эрлих чувствовал – нельзя уезжать из России, что-то должно случиться. Смешно верить, что государь Петр явится во главе сотни босых поселян с вилами. Если он жив – то его где-то прячут и помогают собрать войско.

И еще – он все время знал, что в Санкт-Петербурге живет дитя, мальчик, который считается сыном государя Петра. И тут у него была своя теория.

Да, государь часто заявлял, что не знает, от кого беременеет его жена. Но от сына он не отрекался. Это – во-первых. Во-вторых – злодейка, обманом захватившая трон, сына не любила и видалась с ним редко, это знали даже в Лифляндии. При всем презрении к женщинам, мнимый Эрлих все же был убежден: хорошая мать старается держать дитя при себе, когда дитя от любимого мужа – тем более. Если злодейка не любила Павла Петровича – это и было прямым доказательством отцовства государя Петра. И с мальчиком связывались какие-то туманные и невнятные надежды.

А осенью 1772 года донеслась весть – в оренбургских степях объявился человек, назвавшийся чудесно спасшимся государем Петром Федоровичем. И не просто объявился, а с целым войском – его признали яицкие казаки и башкиры. Казаки уже давно буянили и оказывали сопротивление генералам злодейки. На уральских заводах тоже было неспокойно. Слухи о том, что покойный государь готовил указы о скором облегчении народной участи, а жена с заговорщиками его за это убили, ходили и раньше. И внезапно воскресший государь явился весьма кстати.

Разум мнимого Эрлиха помрачился – никакие доводы рассудка не действовали. Ему безумно хотелось, чтобы государь спасся. Как это было возможно – он не представлял, он просто поверил. Барон фон Дельвиг припрятал полковое знамя голштинцев – мнимый Эрлих это знамя выкрал и, подбив на бегство еще несколько офицеров, отправился к Оренбургу.

Вспоминать про это путешествие не хотелось – все вышло плохо, очень плохо. Перерядившись русскими мужиками и за время пути отрастив бороды, голштинцы едва не встретили новоявленного царя у Илецкого городка, но он уже шел брать штурмом Оренбург.

Под Оренбургом голштинцы наконец увидели того, к кому ехали, и пришли в растерянность: не государь, вообще неведомо кто! Но самозванец хорошо их принял, порадовался знамени, поставил на довольствие, и они, к немалому своему удивлению, обнаружили в войске французов.

Нужно было решать – как быть дальше. Мнимый Эрлих мучился раздумьями недолго. Человек, назвавший себя императором Петром Федоровичем и этим именем уже подписывавший указы, имел твердое намерение уничтожить злодейку и интриганку, которую мнимый Эрлих ненавидел всеми силами души. На пирах он провозглашал тосты во здравие «своего сына и наследника» Павла Петровича, на стену там, где жил, вешал портрет цесаревича и прилюдно с ним беседовал. Это было нелепо – однако обнадеживало. И мнимый Эрлих убедил приятелей остаться в мятежном войске.