Амнезия, или Фанера над Парижем (СИ) - Купрашевич Владимир - Страница 25

- Вы знаете этот город? – останавливает она меня вопросом.

- Какой? – не сразу въезжаю я.

- А вы куда?

Я называю свой городишко.

- Ну вот, и я туда же. У меня направление в сельскую школу, не помню деревню… Я учительница. Я сбежала от мужа.

Я не знаю, что еще сказать, но вопросы задает она.

- Там есть, где переночевать, подешевле? Города не знаю.

Я не сразу ориентируюсь, потом вспоминаю гостевой дом на перроне.

В купе мы возвращаемся вместе. По пути она выясняет, чем занимаюсь я, женат ли. Поскольку к журналистам у народа отношение крайне отрицательное сообщаю ей, что я художник и не женат. Выиграл немного. Оживившись, она просит нарисовать ее. Хоть как- ни будь, хоть карандашом. Забравшись на полку с сияющим лицом, поворачивается ко мне. Мордашка у нее вполне симпатичная, поза удачная и фигура как у моей жены. В несколько минут я завершаю рисунок. Девчонка в восторге.

На перрон мы выходим вместе, и мне приходится провожать ее до гостиницы, благо у перрона. У администратора выясняется, что свободна только четырехместная комната, но она еще не заселена. Я соглашаюсь оплатить ее. За противоядие. В комнате дверь без замка и нам приходится задвинуть ее тумбочкой...

Я стал больше рисовать. Отношение у Натальи к моим занятиям никакое, как если бы я увлекался рыбалкой или игрой в домино. Не трогают ее и результаты моих трудов, хотя я ей редко что и показываю. Может быть она права, все это баловство. Но оно отвлекает.

Самое ценное для меня - это, конечно, рисунок женщины на разбросанной постели, который я пытаюсь переложить на холст маслом – дело для меня новое. Рождается изображение с потугами.

Вот и сегодня, поздним вечером я снова откладываю свой незаконченный шедевр в сторону, опасаясь что-нибудь испортить. Моей жены все еще нет с очередного рейса, хотя в автопарке мне ответили, что автобус вернулся по расписанию.… Броситься на поиски, разбить окна в квартире тещи, отыскать свою шлюху и задавить ее? Или застрелиться самому? В таких состояниях становятся алкоголиками или наркоманами (по сути, тот же конец, но с отсрочкой).

Я выбираю с отсрочкой и принимаю стакан какой-то дряни. Как обезболивающее. Кажется рябина на коньяке. Никакого привкуса рябины, а коньяк стоял еще дальше, хотя не все ли равно. Важен конечный результат. Алкогольное опьянение взамен творческому. Анестезин действует слабо, мне явно не настроится, и я роюсь в пачке набросков, рассчитывая на то, что хоть что-то зацепит. Долго верчу в руках рисунок какой-то смазливой особы, безобидный портрет. В одной из командировок я увидел ее в кафе за дальним столиком. В ее фигуре, точнее позе, чувствовалось какое-то напряжение, и я все ждал, когда она повернется. Она повернулась. Попытался сделать рисунком. Получалось все, кроме глаз. Больших отчаянно красивых глаз, на красивом лице…

Мужчина, которого она любила, с которым собиралась устроиться жить в Питере, уехал с ее родной сестрой. Все это она рассказала мне в заброшенном сарае, где мы провели ночь на охапке старого пахучего сена. Набросать с нее эскиз утром не получилось, глаза к тому времени у нее уже потеплели, а на губах зародилось подобие улыбки… Ничего от вчерашнего выражения отчаяния.

Нахожу свою не прозревшую женщину. Опьянения еще не испытываю. Когда находишься в напряжении, допинг не берет. В таком состоянии главное не сорваться, терпеливо, со скрежетом отбирать из немыслимого количества вариантов единственно верное: нужный штрих, нужный мазок и, самое главное – отрешиться от действительности …

Получается только под утро, когда я едва держусь на ногах. Не верю в результат, – с полотна тяжко светятся глаза моей отчаявшейся красавицы. Я роняю кисть, и щелчок в замке двери не застревает в сознании. Наталья приостанавливается на секунду у моей картины.

- Нравится? – спрашиваю я, все еще не ориентируясь ни в пространстве, ни во времени.

Она пожимает плечами и обзывает мою несчастную женщину алкоголичкой. Наверное, моя собу- тыльница.

Меня прошибает пот, и я на время перестаю видеть. Вероятно, потому банка с краской пролетает мимо цели и попадает в стекло кухонной двери. Не сразу понимаю, что это сделал я. Словно сработал детонатор, и скопившаяся взрывчатая смесь снесла все постройки, которые я сооружал почти два года.

Она резко поворачивается ко мне. Ее лицо горит ненавистью. Впервые замечаю, что у нее широкие скулы, почти нет губ, глаза маленькие, как у крысы, кожа на лице то ли в прыщах, то ли в веснушках. Она отвратительна.

- Не твое дело, - швыряет она мне, словно я ее о чем-то спрашивал.

Хотя возможно и спрашивал …

Я понимал, что после ночного скандала Наталья уйдет, и думал, что, пожалуй, это к лучшему, мы отжили свое, но, когда это случилось, чувствую, что не готов к такому повороту. Предполагалось испытать радость освобождения, а вместо этого испытываю страх. Я нахожу свой ночной шедевр, долго изучаю его и ничего не могу понять. Пустые, ничего не выражающие глаза. В отчаянии комкаю рисунок и сую в мусорное ведро.

В городе стоит одна из тихих, темных ночей. Я иду по направлению к дому, где живет ее мать. Иду, то медленно, намеренно удлиняя путь, то тороплюсь неосвещенными дворами, чтобы покороче.… И все-таки я дошел до нее, до этой обтертой мною арки, выходящий прямо на их дом, Свет невидимых из-за угла фонарей косо падает с площади в полумрак переулка, в эти часы совершенно безлюдного. Я прислоняюсь спиной к шершавой стене и отыскиваю взглядом окно ее комнаты. Света в квартире нет. Возможно, она задержалась на работе. Возможно, она не одна и тогда свет не нужен.

Тишина переулка нарушается шумом шагов. Мимо арки проскальзывают две фигуры. Зачем- то крадусь следом. Они выходят на площадь, и я узнаю коротенький плащ Натальи и ее до одури знакомую фигуру. Прислоняюсь ладонями к прохладному камню осветительной опоры. Они идут, обнявшись и лишь попав на участок, освещенный фонарным светом, она снимает его руку со своих плеч. Единственный фонарь в этом темном канале улицы покачивается из стороны в сторону, хотя стоит совершенно безветренная погода. Отталкиваюсь от столба и тащусь за ними следом. Остановить ее? Я не знаю, что сказать и смогу ли сказать вообще что-либо.… Где-то неподалеку гремит трамвай. Они переходят дорогу и «Скорая помощь», взвизгнув тормозами, закрывает от меня ночную пару. Когда автомобиль исчезает, ни на дороге, ни на площади уже никого нет….

Дома, не раздеваясь, суюсь головой в подушку, но в спасительном провале нахожусь недолго. Вскакиваю и разыскиваю номер телефона Елены. Уже далеко за полночь, но я не могу ждать. В ответ на мое бестолковое бормотание Лена, вопреки ожиданиям, предлагает прийти ко мне. Я рад даже черту. Лишь бы хоть что-то понять. Появляется она довольно быстро. Ее сияющий, размалеванный вид озадачивает.

- Ты на дискотеку? – хватает меня на дешевый юмор.

- К тебе на свидание, - заявляет подруга.

Я не воспринимаю это всерьез, но она усаживается на разложенный диван и, смакуя, погружает меня в словесные кружева, из которых я понимаю главное – супруга моя укатила на многодневный семинар, на юг. В бюро просто праздник – хорошо, когда и руководитель в отъезде. С того же дня. Обкатывает новую машину. По тому же маршруту…

С ненавистью смотрю на ее округлые колени, бедра, торчащие из под короткой юбки. - Наверное, этот старый черт в вашей богадельне, оприходовал всех баб? – предполагаю я.

Девица поясняет мне, что ни такой уж он и старый, и что это в молодом возрасте мужик может хоть козу, а с годами становится гурманом – нужно чтобы, хотя бы попка, была аппетитной. Значит не всех.… На ее счастье я спотыкаюсь о кресло, и она успевает скрыться за дверью.

После того как наша общая подруга убедила меня в том, что жизнь можно начинать сначала я повадился в рюмочную, хотя алкоголь почему-то перестал действовать на меня как лекарство. Я не избавляюсь ни от дурных мыслей, ни от дурного настроения.