Вспомним мы пехоту... - Мошляк Иван Никонович - Страница 13

Снял я с Шустрова наган, взял его окровавленный партбилет, документы, сунул себе в сумку. Вынул из остывшей руки пулеметную ленту и пошел. Эх, Артем, Артем… Как я жене твоей скажу?..

Нашел комбата Разодеева, рассказал о гибели нашего товарища. Он тотчас приказал принять пулеметную роту одному из командиров взвода.

— А у меня лейтенант Панкин ранен, — хмуро сказал Разодеев. — Остался я без начштаба. Давай помогай…

— Какая обстановка? Вижу, продвигаетесь не шибко.

— Медленнее, чем загадывали. Заградительный артогонь мешает. Видишь, что делается…

Действительно, на поле боя ад стоял кромешный. То и дело вспыхивали желтым пламенем разрывы снарядов, с визгом и воем вспарывали воздух осколки, нет-нет да и находили они жертву…

— Я попробую прорываться вперед к крутым склонам, там мертвое пространство, артиллерия не достанет, — сказал Разодеев, — а ты организуй подавление огневых точек.

— Добро.

Разодеев побежал вперед, туда, где под ожесточенным огнем залегли бойцы первой цепи.

Я поспешил на левый фланг, нашел ротного, дал ему задание засечь огневые точки врага — артиллерийские и пулеметные. Затем ту же самую задачу поставил перед другими командирами рот.

Опускались сумерки. От командиров рот начали поступать донесения о местонахождении огневых точек противника. Попытался по телефону связаться с Соленовым. Но провод, видимо, где-то порвало. Приказал телефонисту восстановить связь, а сам вместе с другим телефонистом и связными от рот двинулся вперед. Батальон вел бой ужена крутизне, куда не попадали снаряды.

Прибежал запыхавшийся связной комбата и сообщил, что Разодеев тяжело ранен в ногу и вынесен с поля боя.

— Принимаю командование батальоном на себя, — сказал я связному. — Немедленно передайте в роты.

В это время прибежал телефонист и сообщил, что связь налажена. Я позволил Соленову, сказал, что взял на себя командование 3-м батальоном.

— Правильно поступил, — прозвучал в ответ далекий голос командира полка. — Медленно продвигаетесь. Что мешает батальону овладеть сопкой Заозерная?

— Мешают пулеметы на южных склонах и артогонь из района двести сорок! — крикнул я в трубку.

— Дай поточнее координаты!

Я заглянул в донесения командиров рот и начал перечислять координаты.

— Хорошо, — сказал Соленов, когда я закончил. — Минут через двадцать нанесем артудар. А ты, Иван Никонович, организуй атаку, да действуй с головой, примени маневр. Приказываю: до двадцати четырех часов взять Заозерную.

— Есть, до двадцати четырех часов взять Заозерную!

Я приказал батальону залечь. Уже совсем стемнело.

Японцы одну за другой пускали ракеты, освещая скаты сопки. Огонь прекратился с обеих сторон.

Я вызвал командиров рот. Вместе мы разработали план атаки. Решено было повести атаку с двух сторон: 8-ю и 9-ю роты скрытно, под покровом темноты, перемостить на фланг противника, 7-ю роту оставить для фронтального удара. Начать атаку она должна была на 10–15 минут раньше основных сил батальона. Ее поддержит огнем пулеметная рота. 8-я и 9-я роты до начала своей атаки огня не открывают, чтобы нанести удар неожиданно, когда враг будет занят отражением фронтальной атаки.

Я указал командирам 7-й и пулеметной рот рубеж атаки, а сам отправился с двумя другими ротами, то есть с главными силами батальона, в обход правого фланга врага. На наше счастье, японцы перестали пускать ракеты. Возможно, они посчитали, что наступление захлебнулось, и сами стали скапливаться для контратаки.

Скрытно мы расположились среди редкого кустарника. Над нами, там, где находились японские позиции, было тихо. Стрельба доносилась откуда-то из района высоты Пулеметная, где вел бой 120-й полк, да со стороны северо-восточных скатов Безымянной. Там действовал 96-й полк 32-й стрелковой дивизии.

Минут через десять в небо, высветленное россыпями звезд, опять стали взлетать ракеты. И почти в то же мгновение в нашем тылу раздался залп тяжелой гаубичной батареи. Гигантскими оранжевыми вспышками осветились вражеские позиции. Видно было, как в воздух вместе со столбами земли взлетали обломки орудий, пулеметы, крестовины проволочного заграждения. Минут за пять до переноса огня, пользуясь освещенностью вражеских позиций, 7-я и пулеметная роты начали обстреливать противника. Затем донеслось «Ура!» — 7-я рота поднялась в атаку.

Противник открыл бешеную стрельбу, но ни одна пуля не пролетела над нами. Значит, весь огонь уцелевших пулеметов японцы обрушили на 7-ю роту. «Пора», — решил я и передал по цепи:

— Приготовиться к атаке!

Сколько раз за последнюю неделю я слышал эти настораживающие слова! Сначала они вызывали холодок под сердцем, заставляли собраться, чтобы подавить страх. Потом стали порождать в душе боевой порыв, предчувствие победы. Теперь, когда мне самому пришлось произнести эти слова, когда на меня легла ответственность за целый батальон, за успех атаки, чувствовал я лишь беспокойство, озабоченность: все ли правильно рассчитал, все ли пройдет так, как задумано.

— Вперед!

Мы поднялись, пошли. Скрытно, без звука, без выстрела. Все круче и круче становились склоны сопки. Остались позади кусты, впереди покрытая седой, выгоревшей травою крутизна. Уже приходится карабкаться, цепляясь за траву. Наткнулись на проволочное заграждение. В ход пошли ножницы, зазвенела, свертываясь в кольца, разрезанная проволока. Только тут заметили нас японцы. Застрекотал пулемет, другой, запели пули.

— Гранаты к бою!

Полетели десятки гранат, разрывая проволоку, глуша пулеметы. Вот она, вершина сопки Заозерная, — до нее рукой подать.

Грянуло «Ура!». В едином неудержимом порыве бросились мы к заветной вершине. Вперед меня вырвался командир взвода Глотов, которого вчера партийное собрание приняло кандидатом в члены партии. Он бежал, потрясая над головою наганом, кричал с каким-то веселым бешенством:

— Взво-од, за мно-ой, впере-ед!

И вдруг в упор резанул пулемет. Глотов откинулся, будто от нокаутирующего удара, но все еще продолжал, шатаясь, идти вперед и хрипло повторял:

— Взвод… впере-е…

Кто-то успел метнуть гранату, и пулемет замолк. Глотов рухнул на спину. Я нагнулся над ним. Гимнастерка, поперек груди сплошь разорванная крупнокалиберными пулями, начинала набухать кровью, кровь текла изо рта. Мертв Глотов… Так и не успел получить кандидатскую карточку…

Гнев овладел мною, бешеный гнев.

— Вперед! За Родину! За Гло-то-ва!

Я бежал, не разбирая дороги, споткнулся, чуть не упал.

Вершина! Передо мною группа японских солдат. Справа и слева набегают на них наши бойцы. Взрыв гранаты — нашей или японской? «Вж-жик!» Пуля над ухом, стреляю из нагана в японцев. Падает один, другой… Но из темноты подбегают еще несколько, еще и еще… Звякает штык о штык, слышатся глухие удары прикладов, тяжелое дыхание, вскрики — началась рукопашная.

Прошла минута, а может быть и пять, — время мчалось стремительно. Сейчас от быстроты каждого из нас, от проворства — умения вовремя увернуться от штыка, от выстрела в упор и самому влепить пулю во врага — зависела жизнь. Но вдруг что-то изменилось. Я увидел спины японцев, они мчались вниз по противоположному скату сопки. Бойцы бежали за ними, стреляя на ходу.

Мелькнула мысль: «Сопка наша, самураи отброшены за линию границы!» Взглянул на часы — двадцать два часа тридцать минут. Приказ выполнен!

— Флаг! Дайте флаг! — закричал я так, что засаднило горло.

Кто-то подал мне длинную палку с красным полотнищем. Белел ее остро заструганный топором свободный конец. С размаху я вонзил древко флага в землю. И тут раскатилось над сопкой:

— Ур-ра-а! Ур-ра-а! Ур-ра-а!

Я стоял, держась за древко флага, и кричал вместе со всеми. Продолжалось это минут десять, и никто не стрелял — ни мы, ни японцы. По всей вероятности, они были ошеломлены нашим натиском и не сразу опомнились после бегства с вершины.

Вскоре японское командование организовало контратаку. Я приказал батальону залечь, подтянул пулеметную роту. Первый натиск мы отбили. Японцы находились метрах в сорока от нас. Снизу вверх и сверху вниз летели гранаты, то там, то тут вспыхивали рукопашные схватки.