Живи ярко! (СИ) - Петров Марьян - Страница 24

— Мам, всё я твоей Анне передам, не переживай. Отвлекись, в театр сходи. Ну?

— Ты меня так технично выгоняешь вон?

— Мам, думаю, Яр и Арчи уже замерзли гулять. Думаешь, ему в кайф с тобой ругаться?

— Думаю, такому сорту людей наплевать на душевный покой окружающих. Надеюсь, ты не пострадаешь из-за своей святой простоты, дорогой, — меня гладят по щеке и целуют в плечо. — Попроси… пусть поможет тебе побриться.

— Сам могу! — улыбаюсь, понимая, чем закончится подобная процедура.

Провожаю маму, а сам набираю голосовым поиском:

— Яр, домой!

— Вот спасибо, а то яйца звенят у обоих. Вражеские войска покинули территорию?

— Да.

— Чай грей!

— Как скажешь.

Картину осязаю: Яр почти сидит задницей на батарее, рядом разлёгся Арчи, и два осуждающих взгляда, голубой и… сильно голубой, пилят меня на кусочки. Мороз по коже, хоть и спиной. Слышу забористый хлебок кипяточного чая из кружки и невольно вздрагиваю:

— Яр, не начинай.

— И не думал. Зато теперь отчётливо вижу, как ты относишься к моей репродуктивной системе, фюрер.

— Поумнел под действием холодных температур? Яр, ты сам это противостояние начал, зачем усугублять?

— Это так сейчас культурно матерятся? — в подсевшем голосе звенит ирония. — Нее, я по старинке привык, без приставок «усу».

— А если серьёзно, ты же ко мне не привязан, с Арчи погулял, помоги побриться и… не трать на меня выходные, — зачем-то краснею, потому что вполне ожидаемо позади меня раздаётся:

— Побриться… где? — да я почти вижу, как этот маньяк облизывается не хуже хаски.

— Ну не там, Яр, где у тебя встало!

— Да давай, — издевается, гад, и даже не скрывает этого. — Будешь гладенький. Прям как я.

— Я и так не страдаю излишней волосатостью. Или тебя что-то не устраивает? — выставляю руку вперед за секунду, как он подходит, и упираюсь ею ему в грудь, удерживая на расстоянии.

— А по тому, где вчера был мой язык, ты еще не понял?..

— Лучше бы ты молчал, — качаю головой, свободной рукой стирая с лица эту информацию. Кажется, в последнее время я слишком много улыбаюсь. Как бы не пришлось плакать.

Брить меня Ярослав решает, толкнув на «горшок», а сам садится на мои колени. Ощутимая тяжесть напоминает, что передо мной не хрупкая барышня, а вполне себе увесистый мужик, которому плевать, что мне не очень удобно.

— Чем будем брить?

— Э…

— Станок где? — Все еще слышу его смех в каждой фразе, но стоит ему нащупать в шкафчике бритву, его эмоциональный фон меняется кардинально, он весь замирает в камень и даже дышать начинает чаще.

— Не умеешь опасной брить? — вполне резонный вопрос, чтобы ответить на который у него уходит несколько минут, такое чувство, что он переживает какой-то момент своей жизни, напрочь выпав из реальности. — Яр? — касаюсь его руки, пальцы оказываются ледяными. — Давай я сам, да?

— Нет, — отпирается скорее по привычке и звенит лезвием, открывая бритву. — Всё нормально.

— Поговорим? — Он снова закрывается, захлопывая дверь своего сознания у меня перед носом, и я ничего не могу сделать, оставаясь растерянным и обескураженным.

— Если у тебя есть лишний рот — то можем поговорить, — отвечает сквозь зубы, быстро размазывая гель для бритья у меня по лицу и шее, запрокидывает мне голову и делает пробное движение по скуле. Долго смотрит, от его взгляда горит кожа, а руки, наоборот, холодеют, словно я к морозилке прижат. Обнимаю его за пояс, поглаживая поясницу, видимо, помогает, потому что он продолжает прерванное, почти ювелирно отрабатывая всю процедуру.

— Расскажи, что случилось? — не прошу, требую, нахватался у него командирского тона.

— Отвали.

— Я же чувствую, что тебе это не нравится.

— Я к бритью равнодушен.

— Тогда дело в бритве?

Я вдохом подавился, когда он меня в натуральном смысле заткнул поцелуем. Целовал, пока у меня искры из глаз не посыпались. Горели губы, чувствительно ныл укус, которым он поставил точку в муке-ласке, и ещё долго не хотелось спрашивать снова, в чём причина. Долго. Минуты две, пока он меня вытирал.

— Расскажи.

Слышу глухой стук. Скорее всего, головой бьётся.

— Мне надо уйти.

— За новой бритвой?

— За впечатлениями. Ты сказал, я свободен. Даю тебе время от меня отдохнуть.

— Я не устал, — каким-то чудом ловлю его силуэт в кромешной тьме и, выставив руку, цепляю за запястье. Всегда бесило, что он не снимает напульсники. Подцепив один и содрав с руки пальцами, касаюсь тонких продолговатых рубцов прямо по венам и резко затихаю.

— Я — устал, — бережно, даже как-то слишком осторожно высвобождает руку, — от себя, — это уже шёпотом, скорее всего, себе, но я слышу, целует меня в висок, всё так же нелогично осторожно, словно навредить боится, и быстро уходит.

Герман

Догадка накатывается нехорошим приливом: когда, немного тормозя, складываю кусочки пазлов, начинаю гнобить себя за «чуткость и дальновидность». Дал в руки Яра опасное лезвие… приставал с расспросами, когда нужно было обнять крепко и выглаживать этот липкий кошмар прошлого с кожи, из мыслей. Нельзя, чтобы человек уставал от себя, а сам сидел, как примороженный, на толчке и даже не остановил. Вспомнился последний поцелуй в висок, такой несвойственно лёгкий и… виноватый.

Не вернётся! Я вскочил, на миг теряя ориентацию в пространстве, добрался до телефона. Вызов! Абонент временно недоступен. Отправляю голосовое с отчаянной просьбой, наговариваю всё и сразу. Пусть лучше меня считает истериком! Под ногами негромко бухает Арчи, присаживаюсь и обнимаю собаку, трусь о шерсть, даю вылизать лицо.

— Он же… вернётся, мальчик? Я такой идиот.

От Автора

Порыв ещё раз попробовать дозвониться погасил в зародыше, это же детский сад. Человек должен иногда оставаться со своими мыслями, тем более, что накануне в его жизни произошли перемены. Герман прикусил губу, вспоминая события ночи. Для него, по крайней мере, это было всплытие со дна, подъём на трудный пятитысячник с углом более пятидесяти пяти градусов и ограниченным числом зацепок, на который они так и не успели взобраться с Андреем. Каган обещал какой-то сюрприз, помимо метеоритного дождя, говорил, что неделей ранее всё подготовил. Этот нелёгкий маршрут знали лишь три человека в клубе, имевшие второй спортивный разряд по альпинизму. Андрей был третьеразрядник. Трёхтысячник, который он выбрал, имел очень крутые осыпающиеся склоны, где страховка была просто необходима, но вид с вершины горы открывался невероятный!

В голове Геры неприятно зазвенело. И дело было не в воспоминаниях о прошлом… Его впервые за три года угнетала тишина; без голоса Яра, его дыхания в шею и беззлобных нагловатых подъёбок оказалось пусто. Герман дал Соколову два часа остыть, пусть даже не простив себя, включить телефон и понять, что его очень ждут назад. Но время шло, и ничего не менялось.

От звонка в дверь мужчина вздрогнул, выдыхая непроизвольно «слава Богу» и бросился в коридор слишком порывисто, скользя носками по полу и хватаясь за знакомые до каждой трещинки стены. В этот раз он насильно заставит Яра взять себе дубликат ключей. Но на его «кто?», произнесенное по привычке, в домофоне прозвучал голос Анны, доброжелательный и спокойный, без резких нот, от этого и казавшийся подозрительным.

Уже впуская женщину в квартиру — воспитание не позволяло поступить иначе, хотя очень хотелось захлопнуть дверь прямо у нее перед носом, желательно погромче, —Туманов осознал, что совершенно потерян, настолько, что будет трудно поддержать даже простой, не обязывающий ни к чему разговор.

— С вами всё в порядке, Гера? — снимая обувь, Анна замешкалась, бросив взгляд на бледного парня. Ожидаемо зарычал Арчи, утробно и агрессивно, что, казалось, от его рыка завибрировали даже стены. — Я собаке вкусняху принесла — зубы поточить, может, сменит гнев на милость. Я ненадолго, литературу заберу, — тараторила она без умолку, словно стараясь своим голосом заглушить враждебный гул. — Ой, у вас на кухне беспорядок. Разрешите приберу — мне не трудно. Гер?