L.E.D. (СИ) - "Illian Z" - Страница 51

Киваю. Мне, если честно, всё равно, как там всё будет исправлено, как это будет выглядеть, подцеплю ли я инфекцию.

— Стой смирно, — требует Чар, — будет очень больно.

Ещё бы — руки у него подрагивают, и даже нить на изогнутую иглу он надевает не с первого раза. Сдирает салфетку, протирает шов спиртом. Да, местами лопнул, края разошлись и измочалились, но я ожидал, судя по ощущениям, чего пострашней. Брызгает чем-то, отчего всё слегка немеет. И поэтому иссечение почти не чувствуется. Но когда стягивает кожу и втыкает иглу, я готов обоссаться от боли. Но я же мужик, только зубами скрипнул, и стараюсь не обращать внимание на эту дикую и антисанитарную процедуру.

— Молодцом, — хлопает меня по плечу блондин, — всё, закончил.

Бросает инструменты в мойку, ополаскивает руки.

— Медицина передовых стран, двадцать первый век! — одёргиваю футболку поверх заклеенной по-новой раны.

— Сам просил, — огрызается Чар. — Я к Би.

— Я с тобой.

Когда я убедился, что мне не грозит выпадение органов, сил как-то сразу прибавилось.

— Хорошо, только не в таком виде.

Чар стягивает с себя робу, снимает рубашку и протягивает мне:

— Надень, не пугай народ.

Маловата в плечах, приходится оставить полурасстёгнутой, но так не видно кровавых потёков на футболке, он прав. А сам всё равно в форме, никто и не заметит, что под ней – ничего.

— Его уже зашили, наверное, и перевели, раз кровь перелили.

Чар достаёт из кармана мобильный и кому-то звонит, узнавая. Потом машет мне, мол, пошли.

Однако в двухместной палате, одна из коек которой не занята, Бек всё же не один. Мой любимый, птенчик, примостился рядом, одетый в халат для посетителей, что ему велик. Не слушается меня, своевольный птичка, э-эх.

Обнимает меня, я упорно не морщусь, со мной же, по легенде, всё в порядке.

— Прости, я не послушался, — произносит тихо.

— Ничего, — глажу его по голове.

— А с ним что вообще?

— Попытка самоубийства, — сухо отвечает жестокий Чар.

Любимый прижимается ко мне, вздрагивает. Да, его сестра же говорила. Тоже две попытки покончить с жизнью. Судя по неповреждённым ручкам и шейке — таблетки, или ещё что поинтересней. Что же вы такие хрупкие, неустойчивые, мальчики.

— Би, — Чар садится рядом и зовёт полукровку, как будто тот может его услышать, — Бек… Бекверди…

Однако. Я-то думал, что это просто прозвище, или, на худой конец, он какой-нибудь Алибек или Отабек. Не так экзотически. Выглядит эта диковинка сейчас просто ужасно — бледнющий, под глазами чёрные круги, дышит почти незаметно. Но если не подключён к аппарату — точно будет жить. О том, что он не просто заболел, свидетельствуют только плотно забинтованные руки и капельница, отвод которой заканчивается иглой под ключицей. На руках-то уже ни одной целой вены для этого не осталось.

— Это я виноват, — непонятно кому говорит Чар.

— Вздор, — я чуть отстраняю любимого и достаю ключ.

Показываю Чару, махнув перед его носом пушистым брелоком:

— Ты его этим — спас. Не будь у меня ключа, и не попроси ты за ним присмотреть…

— Спасибо, — блондин перехватывает мою руку сверху своей, — если бы не ты…

— То ты бы нашёл его с утра сам, — жёстко произношу, отчасти мстя за травмирующие новости для любимого.

— Не говори так, пожалуйста, — в свою очередь просит меня птенчик, — им и так плохо.

А мне, можно подумать, хорошо. Вот прям по кайфу всё происходящее.

— Я буду здесь, с ним, — говорит блондин.

По его тону понимаю — выгоняет. Ему много что нужно обдумать или сказать своему бессознательному любовнику. Острое чувство вины и несправедливости, вот что его терзает.

— А когда-то ты сам хотел его убить, — напоминаю.

Чар вскидывает голову, косички брякают бусинами:

— Не хотел. Должен был.

Птенчик, уже в коридоре, пихает меня:

— Ну зачем ты так!

Пожимаю плечами. Сам не знаю. Из-за обострённого чувства вредности, не иначе, подстёгнутого болью в боку.

— Лучше обещай мне, маленький, — прижимаю его к себе, — что ты сам больше так делать не будешь.

— Сестра рассказала, да? — чуть отстраняется, в глаза мне не смотрит.

— Она много что рассказала, — притягиваю любимого назад, обнимаю, — просто знай, что ты для меня — самое важное, самое ценное.

— Не говори это, не говори! — протестует, — мне неловко!

Чудо моё, неизбалованное вниманием. Проклятая змея, как она ещё смеет сомневаться, что этот мальчик — то, что мне нужно на всю жизнь. Ещё ближе, наклоняюсь, игнорируя взвывающую боль в животе, дотрагиваюсь своими губами до его губ. Я измучен, болен. Исцели меня, мой ангел, подари мне свой вкус, своё тепло и любовь.

— Тут вам не бордель, — прерывает нас грубым окриком дежурная медсестра, — часы посещений окончены.

Опять нас гонят, но на этот раз уже из больницы.

— А что, ты без куртки? — беспокоится любимый.

Да, последнее, о чём я думал, держа умирающего Бека на руках, так это о собственном тепле. Развожу руками. Мол, так уж вышло.

— Ладно, тогда такси, — решает птенчик.

Я, естественно, и без гроша в кармане, карты тоже нет, потому что идти-то надо было — пустяк, на соседнюю улицу. Никто и представить не мог, что поход так закончится.

— Я, ещё, кажется, там дверь не закрыл, — вспоминаю уже в машине.

Меняем адрес, никаких проблем. Но когда любимый расплачивается по счётчику, чувствую себя жутко неловко. А ещё у него смешной бумажник, с сине-красно-белыми роботами. Взрослый, замужний человек!

Точно, дверь едва не на распашку, ну хоть их не грабанули, и то хорошо.

— Не ходи, — толкаю птенчика в грудь, чтобы он остался в коридоре.

Нужно всё-таки забрать браслет, а если птичка увидит всю эту кровь… Она уже успела застыть и частично засохнуть на полу. Выдёргиваю из ванной пробку, чтобы страшную, грязную воду засосало в канализацию. По-хорошему, тут нужно делать уборку, но пусть этим Чар занимается, его же любовник такое вытворяет.

Безделушка, что исправно считает дни, находится довольно быстро, на полке. Защёлкиваю. Важная вещь. Но включив, понимаю — не моя. Это браслет Бека, судя по всему, последнее, что он снял с себя перед запланированной смертью. Кладу на место.

Мой же, как у истинного растеряхи — у ванны, в тёмном и пыльном углу. Ну хоть работает.

Птенчик, в кои-то веки послушно, сидит в коридоре на пуфе и вертит в руках какую-то серо-синюю завитушку. Хвост от разбитого дельфина — доходит до меня.

— Прости, маленький. Я нечаянно, тут…

Мотает головой:

— Нет, ничего. Жалко, конечно, но тебе не до этого было!

Обойдя осколки, тискаю любимого, обещаю:

— Мы тебе новый купим. Какой захочешь, честно. Хочешь, сегодня поедем?

— Нет, — мотает светлой головой, — потом. Когда Бек выздоровеет, и тебя отпустит.

— Что, прости? — строю я из себя святое непонимание.

— То, — птенчик хватает меня за руку, поворачивает её и хлопает по сгибу локтя, сейчас закрытому рубашкой. — Хочешь сказать, это от лекарств?

— Э… да.

— Хоть в глаза мне не ври.

Птенчик очень серьёзен, за чертами безмятежного ангелочка выступает что-то суровое, очень взрослое и мужское. Узнал, догадался — не важно.

— Ладно, прости.

— Что будем делать? Цепь, больница? Что?

Если бы я сам знал, маленький. Если бы я только знал.

========== 31. Плен ==========

Он весь — как будто изломан. Повреждённые руки безвольно лежат по сторонам сгорбленного туловища, черты красивого лица заострились, глаза, смотрящие в окно, пусты.

— Привет, Бек.

Я пришёл его навестить из тех чувств, которые можно назвать дружескими. Или из тех, с которыми собаки возвращаются к особо лакомым закопанным костям. Переводит взгляд на меня, но молчит.

— Ты хоть помнишь, кто я? — спрашиваю.

— Самая большая задница этого мира, что даже умереть нормально мне не дал.