Демон наготы
(Роман) - Ленский Владимир Яковлевич - Страница 12

— Посмотри, право же, здесь есть что-то щекочущее и дразнящее. Несмотря на все…

Картина изображала лежащую навзничь огромную женщину, пышные формы которой были обнажены перед карающей рукой младенца-Амура, розга которого оставляла следы на бедрах лежащей дамы; она улыбалась, принимая наказание от руки бога любви, карающего, вероятно, за излишнюю строгость и недоступность внушениям страсти.

Иза вздохнула перед этой картиной, висящей на стене учреждены я, содержимого некоей Опалихой.

— Ах, — сказала она, — я думаю о том, какой, в сущности, жизнь могла бы быть легкой, вкусной, именно вкусной, если бы люди вот вроде тебя, тяжелые, ищущие какого-то непонятного смысла, какого-то оправдания, не налагали тяжкого груза на легкие весы жизни и теряли в ней всякий баланс.

— Не хочешь ли ты здесь продолжать философские споры?

— Здесь именно подобающее место для глубокомысленных дискуссий. Неужели ты не чувствуешь этого? Сядем вот здесь немного, перед этой картиной, и пусть Фрагонар вдохновит меня объяснить тебе, какой легкой, нежной, ароматной и вкусной могла бы быть жизнь, если бы мы, чувственники, эпикурейцы, победили вас, тяжелодумов, изнывающих от огня насилуемой и сдерживаемой чувственности… Не обращай внимания, — прибавила Иза, видя, что пришедший недавно седоватый высокий мужчина с острым носом и закрученными усами прислушивается к нашему разговору.

— Я извиняюсь, — сказал мужчина с мефистофельскими бровями и седой головой, — но мне очень понравилось ваше слово — «вкусная жизнь». Это, право, хорошо сказано. Смело. Если позволите, — мужчина развел руками, — здесь все знакомы… Я бы принял участие в вашей пре…

— Пожалуйста… Кстати, поведите нас по этому дому, в котором мы в первый раз, и будьте нашим чичероне.

— Великолепно. А потом, когда я проведу вас через голубой и розовый залы и вы на часок заглянете в уединенные гроты наслаждений, мы соберемся в угловой гостиной за столом и там в обществе дам и мужчин продолжим наш философский спор. Это будет восхитительно. Такую программу я имею в виду здесь впервые… Это все благодаря вам, юноша… — И седоусый мужчина тронул слегка мускулистой рукой локоть Изы.

Галерейкой, обтянутой красным сукном, мы прошли в большой зал, где у круглых тяжелых столов суетились лакеи, приготовляя колоды карт и футляры для них. Вокруг столов уже фланировали люди, отравленные ядом игры, нетерпеливо ждущие момента смены острых ощущений игры. Бритый испитой молодой человек; какой-то старик с профессорской внешностью, с почтенными сединами и в очках устремлял сквозь стекла острый неподвижный взгляд на стол и столбики запечатанных пока колод. Высокая дама, жирная, унизанная камнями, нагнувшись к уху лысого спутника, шептала ему что-то, потом стала рыться в своем черном бархатном мешке, где перемешаны были — платочек, сторублевки, коробочка с рисовой пудрой и много других мелких вещиц.

— Это храм игры и случайного счастья… Здесь пока еще не наступил вожделенный момент. Пойдемте дальше. Вот сюда. О, Опалиха — это талант. Она верно рассчитала, что именно здесь, где толстые мозолистые пальцы лесопромышленников и судовладельцев ворочают миллионы, именно здесь нужен такой храм забвения… Она угождает всем вкусам.

Наш спутник открыл, нажав незаметную кнопку в стене, дверь и впустил нас в большую круглую комнату, залитую светом розовых фонарей. Розовый дым застилал все в ней смутным флером. Посредине комнаты бил маленький фонтанчик. Комната напоминала плохие олеографии, в которых изображается восточный кейф…………

— Вы не смущайтесь, — говорил наш спутник, входя в комнату и кланяясь сидевшим там, — здесь все знакомы. И вообще у нас царит, как видите, соборное начало…

Мы подошли к круглому столу посредине комнаты. Сидевшие на диване не обращали на нас после первых взаимных приветствий никакого внимания. Один из них, старичок, посадил к себе на колени самую молодую, блондинку с распущенными светлыми волосами, закрывшую его сюртук и колени своими пушистыми прядями. Она ежилась и, смеясь, говорила:

— Ну, посмотрим, что у вас здесь… — и совала руку в его боковой карман, вытаскивая оттуда бумажник. Старик молча смотрел, как она вытащила оттуда сложенную вдвое новенькую сторублевку, вертя ее в руках и наслаждаясь хрустом кредитной бумажки.

— Она потом будет твоя, — сказал старик, аккуратно вынул из ее рук бумажку и снова вложил в бумажник, исчезнувший в его боковом кармане.

— Вот, не угодно ли взглянуть, — сказал спутник наш, указывая на груды фотографий и гравюр, лежавших на столе, — здесь все сделано для обострения тонких чувств. Рассчитано и на людей с художественным вкусом. А вы, кажется, любите все это…

Иза взялась за фотографии и выронила из рук первую же… Чудовищные сочетания тел и человеческих членов были запечатлены на пластинках, лишенных именно той стихии сладострастия, ради которой совершались эти снимки. Лица персонажей, инсценировавших эти сцены страсти, были так сухи, угрюмы, профессионально скучны, что, кроме отвращения, эти снимки ничего не внушали.

Зато альбомы японской эротики и собрание редких воспроизведений с рисунков Гаварни и Бердслея заставили Изу заняться этой грудой картона и долго не отрываться от нее.

— Нет, кто мог ожидать этого в такой купеческой дыре… — говорила она, подымая ко мне возбужденное и порозовевшее лицо.

Седой господин ответил:

— Вы еще не знаете нашей купеческой дыры. Вы у нас найдете таких гурманов и эстетов, каких, может быть, и в столице нет. Право. Я даже вам одного поэта могу показать. Он сегодня, наверное, будет. Мы собираемся иногда и такие, знаете ли, поэмы осуществляем, что и автору «Сатирикона» не снилось…

Иза оглянулась на нашего спутника. Тот снисходительно улыбался.

— Удивлены, что я упомянул автора «Сатирикона»?.. Да мы тут еще недавно пир Тримальхиона изображали. Право. И все, что только у Петрония нашли в этом смысле, то есть в смысле игры эротической фантазии, все и изобразили.

Ну, надо все-таки вам остальное показать. Здесь неинтересно. Пойдемте дальше.

Мы оставили четырех дам и четырех кавалеров, продолжавших молча ощущать друг друга в этом розовом дыму, и двинулись дальше. Мы попали в длинный коридор, устланный густой пушистой дорожкой, в которой утопала нога. По стенам горели лампы. Ряды дверей белели по обе стороны.

— Вы видите эти двери? Это комнаты для эротических инсценировок. Это стоит очень дорого. Здесь целые труппы, персонажи которых разных возрастов. Войти можно в любую, но только с условием не нарушать стройного хода представлений, вызывающих экстаз у зрителя. При входе надо оставить в автомате кредитную бумажку.

Иза пожала плечами:

— Нет, куда мы попали!.. Это какой-то эротический храм. Что же, здесь есть и режиссеры и авторы этих инсценировок?

— Нет. Авторами являются те, кто жаждет тех или иных удовлетворений. Их фантазия и жажда подсказывает им те положения и сцены, в которых они найдут источник для своих чувств. Ну, а как разместить персонажей и внушить им их действия — это опять-таки в руках авторов…

Мы вошли в первую из комнат.

Иза впустила по указанию безмолвного жеста нашего спутника две пятирублевых бумажки в отверстие автомата. Мы стояли у дверей, скрытые тяжелой занавесью, глядя в круглые черные отверстия.

Я смотрел на стоявшего посредине комнаты невысокого, худого человека, как бы застывшего на месте в глубоком и болезненном созерцании. На нем был широкий большой плащ, ниспадавший до пола. Бледное лицо, обрамленное черной бородой, казалось строгим и мертвенным. Подле него стояли ряды белоснежных кроваток. В каждой лежала девушка. На подушках виднелись русые и черные головки…………………………….Инсценировка изображала человека, попавшего в приют юных девушек и получившего власть над их юностью.

Перед нами разыгрывалась одна из тех, в человеческом быту только лишь возможных сцен, которые возникают в бессильном воображении, умирая там невоплощенными. Это было наглядное изображение вечного рабства плоти.