L.E.D. (СИ) - "Illian Z" - Страница 69

— Не пиздите, — заявляет девушка, — какие похороны, и дня не прошло!

В самом деле. Насколько я знаю, по церковной традиции иногда только на девятый день прах хоронят, а тут и сутки не минули. Да и законно вообще, если это убийство?

— Мы правда на похороны, — из кресла поднимается Бек, — я сам удивился сначала. Но, похоже, кому-то не терпится от неё избавиться.

Уже в машине, которую Чар успел даже помыть, явно пожертвовав просмотром матча, Бек, повязывая на шею привезённый чёрный платок, объясняет подробнее:

— Сэм — четвёртый ребёнок. К тому же её семья — сунниты.

— И что?

— И всё. Поехали, опаздываем, — Бек трогает Чара за плечо.

Всё равно мы немного не успели, у могилы уже собралась небольшая толпа, все внимательно слушают. И кладбище не центральное, на окраине. Я и не знал о его существовании.

Пока пробираемся меж могил, птенчик прижимается ко мне, непривычно серьёзный. Да ещё и одет в болотно-зелёный мантикот вместо привычной яркой курточки.

Встаём несколько поодаль, чтобы и присутствовать, и не смущать близких. Слушаем текст службы, или мессы, в общем, церемонии, точнее, больше его перевод на английский.

У самой могилы, помимо имама — пожилая женщина в чёрном, два парня и девушка в платке-хиджабе. Судя по всему, мать, братья и сестра.

Бек тихо объясняет птенчику, что происходит, и кто такая Сэм. Которую, оказывается, на самом деле зовут Нурсия, если прислушаться к словам имама. И чуть погромче, уже всем нам, говорит:

— То, что её изнасиловали — харам. А попытка самоубийства — интихар. Это страшные грехи. Это — позор на весь род.

— А почему её тогда хоронят, как положено? — задаёт толковый вопрос Чар.

— Она в то же время и мученица, убитая неверным, — поясняет Бек.

— Ты сам не мусульманин случайно? — осведомляюсь.

— Я не верующий. А мать у меня — да, мусульманка.

— А католическая школа…

— Выгодное вложение средств в моё будущее. Тихо, не здесь, — цыкает на меня.

Да уж, вложились мать с отчимом в его будущее, ещё как. Отдали ребёнка на растерзания детям-псам, и вместо воспитанного ангела получилась первостатейная шлюха. Благими намерениями ад вымощен.

— Все мы принадлежим Богу и возвращаемся к Нему, — возвещает имам и бросает в могилу первую горсть земли.

Мы замолкаем. Вот и всё. Сэм укрывает холодная земля вперемешку с февральским снегом. А в моей руке — тёплая ладошка самого важного человека в этом мире. Это очень сильный контраст, очень…

На могилу зачем-то льют воду, и произносят, бросая ещё по горсти земли, сначала на арабском, потом переводя:

— Из неё мы сотворили вас, и в неё возвращаем вас, и из неё выведем вас в другой раз…

Когда церемония в целом заканчивается, только один человек что-то тихо читает над могилой из Корана, Бек показывает нам, мол, подойдём.

— Да окажет Всевышний Аллах тебе благодеяние, да возвысит тебя степенью и позволит стойко перенести утрату. Да простит грехи покойной, — тихо и внятно говорит Бек матери Сэм.

Женщина кивает. Лицо у неё — серьёзное, сложно назвать скорбным. Да и никто не плачет, не убивается. Все молчат.

— Тебя я знаю, — указывает на меня, — но благодарить не буду.

Хочется возразить, сказать, что, если бы не моя дурость, бандиты бы так и остались безнаказанными и увезли её дочь в другую страну. Но я лишь коротко киваю, помянув слова Бека о том, что от Сэм семье не терпелось «избавиться». Да, для них было бы лучше, если бы девушка пропала, или сгинула бы в притоне. А не вернулась домой обесчещенной. И не попыталась потом покончить с собой. Может, и до этого у неё с семьёй были разногласия — платка она не носила, вместо него — узкие джинсы. И парень, ставший её убийцей — «неверный». Нет домов без мышей… (1) А ещё очень возможно, что женщина знает о моей ориентации. В газетах, конечно, не писали, но слухом о выкриках птенчика, когда он ко мне рвался, земля полнится.

— Пойдём, — по-прежнему командует нами Бек. — Мы уже не нужны.

Правильно. Мёртвой Сэм — мы уже не нужны. Нужны были раньше, в роковое… вчера. Хотя кажется, что прошло гораздо больше времени. И укорять себя теперь — бесполезно. Не существует машины времени и абсолютного знания всего наперёд. Не потерять бы то, что имеем.

— Поехали? — Чар пикает брелоком сигнализации, автомобиль отзывается взвизгиванием.

— Нет, — отказываюсь, — мы, наверное, пройдёмся. Поедим где-нибудь. Ты как? — спрашиваю птенчика.

Кивает. И замечательно. Мне равно не хочется как возвращаться одному в свой пустой и холодный дом, так и выслушивать сестру птенчика снова, а эта стерва меня изведёт, можно не сомневаться.

— Как хотите, — отзывается блондин и любезно открывает дверь Беку.

«Как девушке» — почти что решил я, пока в очередной раз не вспомнил про повреждения рук. Заботится. Возможно, именно из таких мелочей ему и удастся построить мост для прощения. И разве забота — не обязательный атрибут любви?

На нас с птенчиком поглядывают, и чаще всего неодобрительно, и дело, наверное, в том, что мы держимся за руки «не в том районе». И хотя варварские верования местных обитателей меня мало волнуют, всё же сворачиваю на другую улицу и двигаюсь поближе к центру.

Любимый покорно идёт рядом и чуть позади, молчит, что-то обдумывая. Я нет-нет, да и поглядываю на него, беспокоясь о том, не замёрз ли он без шапки, и так носом шмыгает. Не выздоровел ещё, и я опять, как дурак, ему вред наношу — по холоду таскаю.

Вывеску кафе всё-таки не пропускаю. Кофе и какао — как раз то, что нужно в такой холодный денёк. Едва устроившись за столиком и начав чтение меню, отвлекаюсь на странный щелчок. Оборачиваюсь.

Знакомая компания из трёх девушек. Та, что в очках, держит в руках фотоаппарат и выглядит жутко смущённой. Значит, звук затвора я и слышал.

— Смотри, — отвлекаю я птенчика от его мыслей, — фанатки.

Девушки быстренько прихорашиваются, хотя мне сложно сказать, зачем. Во-первых, они и так миленькие и ухоженные. А во-вторых, мы геи, и не очень в них заинтересованы, я уж точно, а любимый, кажется, ещё и побаивается; и им не только об этом известно, это их и привлекает. Женские инстинкты?

— Надеюсь, они не заставят нас опять целоваться для фото? — поёживается птенчик.

— Мы можем просто так поцеловаться, они не упустят момент, — непрозрачно намекаю я.

— Давай не будем, — смущается любимый, — тут люди…

— А мы что, не люди? — решаю надавить, пока он поддаётся, — Ну, если не хочешь…

Мотает головой, насупливается. Я, похоже, опять не засунул свои эгоистичные хотелки в жопу, и желание его поцеловать пересилило здравый смысл. Технически, он тоже виноват — красивый, раскрасневшийся от ветра, ваниль и вишня, огромные глазищи, пушистые ресницы, тёмно-розовые губы. И совсем рядом со мной.

Ну, не судьба, значит, дорогие наши фанатки. Смотрите только, как и я, как птенчик мило сюрпает какао, обхватив чашку двумя руками. Как в самые счастливые времена. И облизывает потом шоколадные «усы». Жестоко. Мог бы и мне разрешить! А нет, сиди, несчастный я, мучайся, пей свой американо и не вякай. Ещё бы если любимый сказал, почему он меня игнорировал всё время, пока я был на реабилитации. Мстил? Ненавидел? Но не буду спрашивать. Не буду и всё.

Я вот только придумал, как сказать ему о том, что мне вот совсем припёрло целоваться, ну, точнее, начать с неплохого так для моей фантазии комплимента, как у него звонит телефон. Послушав, передаёт его мне, пояснив перемазанными губами: «папа».

Ну да, как со мной ещё связаться, если бумажник мне при выписке вернули, а мобильный — нет и не было. Где он валяется, разряженный — не представляю. Надеюсь, там не разнос за похищение сына.

— Закругляйтесь шляться. У тебя в пять тридцать вечера встреча с представителями компании. И я уверен, у тебя нет приличного костюма. Говори адрес, я заеду, отвезу в салон.

Вместо адреса называю название кафе, мужчина одобряет:

— Хорошее место, закажите там мороженое, советую. Через сорок минут подъеду.