Амнезия, или Фанера над Парижем (СИ) - Купрашевич Владимир - Страница 31

- Ну, занятие это привычно многим, - не упустил случая воткнуть мне булавку в чувствительное еще место Алексей. - А если ты имеешь в виду предсмертное состояние, оно не в счет. Это уже отдельно от жизни. Никчемные всю жизнь только и пекутся о том, чтобы им, в последний день, подали стакан воды. Им подают, а они все равно протягивают ноги. А я предпочитаю стаканчик виски при жизни, - добавляет приятель и достает из внутреннего кармана плоскую бутылочку с яркой наклейкой.

- Откуда? – удивляюсь я.

- Из кремлевских запасников, - подмигивает Алешка. – В отпуск уходить на сухую не годится.

У нас есть задел. Можно и расслабиться. Я ищу в шкафу майонезные баночки.

- Почему тебя так заводит моя история с Аленой? - вдруг в лоб выкатывает мне вопрос приятель, пододвигая баночку с виски ко мне.

Его вопрос застает меня врасплох. Я и сам этого не знаю.

- Просто жаль девчонку. Так как ты я бы не смог.

- Потому и злишься?

Я едва не захлебываюсь жгучим напитком и таращу на него заслезившиеся глаза. Проверяет результат. Попал ли в десятку. Попал родимый!

По домам отправляемся пешком. Прежде чем разойтись по сторонам жмем друг другу руки. Алешка уходит первый, но через несколько шагов оборачивается.

- Если судить по количеству хрусталя в шкафу ты стал много керосинить. Или на пару с Марией?

- Нюра твоя давно отдыхает в наркологии, - бормочу я, опуская замечание приятеля о своих пристрастиях. Да и какие там пристрастия. Алкогольной зависимости у меня нет. Просто, иногда с допингом удается изложить картинку покрасочнее, да и сам экскурс в тот мир интереснее. Возвращаться из него всегда тягостно.

Набережная Фонтанки, мост у цирка, Волга, …Я в трезвом состоянии, но никак не могу взять в толк, что мне пытается рассказать Людмила. Она на секунду делает паузу и поясняет, что Волга – это автомобиль серого цвета, на котором мы когда-то ехали из Зеленогорска. Все остальные составляющие тотчас же укладываются в законченную картину, и я вскакиваю. Что-то случилось с Женькой. Бегу, перескакивая через ступени лестницы, срезая углы перекрестков. Людмила немного отстает от меня, но успевает на ходу дополнить теперь уже понятную ситуацию - в «Волгу» на перекрестке въехал большой гру-зовик. Она не знает, кто был в «Волге», но в снегу валяется старый желтый портфель с какими-то бумагами. Ей кажется, что это портфель того журналиста, который в Зеленогорске собирал материал…

Набережная Фонтанки, цирк – все это недалеко от нашего кинотеатра и уже через пару минут вижу столпотворение автомобилей, мигающие фонари скорой помощи и патрульной машины. Пролезаю сквозь толпу зрителей и вижу, как носилки небрежно прикрытые темной накидкой, загружают в микроавтобус. Подскакиваю к распахнутой двери, и успеваю приоткрыть угол покрывала. Бледное, безжизненное лицо Женьки…

- Почему не в скорую? – спрашиваю у милиционера, который пытается вытолкнуть меня обратно, в толпу.

- Знакомый, родственник? – спрашивает милиционер, продолжая с сопением вытеснять меня за пределы проезжей части.

- Это мой друг.

- Ему уже не нужна помощь. И дружба, наверное, тоже, - поясняет он.

Отступив к толпе, я, как что-то нереальное, рассматриваю изувеченную «Волгу», снежную кашу дороги, усыпанную кристаллами стекла, огромный грузовик с тентом, расписанным чужестранной рекламой. Грузовик стоит под углом к проезжей части целехонький, лишь со слегка примятым брызговиком. Удар, вероятно, пришелся в колеса заднего моста… Милиционеры и еще какие-то люди в штатском, замеряют дорогу, составляют какие-то документы, фотографируют… Только минут десять спустя я чувствую, что озяб. Микроавтобуса уже нет. Кто-то подталкивает меня в спину. Это Людмила, она протягивает мне пальто и сообщает, что ключи от мастерской в кармане. С трудом натягиваю непослушными руками свое манто и вновь балансирую по скользкой дороге к розовощекому милиционеру. Спрашиваю, нельзя ли забрать портфель – там, возможно, рукописи, которые нужно сдать в набор. Он долго думает, затем поднимает портфель, заглядывает в него и, порывшись в бумагах, молча сует его мне.

Замок постоянно расстегивается, и я зажимаю портфель подмышкой. Опускаюсь в метро, но не знаю, как мне поступить дальше. Принести Милене эту весть я не в состоянии. Лучше переждать, пусть кто-нибудь другой... Завтра можно будет сказать, что портфель у меня и потом завезти ей. Думаю, что сегодня ей будет не до этой макулатуры. Я еду домой. Открываю квартиру, вхожу и все же роняю портфель. Часть бумаг вываливается на пол прихожей. Заниматься уборкой у меня нет сил и желания, и я сажусь за телефонную книгу, выискивая номера ближайших больниц. Не могу убедить себя, что Женька больше нет, и принимаюсь обзванивать все приемные покои. Заключение милиционера вызывает у меня большие сомнения, но в одном из отделений их развеивают…

Заперев дверь, начинаю собирать разлетевшиеся по прихожей листки. Черновики, готовые рукописи, вероятно статьи и рассказики для детей. Дальше всех ускользнула прозрачная папка. Ее я сую в портфель последней, но мелькнувшая знакомая фамилия заставляет меня вновь вынуть конверт. Я не ошибся. Сквозь полиэтилен ясно просвечивает фамилия Алешки. Характеристика на Красильникова. Судя по исправлениям черновик. За столом вынимаю листок и читаю текст. Все в положительном свете, но зачем? Вдруг обнаруживаю, что бумага адресована в комитет безопасности. У меня немеют ноги. Почему об Алешке и почему бумага у Женьки? Переворачивая страницу, и перестаю понимать значение слов.

К вечеру все же набираю номер телефона Милены. Она уже знает о трагедии и рыдает прямо в трубку. Я бормочу, что никак не могу поверить в то, что произошло и спрашиваю разрешения приехать. Она замолкает на секунду, потом, всхлипывая, соглашается.

Портфель я сую в прихожую под вешалку. Я не был в этой квартире несколько лет. Кроме новой расцветки прихожей и ковра на полу комнаты, в которой я пил кофе, здесь ничего не изменилось. Милена уже не плачет, а лишь растеряно смотрит на меня. С трудом узнаю в ней ту, прежнюю. Халат застегнут не нате пуговицы, лицо пополнело, губы опухли. В глазах растерянность и отчаяние. Похоже, что она способна добровольно пойти на дно, если бы не поплавок, выпирающий из халата. Или напротив, именно он то и вызывает у нее ужас перед миром. И у меня тоже. Я осторожно обнимаю ее, и замечаю, что у самого в глазах предметы начинают принимать расплывающиеся контуры. О бумагах я, к счастью, совершенно забыл. Расследования мои были бы, определенно, не к месту и не ко времени. Да и нужны ли были вообще?

Речей на кладбище не произносили, говорили в полголоса. Милена больше не плакала. Выражение ужаса, на лице, сменилось выражением смертельной усталости. Наверное, минувшие дни выпотрошили ее. Никогда раньше не замечал, какие большие и выразительные у нее глаза. Как у коровы.

- Как ты дальше? – наконец озвучиваю я мучавший меня вопрос,

- Уеду, - коротко отвечает она.

- Куда?

- На родину предков.

- А здесь?

- Я обещала Жене, что уеду, если с ним что случится. Он как будто предчувствовал,… Просил только, чтобы я обязательно учила сына русскому языку и лучше отдать его в нашу школу при посольстве.

Я недопонимаю

- Он что, сам хотел твоего отъезда?

Милена молча кивает. Мне нечего больше сказать. Милена поясняет, что у нее там есть дальние родственники, которые обещали ей помочь, а коллеги Жени пообещали оформить ей визу.

- Ты мне очень помог, спасибо тебе, - спохватывается в заключение Милена.

Я пожимаю плечами. Мне слышится в ее интонации ирония.

Она звонит мне на сороковой день. Я уже немного просох от пьянок, и обещаю приехать. Она встречает меня у подъезда и просит проводить ее к памятнику. Машина уже ждет нас.

- А ты осунулся, - замечает она, когда мы садимся в машину.

Я бормочу что-то маловразумительное не то о здоровье, не то о погоде…Как вы-глядит сама, она наверняка знает и без моего комментария. В глазах больше нет того ужаса и неверия, но смотреть в них нет сил.