Отражение: Разбитое зеркало (СИ) - "Snejik" - Страница 28

— Спокойно, Баки. Я никуда не денусь. Я буду с тобой, потому что хочу этого. Сядь со мной и просто посиди, хорошо?

Остановившись, Барнс выдохнул, посмотрел на Франсуа извиняющимся взглядом и накрыл его ладони своими.

— Хорошо, но это не отменяет того, что ты должен ответить на мои вопросы, — все же сказал он. — Ты хочешь сразу устроиться в спальне, или окопаешься на диване?

— Это твой дом. Тебе и решать, — сказал Франсуа. — Если тебе будет некомфортно видеть меня в спальне, меня вполне устроит диван. Пообедаем позже, сейчас еще утро. Твой бардак меня не напрягает. Ем я все, ты знаешь. Если будут какие-то особенные рекомендации, Чарли пришлет сообщение.

— Как ты себя чувствуешь? — задал Барнс тот вопрос, который должен был задать еще утром, но почему-то забыл.

Оставив верхнюю одежду и обувь в небольшой прихожей, он, не встретив сопротивления, уложил Франсуа на диван, и улегся рядом, укрыв их обоих теплым зимним пледом, темно-синим в белые снежинки, который Барнс чаще использовал как элемент уюта и лекарства от хандры и грусти, чем по прямому назначению.

— Как мятый помидор, — признался Франсуа. — Вся грудная клетка ноет. Хорошо, я ребра не сломал, так, пара трещин, уже почти прошло.

И он закашлялся.

— Я хочу кое-что сделать, ты часа полтора без меня скучать не будешь? — спросил Барнс.

Он понял, что хочет сделать с Зимними, и потребность это сделать прямо сейчас была просто невероятной, у Барнса аж руки чесались. Он хотел повесить полку и пересадить своих кукол туда, чтобы не приходилось их перетаскивать с дивана в спальню и обратно. И сделать это он хотел прямо сейчас, но за полкой нужно было съездить в Ярмут, а это не меньше часа езды туда-обратно, плюс выбрать полку там.

— Я подремлю пока, — сказал Франсуа. — Мне что-то все время спать хочется.

— Хватай плед и пиздуй спать в спальню, — скомандовал Барнс, решившись на все и сразу. Он уже сейчас понимал, что больше не отпустит от себя Франсуа, что хочет спать не один, поэтому пора было открывать двери.

Франсуа встал, поцеловал Баки в щеку и убрел в спальню, где мгновенно, даже не осматриваясь, уснул. Встав в дверном проеме, Барнс смотрел, как он небрежно накинул на себя тонкое одеяло и плед. У Барнса было прохладно в доме, он принципиально не выставлял температуру выше двадцати градусов зимой, у него не было теплого одеяла, только плед, который был скорее для души, чем для тепла. Но теперь он был не один, теперь он хотел быть не один. Он вновь любил. Это было странное, давно забытое чувство. Оно было не похоже на то всепоглощающее, сжигающее изнутри, превращающее в параноика, но при этом делающее бесконечно счастливым, которое он испытывал к Себастьяну. Франсуа Барнс любил иначе, хотя собственнических ноток было ровно столько же. Франсуа он мог отпустить от себя, и его не выламывало, не раздавливало отсутствие его рядом. Он не нуждался во Франсуа, как нуждался в Себастьяне. Но желание заботиться было очень знакомым. Ярким.

Обо всем это Барнс почти не думал, просто иной раз отмечая, что разных людей и любил он по-разному. Он действительно съездил в Ярмут, купив там здоровенную деревянную полку, большое теплое одеяло и желейных осьминогов, которых, похоже, тут стали продавать специально для него. Или для Франсуа, как посмотреть. Еще он, решив больше поприкалываться, но, надеясь и порадовать, решил прикупить плюшевого осьминога, даже нашел, но здоровенного и фиолетового. Покрутив игрушку так и эдак, Барнс уверился в том, что это именно то, что ему (не Франсуа, надо заметить) нужно.

На базе он прихватил инструменты, чтобы полку повесить, зашел на кухню, взяв пару куриц и картошки, решив все это запечь. Когда он притащил все это домой, Франсуа еще спал. Чтобы не доводить Габриэля, Барнс сам сходил к Чарли за лекарствами, получил все, что нужно аж до завтра.

Стараясь не разбудить Франсуа, Барнс принялся шуршать на кухне, прикидывая, что тот должен будет проснуться как раз к обеду. Пока курица запекалась, Барнс ходил домой к Франсуа и притащил оттуда все для умывания и бритья, домашнюю одежду (по крайней мере то, что он таковой счел), остальное решил не трогать, пока Франсуа сам не попросит.

Когда все, что он посчитал нужным сделать, было сделано, Барнс уселся на диван и принялся перебирать и рассматривать Зимних. Он никогда не был любителем мягких игрушек, да и игрушек в целом, детство давно кончилось, но куклы Зимних его завораживали.

Таймер духовки звякнул, когда Франсуа еще спал и, судя по звукам в спальне, а вернее, по их отсутствию, просыпаться не собирался. Выключив духовку, Барнс тихо скользнул в спальню, аккуратно, чтобы не разбудить, положил рядом фиолетовое чудовище, а сам лег с другой стороны, обняв. Ему было хорошо.

========== 9 ==========

Франсуа сидел на диване в обнимку с фиолетовым осьминогом и лопал желейных осьминожек. На Баки он смотрел, как пятилетка на Санта-Клауса.

— Понимаешь, — сказал он. — Я в детстве страшно хотел такого осьминога. Просто с ума по такому сходил. А мне дарили машинки и солдатиков. У меня плюшевых игрушек вообще не было.

— Я рад, что тебе понравилось, — Барнс был не просто рад, а очень рад, хотя сказать по правде, он даже не подумал, что Франсуа может не понравиться, или что он подумает о самом Барнсе что-нибудь не очень приятное.

Они сидели на диване друг напротив друга. Франсуа уже было гораздо лучше, а у Барнса был последний день отпуска. Конечно, он мог бы его себе и продлить, если бы захотел. Он и хотел, но понимал, что не время. На эту неделю он специально раскидывал расписание, чтобы справлялись без него, а дальше пришлось бы кое-как затыкать дыры, тем более, что Франсуа был еще нездоров. И о ведении им каких бы то ни было занятий не шло и речи.

За эти несколько дней Барнс так привык к Франсуа, что теперь гадал, а сколько бы он еще ждал, если бы не его болезнь. Выходило, долго бы ждал, ходил вокруг да около, но не решился бы лечь и уснуть рядом, не говоря уже, чтобы позвать к себе в дом и попросить остаться. Хотя именно этого он пока и не попросил.

Несколько раз Барнсу снился пустынный пляж острова Навасса и Себастьян, идущий к нему по линии прибоя. Молодой, красивый и безумно далекий. Он подходил к Барнсу, гладил по щеке, коротко целовал и молча прощался, уходя куда-то вглубь острова. От этого сна Барнс просыпался, не сразу понимая, что не один в кровати, обнимал Франсуа, стискивая, и засыпал снова.

Сон был странным, но Барнс чувствовал, что ему словно дали разрешение на отношения. И успокаивался с каждым днем.

— Ты же останешься со мной, когда выздоровеешь? — спросил он у Франсуа, поглаживая его ступню в теплом пушистом веселом носке, которые сам ему выдал. Откуда они появились у него самого, Барнс не помнил.

— Только если тебя это не обременит, — серьезно сказал Франсуа и поцеловал осьминога между огромных желтых глаз с горизонтальными зрачками.

— Ты же не парализованная бабушка, — удивился Барнс, — как ты можешь меня обременить?

— Ты так долго жил один, — объяснил Франсуа и придвинулся к Баки поближе. — Сложно будет снова привыкать. И готовлю я хреново.

— До этого я в два раза дольше жил не один, — напомнил Барнс.

Он действительно устал быть один, но понял это только сейчас, только когда вновь обрел того, с кем ему было хорошо, с кем ему хотелось проводить время.

— И тебе совершенно не нужно готовить, — заверил он Франсуа.

— Чарли говорит, мне еще целая неделя нужна, чтобы полностью восстановиться, и до этого она мне разрешение на вылеты не подпишет, — пожаловался Франсуа.

— Пиздишь, — улыбнулся Барнс. — Восемь дней, а не неделя. А я тебя из дому не выпущу, потому что там холодно. А когда будет можно, поедем купим тебе куртку зимнюю, чтобы была.

— Мне Лейла выдала, вон она висит, — отмахнулся Франсуа.

— Я хочу, чтобы у тебя была гражданская зимняя куртка, чтобы ты не зависел от того, выдадут тебе одежку или не выдадут, — серьезно сказал Барнс, рассчитывая забраться к Франсуа в объятия вместо осьминога, к которому успел начать ревновать, так Франсуа понравился этот фиолетовый монстр.