Паладин (СИ) - "May Catelyn" - Страница 6

Простой певец, я недостоин

Надеть на шлем Ее цвета.

Но так гранатны — чьи уста,

Чей лик — так снежен, рост — так строен?..

      Поднявшийся француз тяжело дышал, его лицо покраснело от напряжения и злости. Никто еще не сбивал с ног лучшего рыцаря «золотой орлицы». Он сделал знак, что готов продолжить поединок. Глаза придворных дам лихорадочно блестели, лилейные ручки нервозно комкали ткань роскошных платьев, сердца девушек, воспитанных на легендах о короле Артуре, замирали от восторга.

      Но если бы кто-то посмотрел не в центр зала, а в один из его углов, где покорно стояли оруженосцы, то увидел бы, как сияет восхищением и тревогой взгляд пронзительных синих глаз на фарфоровом лице самого прекрасного и юного из них.

      Гийом сделал еще одну попытку хитроумного и опасного удара, от силы которого не спас бы защитный чехол. Обманным маневром от отвлек Уильяма, обрушившись на него словно дикий вепрь, их мечи скрестились в последней решающей атаке. Но крестоносец, превозмогая невероятное напряжение, все равно

продолжил канцону, почти выкрикивая слова глубоким, слегка хрипящим голосом, на последнем слоге отбрасывая Гийома де Бетюна от себя:

Служить нам честно долг велит

Синьору в битве, богу в храме…

      Меч противника со звоном, рассекающим напряженную тишину, упал на каменные плиты. Приставив острие клинка к горлу француза, Уильям произнес последние слова своего посвящения, вызывая ослепительную улыбку на лице прекрасной королевы трубадуров:

Но пусть звенит,

Гремя хвалами,

Искусная канцона — только Даме.

      Алиенора попросила соперников пожать друг другу руки. Гневно сопящий Гийом де Бетюн поспешил затеряться в толпе придворных, восторженно аплодирующих победителю. После того, как звуки одобрения стихли, королева встала с кресла, решительно отклонив помощь одной из своих фрейлин. Она позволила Уильяму, преклонившему колено, поцеловать свою руку.

— Ну что же, Уильям Мелбри, доблестный рыцарь Хартфордшира, мне понравилась ваша канцона. Надеюсь и впредь видеть вас при моем дворе как наставника моих старших сыновей в боевом искусстве. Вы доказали, что в совершенстве владеете как мечом, так и словом, — Алиенора сделала едва заметный жест своей свите, что хочет что-то сказать Уильяму наедине. Приближенные почтительно отошли вглубь залы, а королева произнесла тихо, так, что услышать ее мог только он.

— В крестовом походе я сама иногда носила мужской костюм, как амазонка, но не знала, что юные девушки предпочитают такой наряд в мирной жизни, — с этими словами она выразительно посмотрела в сторону оруженосцев, наблюдавших за ними с отведенного для них места. Ее цепкий взгляд еще до начала поединка выхватил хрупкую фигурку невысокого роста, пару больших лазуритовых глаз под сенью длинных сурьмяных ресниц, нежную кожу, маленькие изящные ладони, сжимающие смертоносное боевое оружие.

      Уильям потрясенно молчал, не в силах ни перечить своей королеве, ни согласиться с ней. В его голове, как части какой-то головоломки, складывались жесты, слова, поступки, пунцовый румянец на щеках своего оруженосца, когда рыцарь снимал свою одежду, обнажая тело, плохо скрываемые слезы, обморок, непонятное расположение к этому хрупкому созданию, которое Уильям почувствовал при первой же встрече.

      Алиенора, увидев замешательство отважного рыцаря, одарила его лукавой улыбкой.

— Может быть, вашей тайной возлюбленной больше подойдет изящное платье, — сказала она все так же полушепотом. — Завтра я жду Вас к обеду, рыцарь Мелбри, и надеюсь на увлекательный рассказ со всеми объяснениями и подробностями, — в глазах аквитанской львицы вновь блеснули любопытные озорные огоньки.

-----------

      В одном из покоев замка, которые кастелян отвел для будущего наставника королевских сыновей, ярко пылал большой камин, отбрасывая уютные блики в полумрак, плохо разгоняемый свечами. Уильям сидел в деревянной лохани, наполненной теплой водой, погрузившись в свои тревожные мысли.

— Квентин! Пойди сюда! — вдруг скомандовал он, приняв какое-то решение.

Когда оруженосец вошел в комнату, как всегда низко опустив свои небесные глаза, крестоносец уже сознательно отметил, как вспыхнули его щеки, как заметался взгляд, как смущенно перебирали тонкие пальцы ткань простой сюркотты.

      Не медля ни секунды, Уильям выбрался из воды, наблюдая, как, понурив голову, оруженосец подает ему льняную ткань для вытирания, стараясь отвести глаза от крепкого обнаженного тела.

— Теперь твоя очередь! Полезай в воду! Негоже появляться при дворе в таком затрапезном виде, теперь ты оруженосец при дворе самой Алиеноры Аквитанской, блистательнейшей из королев! — с вызовом бросил он Квентину.

      Реакция на его слова была предсказуемой, сапфировые капли в глазах оруженосца стали еще больше, дыхание участилось, пальцы нервно сжали край деревянной ванны.

— Ну, что же ты! Смелее! Не пропадать же теплой воде!

Оруженосец сглотнул подступивший ком и сказал, оправдываясь, в последней надежде изменить свою участь:

— О, милорд, я не здоров сегодня. Мне говорили, что в таких случаях купание опасно, а я и так не крепок телом.

— Чушь! Полезай! Иначе тебе несдобровать, клянусь всеми святыми! — Уильям почти терял терпение. Он должен был узнать, кто так умело водит его за нос уже столько времени.

      Дрожащими пальцами Квентин распустил ворот своего платья. Из-под вечно натянутого на лоб капюшона вспыхнули золотисто-медовые пряди густых, остриженных по плечи волос. Две руки легко вспорхнули наверх, снимая грубую сюркотту. Уильям смотрел, не отрываясь, на чудесное преображение и не мог поверить своей глупости и самоуверенности. Перед ним стояла прекрасная девушка, грудь ее была плотно стянута несколькими слоями ткани, обернутой вокруг хрупкой фигурки, но даже это не могло скрыть изящных изгибов ее тела, от природы наделенного грацией и легкостью. Кожа была шелковистой и нежной, ее оттенок был схож с теплым перламутром, тонкие ключицы трогательно вздрагивали в такт учащенному взволнованному дыханию. Густые черные ресницы слиплись от подступивших и готовых сорваться с ее глаз горьких слез.

      Уильям был словно в полусне, заворожено наблюдая всю эту картину. Но когда дрожащая рука девушки потянулась к груди, чтобы размотать плотную ткань, он решительным жестом остановил испытание. Все и так стало явным как божий день. Вот только крестоносец решительно не понимал, что теперь делать со свалившейся ему на голову юной девицей, которая по известным только ей причинам столько времени скрывалась в мужском платье.

      Увидев, как нежную фигурку сотрясают прорвавшиеся вопреки воле рыдания, Уильям вдруг ощутил непонятную, не осознаваемую нежность. Он почувствовал необходимость утешить ее, успокоить, хотя разум был вне себя от очередного обмана.