Живи ярко! (СИ) - Петров Марьян - Страница 43

Опускает лицо мне в изгиб шеи, я обнимаю его плечи двумя руками и смотрю: на полыхающий горизонт и алые вершины гор, на почти исчезнувшее солнце и богатую палитру вечернего неба. Рисовать картины? Да, пожалуй, смогу. Лишь бы этот мятежный успокоился и вот так сидел рядом, сопя мне в шею.

— Ты… дебил… — сдавленный хрип, и губы касаются кожи, — я обещал…

— Хорошо, как скажешь. — Меня вдруг отпускает, отваливаю ставшее таким тяжёлым тело двумя руками, смотрю — о как же кайфово видеть! — на уставшее бледное лицо. — Сам идти сможешь?

В этот момент нас накрывает суета: дядя Паша и ещё трое рослых ребят с носилками, и хоть Яр матерится, он потерпевший, на него сильно внимание не обращают, а меня почти в охапку сгребает Павел, шепча на ухо, что шеф отпиздил Ваню мотком пятимиллиметровой верёвки до полусознания и уволок в административный офис, видимо, вешать за яйца, если верить его же прогнозу. Я не могу не нахмуриться — если всплывёт безрассудная выходка Ивана, то репутации клуба грозит белой когтистой лапкой полярный зверёк.

Даю себя под локоть вести дяде Паше, слушаю вопли завхоза с носилок, у него, походу, второе дыхание открылось, посмеивается и беззлобно подъёбывает ребят, а я принимаю очень важное решение, на которое бы полгода назад даже не осмелился.

И скоро я его озвучу, просто немного подожди.

====== Глава XVI. Честно последняя... ======

Герман

В конторе повисает тишина минут на пять: никто не решается начать комментировать моё заявление. Ваня шумно втягивает в себя кровь, даже глаз не поднимая, адвокат щёлкает ручкой, нотариус пишет, ещё четверо соискателей откровенно тупят, на лицо Артемия же медленно наползает довольная лыба. Яра, наверное, в это время обрабатывают в лазарете литрами перекиси и держат семеро. Я жадно пью вторую поллитровку воды.

— Итак, господин Щитков, вы заявляете, что клуб по завещанию Андрея Кагана должен был перейти Герману Туманову?

— Да, Андрей как говорил, так и сделал.

— Вы видели этот документ?

— Нет. Но его составил и заверил господин Головин в вашем присутствии, — Артемий осклабился, — ведь так? Клуб отписан Герману по доброй воле Кагана, дула у виска не было, а?

— Такие шутки совершенно неуместны! — нотариус до побеления сжимает губы. — Оригинала завещания нет! Мы не имеем права свидетельствовать голословно, необходимо подать прошение в суд. А пока, вы уверены, господин Туманов, что хотите стать управляющим ООО «Каган-Климб»?

— Да! — выдыхаю совершенно спокойно и гордо.

— Вы понимаете, что это может быть оспорено в судебном порядке другими заинтересованными лицами? — Юристы всегда такие юристы.

— Да, конечно! Но если я предоставлю оригинал документа, то докажу своё первоочередное право на клуб? — раскупориваю третью бутылку. Всё это время главный соискатель даже звука не издаёт, видимо, шеф умеет хорошо объяснять, что человек конкретно вляпался в проблему.

Нотариус кивает облегчённо, видно, Вано хорошо ему мозг вынес. Я всех благодарю, и народ расползается.

— И давно ты зрячий? — шипит битый Ваня, а Щитков ему кулаком грозит и посадить обещает, но потом швыряет бланк заявления на увольнение. Я не собираюсь объяснять что-либо, особенно своему бывшему, прохожу мимо, цепляя плечо бедром. Ваня дёргается в мою сторону, но тут же блокируется Щитковым.

— Сидеть, паразит! И писать добровольно, пока опять кулаком не приложил и другие службы не привлёк. Иди, Гер, отдыхай. Славик… тьфу ты! Ярик полежит ночь в лазарете, пока судороги в мышцах не пройдут, и кровообращение не нормализуется.

Иду в свой домик через душевую, где моюсь, наверное, одним из последних. Вода еле тёплая, но мне такая и нужна, кожа пылает. Струи стекают по телу, а чудится, будто гладят оцарапанные ладони, и меня передёргивает. Трогаю губы, не веря, что недавно их снова со вкусом целовал Ярослав. Пока мылся — собирал пазл из кусочков фактов. Соколов перешерстил все мои медицинские карты и обследования. Потом внезапно подошла квота на лечение в Германии, и там со мной не как с льготником обращались… Соколов продал квартиру… Мама перестала говорить об Анне и вспоминать Яра… а ведь не проходило дня, чтобы она не высказывалась резко о наших отношениях… Пазлы толкались друг с другом, не складываясь в картину для понимания. Без Соколова не получится, он не просто руку приложил — точно знает, что к чему!

Яр

Эти сукины дети не пустили меня домой. Ну… как домой, в съёмный домик, любезно предоставленный Артемием по знакомству, за который, к слову, я ни копейки не платил. Сказали: лежать и восстанавливаться. И как объяснить, что со мной всё нормально?!

Растягиваюсь по пружинистой койке, тупо пялясь в потолок. Вокруг никого, даже дежурный врач и тот ушёл. Растираю ладонями лицо, проходясь большим пальцем по шраму на лице.

— Он тебя не портит, — знакомый до трясучки голос доносится от двери, — ты зря переживаешь.

— Это просто у тебя со зрением плохо, — закидываю руку за голову, прикрыв глаза.

— Теперь не так плохо, — уже не шаркая обувью, идёт не спеша, я свободной рукой вцепляюсь в край одеяла, сжимая до скрипа ткани.

— Как ты? — подходит вплотную, слышу его дыхание, немного взволнованное и прерывистое, словно решил что-то, и уже потом скрип кровати и тяжесть тела на своих бёдрах. От неожиданности открываю глаза.

— Ты там совсем испортился на родине предков, — не без волнения, потому что оба понимаем: в каждом его движении, в каждом взмахе ресниц и даже в каждом выдохе таким сексом не просто веет, а тащит конкретно, что я не могу не вестись на это совращение.

Гера садится удобнее, шире разводя колени, и лениво стягивает через голову футболку. Слишком уверенный и слишком изголодавшийся, неспособный слышать меня, он до одури хочет, его желания бешеной дозой феромонов витают вокруг и развращают.

Герман

Мне нравится видеть его лицо, сверкающие глаза и вздрагивающие ноздри, словно сейчас выиграл и ждёт свой приз с неистовым нетерпением. И он меня хочет, на том запредельном уровне, когда разум отключается, а обостряются первобытные инстинкты обладания. Зрачок затопил радужку, и страсть вышла из берегов. Как ещё терпит, чтобы не наброситься…

— Я матери позвонил, — говорю так, как если бы мы просто решили пообщаться на кухне, роняю на пол штаны вслед за футболкой и остаюсь в белых плавках.

— Соскучился?.. По матери? Гер, бля, не ёрзай… так…

— Попросил её объяснить, почему она перестала говорить о тебе так внезапно, а ты пропал, как по взмаху палочки… волшебной… — плавно двигаюсь, потираясь пахом о пах, руками ныряю под футболку… и там пальцами нащупываю любимые шрамы… Яр стискивает зубы и прожигает насквозь, даже просто взглядом имея снизу до самого горла. Я не успеваю покраснеть от собственных действий. — Ты… сделал для меня так много и… решил самоликвидироваться из моей жизни? — Дёргается схватить, но опрокидываю назад на лопатки. Потом даю, правда, со вторым рывком стянуть футболку. Теперь могу рассмотреть его тело, закрываю глаза и глажу… веду по известным мне шрамам-дорогам до самого сердца… до глухого стона… от которого крышу сносит, но мы ещё держимся, цепляемся за разум. Наклоняюсь, ложусь на него, чуть опираясь на собственные колени, чтобы не давить всем весом, но руками по-прежнему собираю жар кожи.

— Я тебя… разве уволил… или разрешил уйти? — шепчу в сомкнутые губы и стиснутые зубы, в дикие жаждущие глаза. — Знаешь… сколько прогулов накопилось? Как… будем отрабатывать?

Ярослав

Я словно вижу его впервые. Такого самоуверенного, хотя всё ещё робкого, слишком воспитанного и в то же время развратного, готового на всё, если поймёт, что это важно. А это не просто важно, это жизненно необходимо, даже не физически, а где-то там, на ментальном уровне, понимать, что — моё. И кто из нас прозрел? Сейчас я вижу его по-другому: сильным, уверенным, готовым защищать, это выбивает из колеи и заставляет меняться, это делает слабее, вынуждая подстраиваться под его новые ритмы, и до чёртиков становится страшно, как человек, которого подпустил так близко, влияет на тебя.