Живи ярко! (СИ) - Петров Марьян - Страница 17

— Хуй в руль, я тут пока живу и нужен. — Ставлю точку.

— Это мы ещё посмотрим!

— Кто «мы»? Вы да я? — Знаю, что несёт, но остановиться не могу.

— Ещё Герочка!

— Он же не видит… куда смотреть… — Гера улыбается, привык к моим беззлобным подколкам, а вот женщина — нет. Ее перекосило от гнева, и следующее, что слышу…

— Ты сам урод! Посмотри на себя!

— Каждый день вижу.

— Хватит! — неожиданно вмешался Гера, нет, рявкнув так, что даже Арчи поджал хвост.

Пока искал, как бы прокомментировать его окрик, меня всё-таки вытолкала эта тётка и захлопнула перед носом дверь.

Никуда я, естественно, не пошёл. Стоял слушал, как она учит уму-разуму Германа, помогая одеться. Что в тот момент испытывал сам парень, страшно даже представить, я бы уже давно вызверился, но это, к счастью, не моя мать, а его, вот и терпит.

Когда он вышел, первое, что сказал: «Яр, заткнись!», а я такую речь хотел толкнуть по поводу его внешнего вида, и всё обломилось. Есть с ним не пошёл, сидел с Арчи в коридоре, переглядываясь, тяжёлые мысли по поводу случившегося продолжали возвращаться. Герман тоже собирался хмурый, порядком задумчивый. Уже у выхода, пока его мать выбирала, каким из двух шарфов задушить сына, стащил с него галстук и джемпер, оставив одну рубашку.

— Полегчало? — спрашивает негромко, просовывая руки в рукава пальто.

— Теперь не как лох, — шепчу на ухо, вместе прыскаем со смеху. — Валим, пока мамка дома не оставила… — И крепко сжимаю его длинные артистичные пальцы.

====== Глава VII ======

Герман

В машине едем молча. Наверное, Яр ждёт от меня укоризненного спича об уважении к старшему поколению, но мне почему-то кажется — мои нравоучения ни к чему хорошему не приведут. Да и выяснять, что произошло с Арчи, с взвинченным человеком за рулём будет попросту актом неразумным. Однако я не выдержал после второго нервного рывка при перестраивании авто на другую полосу.

— Пёс напоролся на какую-то проволоку? — спрашиваю спокойно, давая понять, что принимаю любую версию, кроме голодовки.

— Угу.

— А возил ты его куда?

— Отсюда не видно.

— Яр? Я не имею права знать?

— Давай потом это выясним, а? Мама же до вечера не останется? — тон не раздражённый, но атмосферно требующий прекратить расспросы.

— Не знаю. У неё есть ключи.

— Значит, забери. На кой чёрт там нужна мама, если рядом я?! — взрывается, выпуская досаду и злость, и я представляю, как его сильные руки сжимают до побеления руль.

— Паркуйся! — это опять звучит как приказ, надо успокоиться.

Матерится, но покорно тормозит. Добираюсь по рулю до его пальцев, выдёргивает руку с ожесточением. Медленно выдыхаю. Мне ли не знать, как его накрывает отчаяние.

Отсидевшись в салоне, мы почти впритык приехали к первой паре. Я часто прикладывал руку ко рту, жадно вспоминая вкус сигарет и ещё то, почему так резко бросил курить. Когда я приближался к Яру, меня накрывал этот запах табака со слабой примесью хвойной отдушки крема для бритья. Он много курил… даже слишком… хотелось выдернуть из его пальцев сигарету и заорать, чтобы лёгкие наконец-то пожалел.

В универ Яр почти занёс меня по крутым ступенькам до самой преподавательской, разматывая мой двухметровый шарф под насмешливые приветствия припозднившихся студентов. Мне на сарказм в их голосе хотелось положить с высокой колокольни. Потом, видимо, увидели перебинтованную руку, сразу невежливые переговоры прекратили и рассосались по аудиториям. Номера классных комнат по дням недели, где я читал лекции, Яр знал уже лучше меня самого. Пока с мыслями собирался, он вещи в кабинет занёс и пулей вернулся. В аудиторию впихнул толчком в спину — выглядело, словно рассорились в хлам с полным разделом имущества. Девчонки хихикнули, Яра знал даже пыльный бюст Ленина в архиве, я только очки поправил, процедив: «Псих!». Любимый предмет сегодня был пресным и скучноватым, слова выдавливались с трудом, раскачался только к середине пары. Спасибо моим ребятам с их дурацкими вопросами не по теме! Улыбка и не хотела, а поползла по губам.

Перед второй парой было «окно», и Яр повёз меня на перевязку в поликлинику по месту жительства. По дороге купил каких-то вкуснючих, но сильно промасленных пирожков — осчастливил какую-то бабулю, тимуровец! Если я маслом уделал пальто, я его точно убью. Наверное… Вспомнил, что не особенно люблю это пальто — усмехнулся. Мама из Прибалтики привезла мне и отцу. Хотела, чтобы выглядели интеллигентно на фоне дутых пуховиков и кожаных курток. Отец в порыве угодить своё до дыр заносил, а я могу разы пересчитать, когда одевал. Мама наивно полагала, что я так аккуратно его ношу, и пальто до сих пор как новое. После жареных пирожков приятно потяжелело в животе.

Перевязку сделали быстро, обрадовав, что воспаление небольшое, а состояние раны удовлетворительное.

Меня молча вернули на работу и отвели куда нужно за руку. Яр предупредил, что смотается по делам, и мне придётся в учительской подождать, если вернуться не успеет. Кивнул в темноту, даже не уверен, что он этого жеста дождался. Лекцию оттарабанил чисто механически, понимая, что досадно садится голос.

После пары меня за дверью никто не встретил, и было направился в кабинет, как вдруг позвонил Тимур, уже вздрюченный моей матушкой. Успокаивал беднягу как мог, слегка дезориентировался, почувствовав дыхание на шее. Резкий, довольно дорогой парфюм, насколько в этом разбираюсь. Вкрадчивый, неприятный с первых же слов голос студента, которого припомнить не могу, ибо не запоминаю ничем не примечательных мажоров и баловней судьбы.

— Герман Валентинович!

— Да, назовитесь, и я вас слушаю, — говорю обычным спокойно-дружелюбным тоном.

— Домовинский Пётр, второй курс, первый поток, «Экологическая геология», как бы мне у вас зачёт сдать?

— Выучить и сдать — проще не придумаешь. Или вам известны какие-то оригинальные способы, Пётр? — слегка напрягаюсь, ощущая незримое присутствие рядом ещё двоих людей. Такие, как Домовинский, по одиночке просто не ходят: берут количеством и давят нахрапом.

— У вас материала всегда очень много, а у меня совсем нет времени учить. Работаю, знаете ли. Семье помогаю. Может… договоримся? — продолжает неожиданно в самое ухо, так, что невольно отстраняюсь.

— Держите дистанцию, студент! — предупреждаю резче, чем планировал, и мне не нравится такая бесцеремонность. Меня фамильярно обнимают за талию.

— Да бросьте, профессор. Что же мы не найдём пару точек соприкосновения? — Меня почти впихивают в какую-то прохладную, давно не используемую для лекции аудиторию, сама атмосфера которой не сулит ничего хорошего.

— Прекратите немедленно! — цежу сквозь зубы.

— Ага! Договоримся и сразу же прекратим, а то скоро ваш бешеный пёс вернётся и всех нас покусает! — тихий пошловатый смех, а мне пищание крыс слышится.

«Покусает? Боюсь, ты одними укусами не отделаешься!» — невольно мелькнуло в голове.

— Теперь диалога не получится в принципе, Домовинский.

— Вы уверены?

— Однозначно!

Меня грубо вжимают в стену, держат за руки и щёлкают ремнём на брюках.

— Тогда придётся снять интересное кино: про моральное разложение симпатичного препода. Катюнь, приступай и сделай Герману Валентиновичу очень хорошо!

Следующее, что ощущаю, это упругие губы на своём члене.

Ярослав

Оставлять Германа не хотелось, эта катастрофа словно магнит притягивает к себе неприятности, но оставить его в толпе народа казалось более гуманно, чем таскать с собой по участковым, где ему в красках расскажут, что бывает с собаками, которые кусают людей.

— Ярослав, даже не начинай! — с порога рявкает на меня наш местный участковый Антон Сергеевич, и несмотря на имя — нормальный мужик. Но нервный. И я тут не при чём. Почти…

— Сергеич! — оправдания и угрозы глохнут в глотке, сколько я уже здесь орался, сколько часов провёл — только он и знает, и почти всегда безрезультатно. — Эту дуру саму усыпить надо! — от крика звенят стены, насквозь пропитанные отчаянием и болью. Моей болью.