Живи ярко! (СИ) - Петров Марьян - Страница 42

— Если ты заревёшь, я буду звать тебя «Фрау», — Герману не без истеричного смешка. Приподнял руку, его за предплечье взял, несильно отталкивая. Тут так-то люди, а я, может, стесняюсь…

— Ну, это… Герман, — Артемий растерялся, — чего ты к нему, как к родному, прижался? Ну упал бы, разбился, закопали бы, как остальных, и следов не нашли. Репутация клуба ж превыше всего… — Герман оторвал от меня голову и злобно уставился на коллегу. Тёма срывается:

— А какого он туда полез, а?! Славик, ты дебил?! Ты же справку приносил, я видел, что нет!!!

— Почему Славик-то?! — теперь психует моё чудо, я пытаюсь сесть, а не могу, назад падаю, чувствуя каждый позвонок.

— А как?

— Ярослав я, — ухмыляюсь, Герка мою руку сжимает, забыв, что конечности не в лучшей форме, и только услышав моё шипение, ослабляет хватку.

— А какая, хуй, разница, когда всё равно дебил?

— Большая, — хмурится Герман, и только теперь до него доходит, что сейчас я отдохну и выдам ему самых свежих пиздюлей. Ме-е-е-едленно сажусь, напоминая сам себе черепаху после инсульта, — нервов километров на пять… разница. — Хлопает своими глазищами и рассмотреть меня пытается, и в то же время стратегическое отступление продумывает. У меня рожа краснеет от злости, я это чувствую, но улыбаюсь, весело мне, аж до нервоза.

— Ты как вообще там оказался, залётный? — Тёма трясет меня за плечо, я отвлекаюсь, Герман отползает на шаг, что рукой уже не дотянусь. Смотрит. На меня так внимательно только в армии смотрели, когда я пьяный в жопу доказывал, что абсолютно трезв. Его взгляд не жжёт, но по рукам он получает, попытавшись коснуться шрама, словно ещё раз желая убедиться, что он есть, и я — это действительно я.

— А я вам ещё не рассказал? — ирония из меня так и прёт. Тянусь за Геркой, но Артемий мешает, за плечо держит. — Это такая увлекательная история. — Выбрыкнувшись из захвата, перехватываю Геру за шею и роняю на себя, лицом в живот, хотя и не планировал. Так и держу, разве что даю голову чуть повернуть. Поведал я им свою трагическую историю, и если одного удержать успел, то второй сиганул с места во всём обмундировании, позвякивая карабинами, и что-то мне подсказывает, что нос Ваньке он доломает точно. Мне было это уже фиолетово, у меня второе, желающее отомстить создание в руках рвалось и, честно признать, в нынешней ситуации было сильнее.

Прикинулся, что отрубился.

Тишина воцарилась на пару секунд, этого хватило, чтобы перевести дух. Казалось, ничего не изменилось. Я всё так же захлёбывался им, стоило ему оказаться рядом. Герман держал меня в руках, придерживая голову, легонько встряхивал и молчал, только губы кусал и дышать стал чаще.

— Скажи мне… бля… — Поняв, что притворяюсь, уронил на землю. Нет, он потом поднял, но осадок остался, и я хрипло договариваю, — какого хрена тебе не живётся миром, а? — С неохотой сажусь, он опускает взгляд, и это бесит настолько, что поднимаю его лицо за подбородок, заставляя смотреть на себя.

Я. Заставляю. На себя. Смотреть… Да что с этим парнем не так?!

— Живётся, — оправдывается, как мальчишка, глаза отводит, смущается.

— Не заметил. Какого… — Встряхиваю руками, он смаргивает и хмурится. — Люди с плохим зрением не лазают по скалам, они не шарятся по ночам в горах и не спасают других долбоёбов, которым на земле места мало. А если бы ты сорвался?! Ты вообще башкой своей думал?! А мать свою на кого оставишь?! — На это замечание он скептически хмыкнул. — Ладно, не о ней. Со мной бы что было, если бы ты у меня на глазах разбился?! Ты просто подумай! Каково это, когда на твоих глазах умирает… небезразличный… тебе человек?! А тебе это знакомо, — никак не могу заткнуться, хотя и знаю, что говорю уже лишнее, не сейчас, не после пережитого стресса, больнее будет, но он должен понять, что я чувствовал, когда он ко мне полез! — ты сам прошёл через это, с Андреем своим. Хочешь, чтобы и я испытал то же самое?

— Нет… — И как рикошетом его боль — мне, до почти полной остановки сердца. — Но я не мог дать человеку погибнуть.

— А знаешь, почему?.. — Вся злость прошла за какие-то пару секунд, на место её вернулась та неприрученная мною бесконечная нежность, которую даже не знал, что могу испытывать… испытывать к мужчине.

— Если опять обзовёшь дебилом, я тебя поставлю обратно, где взял, — признаётся честно, я не к месту начинаю смеяться, приобняв его за плечи и уткнув себе в плечо.

 — Зачем говорить очевидное, ты и сам это знаешь.

Вырываться больше не собирается, кусает меня за плечо, а после обнимает в ответ, пристраиваясь рядом.

— Закат, — комментирую повседневное явление природы. Он поднимает голову и залипает на закатывающемся красном шаре, — и романтика, бля. Кстати, — переплетаю наши пальцы, сам от себя дурея, что творю, тяну их к губам, легко касаясь… как же я скучал по его этому резкому вдоху и лёгкой красноте на перепачканных скулах. — Ты, пожалуй, займёшься рисованием.

— Спятил? — крепче сжимает мои пальцы, забирая кисть, и прячет у себя на груди.

— Нет, правда. Когда Артемия выпустят из тюрьмы за убийство Вано, а у тебя сойдут побои, потому что тебя я всё равно выпорю, чисто в воспитательных мерах…

— Вано! — подскакивает из положения сидя и падает обратно.

— С ним потом. Побудь со мной, — тяну обратно, губами зарываясь в светлые пряди его волос. Скольжу губами по виску, глотая ком горечи, по скуле — к губам, прижимаясь едва-едва, пока он сам не впивается глубже, прильнув всем телом. Сколько мы так целуемся, ни один не скажет, время остановилось, поцелуй оказался чем-то большим, чем начало прелюдии, он потерял эротический подтекст и стал важнее, ближе к душе, чем-то настолько искренним, что его не получилось бы опошлить, привязав к сексу. И чем глубже и сильнее целовал я, тем всё больше напрягался Герман, словно чувствуя, как напряжение гложет меня изнутри.

— Что ещё не договорил? — он отстранился первый и сжал мою руку, заглядывая пристально в глаза, считывая как рентген. — Что, Яр?! Что ещё могло произойти?!

— Мы не можем быть вместе… — произношу вслух и готовлюсь к пощёчине или прямому в челюсть, но у Герки просто опускаются руки. «Я обещал твоей матери, и слово своё держать привык», — это уже себе, повторяя, чтобы не забыть…

Герман

Я давлюсь радостью и тут же горечью. Беру его правую руку, начинаю осторожно массировать пальцы и саму кисть, прогоняя онемение и напряжение. Говорить не хочется. Спросить — нету сил. Звуки горлом не выдавливаются. Почему?! Это хороший правильный вопрос, но и он, сука, костью застрял и не транслируется. Опускаю голову ниже, прикусив губу до крови. Почему?! Вся ситуация бразильский сериал напоминает, только с одними мужиками в кадре. Вот они мы, рядом, только что целовались в лучах заходящего солнца… Почему?! Делаю больно его пальцам, шипит, но руки не отнимает. Сам хочу губами смазать по свежим ссадинам и царапинам и бездействую, потому что ошеломлён.

— Тогда ты тоже… останешься в прошлом, Яр. И ничего не изменится. Словно… НАС и не было совсем. И… — догадка обрушивается на голову ведром ледяной воды, — ты бы никому не позволил себе ставить условия. Значит, ты сам так решил. Не потому ли, что решил всё моё дерьмо за меня разгрести? — поднимаю глаза на Яра, он смотрит пристально, а на скулах гуляют желваки.

— Оно твоим и не было, — у него от усталости еле ворочается язык, но злость и досада перекрикивают друг друга.

— Давай-ка обсудим. Начались проблемы с моей собакой, шоковая реакция Анны на тебя, неожиданное спокойствие мамы по отношению к тебе, твоё молчание длиной в месяцы, эта конспирация… ты устраиваешься в «Каган-Климб», с Вано у вас взаимная любовь и уважение такие, что он убить тебя хотел… а значит, дело в наследовании клуба. Я… что-то пропустил?

Ярослав тянет руку, но я удерживаю её и неожиданно кладу себе на грудь.

— Знаешь… когда у меня перезапуск сработал? — говорю тихо, но внятно. — Когда понял, что это ты, а не очередной глюк гуляет в моём воображении, и я могу тебя насовсем потерять — зрение вернулось. Тот обещанный толчок при полном восприятии настоящего положения вещей. Понимаешь, почему? Я тебя люблю. Сейчас, здесь, всегда. И знаю твои чувства. Они мои зеркалят, только ты никогда не скажешь, да? Тебе проще всё дерьмо и боль загрести и к себе в раковину, и там закрыться. — Сильнее вжимаю ладонь Яра в свою кожу, а под ней грудину сердце отчаянно прошибает. — На минуту расслабься… не спасай меня… не решай за меня… не отталкивай… меня.