Амнезия, или Фанера над Парижем (СИ) - Купрашевич Владимир - Страница 32

У памятника, на этот раз, никого нет. Милена кладет привезенный букет.

- Может быть, в последний раз, - слышу ее шепот.

У меня, на кладбище, не получается духовного контакта с отошедшими в мир иной. Я чаще чувствую их присутствие в местах, где мы бывали раньше, и даже в собственной квартире, когда занимаюсь своей мазней. Памятник я воспринимаю как инородное тело, не имеющее отношения к тому, кто был мне близок.

На обратном пути Милена вдруг сообщает, что через два часа у нее поезд, с Витебского вокзала. Багаж упакован и сдан, документы с собой…

Конечно, я не забывал, что она уедет, но не ожидал, что это произойдет так скоро.

- Другого решения уже не будет, - скорее понимаю, нежели спрашиваю я.

Милена кивает головой и на минуту задумывается.

- А какое решение еще могло быть? – наконец отзывается она.

- Ну, я же еще жив. Оба мы теперь свободны. Еще может быть и хэппи-энд, - бор-мочу я и одновременно сожалею, что не прикусил язык вовремя.

Отворачиваюсь от нее, но чувствую ее пронизывающий взгляд.

- Какой хэппи-энд, когда у меня погиб муж?! – шипит она.

Автомобиль останавливается у самого здания вокзала, и я поспешно выбираюсь наружу, от греха подальше. Стараюсь не встречаться с ней взглядом, но руку подаю. На перроне мы молча идем вдоль перрона.

- Не думал, что ты так к нему привяжешься, - наконец нахожу я себе оправдание.

- Сама этого не ожидала.

Я молчу.

- Он же рос в детдоме. Наверное, потому заботиться о ком-то стало его потребностью, - продолжает Милена.- И сама я каждую минуту чувствовала его участие.

- И со своей потребностью он стал помогать кэгэбешникам? – срывается с моего паршивого языка.

Я отворачиваюсь в сторону, но она дергает меня за рукав, и я вижу ее блестящие от и негодования глаза.

- Тебя никогда не интересовало, почему ваш друг Красильников не на лесоповале, а в Париже? Он, прежде всего, помогал всем нам. И не только. Или ты…? Разве наши книжонки, с твоими рисунками появились бы, да и вообще.… Извини, конечно, что он не приглашал тебя лечь третьим в постель, хотя знал, что ты всегда с нами...

Ее прерывает голос диктора, предупреждающий о скорой отправке. Она замолкает, потом, совсем уже другим тоном, просит, чтобы я берег себя. Я пожимаю плечами. Для кого и чего ради?

- Постарайся найти хорошую женщину и отдайся ей. Иначе пропадешь.

- Ты, наверное, не любила меня никогда, даже в постели, - бормочу я.

- В постели, наверное, любила, но на этом что-то серьезное не построить. Истинная любовь приходит в браке…

- И ты приезжала тогда ко мне, чтобы убедиться в этом? – подозреваю я.

Она поворачивается ко мне и долго смотрит взглядом, который я не могу понять.

- Я никогда к тебе не приезжала!

Это скорее установка и голос ее звучит так, что хочется вытянуться в струнку.

Мне становится жарко, и я невольно киваю. Расстегиваю куртку. Наверное, у меня, в самом деле, что-то с мозгами.

- Он, что, в самом деле, был детдомовцем? – хватаюсь я за первое попавшееся.

- Ты этого не знал? – удивляется Милена.

Я мотаю головой.

- Он никогда об этом не рассказывал. А Алешка, кто он там, во Франции?

- Рисует. Там он открыл свою мастерскую. Заслужил, наверное…

- Я этого не знал, - признаюсь я.

- Как тебе удается жить, уткнувшись носом в самого себя?…Не пей так много, прошу тебя. Конечно, издержки профессии, но все же… Ради нас всех.

- Бежите все… Алешка, Женька, ты…

- Я увожу только тело, - Милена гладит меня ладонью по щеке. – Мы оставляем тебя нашим полномочным представителем…

Я смотрю вслед уходящему поезду, вижу мелькнувшую руку Милены и еще долго околачиваюсь на перроне в раздумье – надраться до потери сознания или, как будто случайно, упасть в канализационный колодец. Желательно головой вниз.

.

На ступеньке лестницы в нашем подъезде сидит какой-то парень. Подозрительные личности здесь толкутся нередко, но этот не производит впечатления бомжа. В белой сорочке с галстуком, и черных брюках. У ног его сумка. Тоже черная. Еще не вглядевшись в его лицо, чувствую какое-то беспокойство, и только приглядевшись, догадываюсь, кто это. В чертах его лица нет перевеса в пользу отца или матери, тем не менее, я уже знаю, что это сын Милены.

Открываю дверь и пропускаю парня вперед. В прихожей он подтверждает мои до-гадки, но мне все равно трудно поверить, что этот мужчина, то, что совсем недавно выпирало из плаща Милены, прислушивалось к звукам извне, к голосам, среди которых был и мой, к свистку отправляющегося локомотива. Кто из нас потерял ориентиры? Если я сбился с курса и это уже его время, то тогда что делаю здесь я?

За чашкой чая я узнаю, что он здесь по наводке матери. Сначала они жили на окраине города, в небольшом каменном доме, который ей достался по наследству. В свободное время она сочиняла книжки для детей. Он знает их все наизусть, особенно те, что издали здесь в России, с моими иллюстрациями. Они были самыми удачными… Конечно, он имеет в виду и тексты и картинки… Она не всегда была одна, выходила замуж за фермера, но он уже был старый и скоро умер. Последнюю рукопись она просила передать мне, чтобы я сделал к ней рисунки…

Слово «последнюю» настораживает меня. Вопросительно смотрю на парня. Он не-весело улыбается. Да нет, мама жива, но работать больше не может, у нее рассеянный склероз. Все порывалась написать мне письмо, да так и не смогла. Или мысли путались, или еще что… Он не хотел оставлять ее одну, но она женщина волевая. Настояла, чтобы уезжал…

Я извиняюсь и ухожу в туалет. Там у меня, в шкафчике немного лекарства для души - спиртовая настойка. Несколько глотков приносят явное облегчение. Душа сначала съеживается, потом расслабляется. На пару минут опускаюсь на крышку унитаза. Вот и Милена на финишной прямой…. Там, у вагона, она, в ответ на мои домогательства шути-ла, что мы и так всегда вместе, в наших книжках моя и ее фамилии. Чем не свидетельство о браке?

Парень, пока я отсутствовал, сидел, видимо, смирно. Как складывается его собственная судьба? Учился в русской школе, при посольстве. Мама устроила. А в Россию он хотел с детства… Господи, в наш то непредсказуемый табор?! Он, как ни странно, этого не находит… Конечно, в молодости совсем иное зрение. Чем он займется здесь? Оказывается он специалист по компьютерам и ему уже предложили здесь работу, в компании. Все классные специалисты, его сверстники, знают языки. Работают и отдыхают вместе… А как с жильем, с деньгами? Он смеется. Одна девушка, из их группы, предложила пожить у нее. Маленькая, но отдельная квартирка. Да и дома они бывают редко, больше в разъездах по России. А деньги… черный день, ему пока не грозит - много выгодных предложений. Так что если у меня самого возникнут какие-то финансовые проблемы, он может помочь. Я энергично машу руками. Я работаю, хотя и изредка, но и потребности у меня минимальные. Много ли надо старому холостяку. Парень улыбается.

Перед уходом он оставляет на краю стола пакет от Милены.

Сообщение в городской газете, которую вынул из мусорного бака, чтобы завернуть еще не просохшие кисти я понял не сразу. Информация о том, что выдающийся художник Красов жил и работал в Петербурге и здесь прошел становление как мастер современной живописи меня настораживает, но лишь к концу статьи я понимаю, что это некролог. Причину, по которой Алешка покинул сей мир, как-то стушевали, видимо еще не решили, что соврать. Наверное спишут на наркотики, или еще, что-то… Уже не важно. Исход этот ощущался еще, когда он был у меня в гостях. Предчувствие чего-то недоброго мучило меня все дни, но откуда оно исходило, я понимаю только сейчас, когда слишком поздно делать какие-либо движения. Он и приезжал, наверное, чтобы ухватиться за что-то, за кого-то…

Я нарушил данное себе обещание завязать с алкоголем и запил по черному, размазывая по щекам слезы и сопли. Конечно, я жалел самого себя. Одинокого, заброшенного. Сначала меня оставили полномочным представителем в городе, затем в стране, а сейчас что, полномочный представитель на этом свете? Конечно, меня мучает позднее раскаяние. Что меня удерживало от поездки к Алешке? Он наверняка там был один, как перст. Жить с Красильниковым, дано не каждой, а поклонники…это все чужие люди … Что меня удерживало здесь, отчего я не мог переступить порог?