L.E.D. (СИ) - "Illian Z" - Страница 45

— Кстати, Бек, а где ты научился плести такую красоту? От сестёр?

— От этих криворучек? Да не в жизнь! — Бек искривляет зацелованные губы, — Будешь смеяться, если скажу, что в католической школе?

— Ты что, ходил в католическую школу? — я чуть не давлюсь кофе.

— Говорил же, будешь смеяться. А что такого?

Ну, представить Бека в католической школе это всё равно, что священника на панели. Абсурд.

— Да нет, ничего, — пытаюсь подавить ухмылку.

— Точнее, меня один… научил, — лицо Бека приобретает странное выражение, несмотря на то, что он продолжает ухмыляться. — Знаешь, у него были такие же глаза, как у Чарли. Кошачьи.

— Были? — ляпаю я, да поздно.

— Были, — глаза Бека темнеют, — Их ему выкололи. И волосы отрезали. Вскрыли живот. И оставили в канаве.

Полукровка произносит эти слова спокойно. Выдаёт только взгляд. Я неосознанно прижимаю к себе любимого крепче.

— Когда я его увидел, над ним кружились мухи. Красивые. Зелёные и жёлтые. А в траве рядом сидел паук. Я тогда подумал, что это прекрасно. Он сам, как паук, мог сплести из ниток что угодно. Картину. Одежду. Одеяло. Думаешь, его убил какой-нибудь маньяк?

Киваю. Не знаю, что страшней — само событие, или то, как бесстрастно об этом говорит Бек.

— Нет, — край его рта болезненно дёргается, — его убили дети. Воспитанники пансиона. Те, что начинают своё утро с «Pater noster» и «Ave Maria». Просто он сопротивлялся. И за него некому было заступиться. «Собаки, дикие собаки» — сказали всем. Да. Собаки. Они улыбались и кивали, а вечером пришли к мальчику с тёмными глазами и кожей другого цвета. Он не сопротивлялся. До сих пор не сопротивляется.

Недокуренная сигарета в пальцах Бека ломается пополам, но это единственное, чем, кроме взгляда, он себя выдаёт.

— Если ты не хочешь…

— Нет, я хочу. Ты же слушаешь. И ты можешь понять, как тебе сначала страшно и неприятно, потом — всё равно, потом — даже нравится, и ты уже диктуешь свои условия — только по двое, если сразу, не каждую ночь…. — поджигает новую сигарету, — а потом уже и выпускной, и пойти тебе некуда, потому что у мамы новый муж, а денег у тебя нет. Зато вон тот дядя, кажется, богатый. Смываешься автостопом подальше, и вот он городок, где на уровне работает только актив. Угадай, кто?

— Я тоже помню, как мы встретились. «Богатенький сыночек на отдыхе» — вот что я о тебе подумал, когда ты меня снял.

— Вот как? — Бек уже не мрачный, — И был удивлён, признай, хотя мы так, ласкались. Но как же я с твоей рожи пересрал, ты бы знал!

— Я как-то понял, — усмехаюсь, — а твоё мастерство только выросло. Если честно, тебя ещё никто не переплюнул.

— Не забывай, чей ты муж, — Бек осторожно поглаживает птенчика по спине.

— Ты тоже кое о ком не забывай.

— Я помню, — раздражается. — Люди поумней тебя говорят, что это почти не лечится.

— Ещё скажи, что корни твоих проблем — в детстве.

Бек резко затягивается, сигарета трещит:

— Я лет с четырёх себя помню, и как делают детей — с рождения видел. Для мамы я — до сих пор ребёнок, который ничего не понимает. Да, мама, я конечно же не понял, что сделал со мной твой будущий муж, и почему теперь я буду жить отдельно. Я с семи лет использую свою задницу не по прямому назначению. И, знаешь, мне обычно похуй. Совершенно. Удивляюсь только, как не подцепил СПИД. Засуньте свой психоанализ себе в жопу.

Молчу, тут невозможно подобрать слова. И рос бы Бек в дикой Индии… приходская школа-интернат под Эдинбургом. Подстриженные лужайки, уроки, наглаженные воротнички, «Верую» за обедней… именно так мне это представляется, а не то, о чём он говорит… Но мне ли не знать, какая грязь скрывается за самым привлекательным фасадом.

— И ты ничего не будешь делать?

— Не поверишь, уже делаю, — Бек тушит сигарету с такой ненавистью, как будто она что-то ему сделала, — например, ещё неделю назад их было бы трое, и привёл бы я их прямо к Чарли домой. Не скажу, что это охуительный подвиг…

— Чар что, так плох в постели? — подначиваю.

— Что ты, — улыбается, — машина, таких трахальщиков ещё поискать. Дело не в нём, совсем. Когда вижу симпатичных парней рядом, меня как перещёлкивает. Даже сейчас. Как противный голос внутри. Советует подставить тебе задницу, а ангелочку…

— Заткнись, — обрываю я Бека, — это неприятно.

— Ты сам вызываешь меня на откровенность, — парирует.

Мой несдержанный рык разбудил любимого, он сонно пожмакал меня ручками, потом сел более прямо, и осведомился:

— А о чём вы говорите?

— Да вот, — улыбается Бек, — зову вас сегодня в гости.

— Чтобы тебя Чар не убил? — соображает любимый.

Бек в замешательстве растрёпывает волосы на затылке. Не ожидал. А я стараюсь делать вид, что не первый раз слышу это предложение, кстати, неплохое — у меня дома кончилась еда.

— Конечно, спасём его жопу, — отвечаю любимому вместо Бека.

— Супергерои.

— У нас даже свой фанклуб есть! — отвечает птенчик, спрыгивая с моих колен.

— Он это сейчас серьёзно? — наклоняется ко мне Бек.

— Ещё как. Мы как раз утром проводили встречу с фанатками.

— Да вы прикалываетесь!

— Нет, — говорим мы с любимым одновременно с невозмутимыми лицами.

А потом хохочем. У меня звонит телефон. Сестра птенчика.

— Когда у тебя день рождения? — выпаливает она без прелюдий.

— Тебе зачем?

— Я сама себя наказала, — вздыхает, — с меня теперь эти ёбнутые всю душу вытрясут. Так когда?

— Двадцать восьмого ноября, а это им зачем?

— Я ебу? Говорю же, ёбнутые. Что ещё… рост, вес?

— А длину хуя им не сказать?

— О, они обкончаются от счастья. Не, не говори, а то они ж на диван нассут кипятком. Просто скажи рост.

— А что мне за это будет?

— Давай не будем уже торговаться?

— Ещё как будем! — злорадствую.

— Давай потом, а?

— Семьдесят пять примерно.

— Ебать ты лось!

— Какого мама родила. Ещё что-нибудь?

— Нахер, нахер, развлекайтесь. Ссылку дать на фанклуб?

Представив глаза Бека, когда он это увидит, соглашаюсь:

— Угу, скинь.

— А, ещё… брату дай трубку.

Отдаю мобильный птенчику, и миленькое родственное чириканье уже не слушаю.

— Пойду хоть оденусь поприличней, — произношу громко.

И в тот же момент киваю Беку, мол, пойдём. В спальне спрашиваю его тихо:

— А у вас дома есть?

Наркоман со стажем, сразу понимает, о чём я.

— Есть.

— Деньги?

— Сочтёмся.

— Кстати, — я вытягиваю из комода приличную рубашку-поло, — у меня, похоже, будет новая работа.

— Завязываешь?

— Угу. Сам понимаешь…

— …шрам на животе, — Бек оскаливается.

Прочитал мысли, что ли? Дьяволов ублюдок!

— Да нет, не это!

— Не строй из себя семьянина, — усмехается Бек, — но если я у этого мальчика хоть одну слезинку увижу…

— Не увидишь. Думаешь, я до такой степени скот?

— Уверен. Но тебя ничто не остановит, так?

Скриплю зубами. Ненавижу, когда мне лезут в занятую змеёй душу. Заставляют меня думать о том, что я загоняю подальше. Об одном мужчине на всю жизнь. Семье. Верности. Я как пёс, только хожу рядом и нюхаю воздух, не решаясь приблизиться к таким мыслям.

— Мы сейчас идём? — любимый протягивает мне телефон.

— Да, ангелочек, — улыбается ему Бек.

Я смотрю на него так угрожающе, как только могу. Полукровка пожимает плечами. Да он сознательно меня злит!

— Ехать далеко?

— Вообще-то пешком дойдём. На соседнюю улицу.

— Ты не говорил!

— Говорил, — вздыхает Бек.

Ещё один кусок, который просто выпал из моей жизни.

Птенчик аккуратно опирается о меня ручкой, когда обувается. Надо это прекращать. Надо завязывать. Не хочу что-то забывать о нём.

На улице жутко ветрено, и в коротком путешествии мы жмёмся друг к другу, как пингвины. Особенно страдает Бек в своём франтоватом пальто — у него капюшона нет.

Зато вдвойне приятно зайти в натопленные комнаты. Уже с порога ясно, кто здесь обитает — экзотический паук: на полу, во весь коридор, плетёный ковёр, на арке в комнату — занавесь-сетка с ракушками, даже абажур сплетён из проволоки и лозы. Пахнет розами, сандалом и сигаретами.