Цепи его души (СИ) - Эльденберт Марина - Страница 99

Но вместо этого схватили меня.

Подбрасывая в воздух и снова подхватывая.

— Шарлотта!

Сильные руки отца без труда удерживали меня на весу, рыжие волосы переливались на солнце, а в теплых карих глазах искрились смешинки. Я очень любила, когда он так делает, но сейчас…

— Бабочка!

Папа проследил, куда я указываю, и осторожно опустился вместе со мной рядом с цветком.

— Бабочка, — сказал он, мягко перехватывая мою руку, когда я снова потянулся к ней. — Но мы не будем ее трогать.

— Почему?

— Потому что на ее крылышках пыльца, и если ты возьмешь бабочку в руки, она больше не сможет летать.

— Никогда?

— Никогда.

Отец отпустил мою руку, но я больше не хотела брать бабочку. Пусть лучше летает, а я буду смотреть на нее издали и любоваться…

День неожиданно сменила ночь. Глубокая ночь, когда повсюду был запах дыма. Он обжигал грудь, и я кричала, кашляла, пытаясь избавиться от этого жуткого чувства. Меня подхватывали на руки, но дыма становилось слишком много, и дышать было больше нечем. Я снова соскальзывала в темноту, здесь было жутко и холодно, а еще очень темно. Черные щупальца вливались в меня, заставляя леденеть еще больше, я звала папу с мамой, но они не отзывались. Было страшно, было очень страшно, но неожиданно в этой непроглядной тьме вспыхнула искорка света. Теплого света, разбросавшего душившую меня тьму, и я вынырнула в летнюю ночь.

Я снова была в сильных руках отца, его лицо было белее мела, белее луны, которая висела над нами.

— Доченька моя, — хрипло выдохнул он. — Слава Всевидящему…

Его руки разжались, и меня снова швырнуло в темноту.

Не сразу, но я поняла, что эта темнота — из-за плотно прикрытых век, что сдавленные всхлипы принадлежат мне, и что огненные дорожки на щеках — это мои слезы. Чьи-то пальцы стирали их, удивительно нежно, негромкий голос позвал:

— Лотте.

В этот миг все случившееся обрушилось на меня неумолимой силой лавины. Я вздрогнула, широко распахнула глаза и встретилась взглядом с Эриком.

Бледный, осунувшийся, тем не менее он сейчас сидел рядом со мной.

— Лотте, — повторил он, но тут же исправился. — Шарлотта…

Я смотрела на него и не могла наглядеться. То странное чувство, когда внутри все дрожит от напряжения, а тишина кажется невыносимо, мучительно долгой. Когда хочется обнять его, впитывая биение сердца и окунуться в эту родную нежность. Когда все остальное неважно лишь только потому, что он жив, мы оба — живы, и это и есть самое настоящее счастье.

— Мне так много нужно тебе объяснить, — хрипло произнес он. Потянулся к стоявшему на тумбочке графину с водой, но передумал, лишь глубже подался в придвинутое к кровати кресло. — Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — ответила я.

Хотя вряд ли могла передать этим коротким словом то, что сейчас чувствовала.

— Я и Камилла… Мой брат не знал, о чем говорит. Мы разведены, и…

— Замолчи, — прошептала я.

Сдавленно, потому что мне снова не хватало воздуха. Эрик осекся и растерянно посмотрел на меня, так, как мог бы смотреть мальчишка, которого отчитывала строгая гувернантка.

Всевидящий, ну и мысли у меня…

— Я чуть не потеряла тебя, — произнесла еле слышно. — Я чуть тебя не потеряла, Эрик!

Я почувствовала, что руки у меня дрожат.

И губы тоже.

В общем-то, дрожать им было не положено, ведь все самое страшное осталось позади, но они дрожали. Напряжение, лопнувшее внутри невидимой струной, отпустило, и меня затрясло. Не знаю, кто из нас первый рванулся вперед, но я утонула в его объятиях раньше, чем успела вздохнуть. В родных и самые близких объятиях, в руках Эрика, который прижимал меня к себе крепко и в то же время бережно.

Эрик наклонился ко мне, и я потянулась губами к его губам, принимая наш первый поцелуй, падая в него, как в пропасть, чтобы взлететь. Он целовал мои губы, лицо, собирая со щек горячие слезы, а они все текли, текли и текли — безостановочно. Горячие, очищающие, светлые, как самая искренняя радость. Я отвечала ему, скользя ладонями по сильным рукам, по плечам, по груди. Прижалась крепче, вплетая пальцы в его волосы, судорожно вдыхая — рывком.

Воздух ворвался в легкие, и я засмеялась.

Прямо ему в губы. Смеялась и плакала, глядя в сверкающие глаза, повторяя сквозь короткие поцелуи, на выдохе:

— Я люблю тебя. Люблю… люблю…

— Лотте, — тихо произнес он, на миг еще крепче прижимая меня к себе. — Моя солнечная… светлая… я тебя не достоин…

Последние слова и вовсе прозвучали глухо, болезненно, сдавленно.

Я отстранилась, гневно сверкнула глазами.

— Эрик, — выдохнула я. — Еще раз услышу такое — выпорю!

Слова сами сорвались с губ, остановить их я не смогла, а вот он остановился. Вскинул брови:

— Шарлотта! Ты, кажется, была против такого воспитательного процесса?

— Ради тебя сделаю исключение, — я глубоко вздохнула.

А потом мы оба расхохотались. Это больше напоминало безумие, и может статься, так оно и было, но мы хохотали до слез. Эрик все еще прижимал меня к себе, и сквозь это безудержное веселье прорвалась первая осознанная мысль: где мы? Эта спальня мне определенно не знакома. И вторая — его волосы больше не отливали серебром, ледяная прядь исчезла. Последнее поразило меня настолько, что я даже смеяться перестала. Скользнула кончиками пальцев по густым светло-каштановым волосам, перебирая их.

— А…

— Это твоя заслуга, Лотте, — он перехватил мою руку и поднес к губам, мягко целуя.

Так нежно, что внутри что-то дрогнуло.

Снова.

Впрочем, ответить мне времени не дали: скрипнула дверь и вошел высокий, лысеющий мужчина с саквояжем. Целитель в нем угадывался сразу, то ли по тому, как сосредоточенно он нахмурился, увидев меня в объятиях Эрика, то ли по звону склянок, когда саквояж приземлился на тумбочку, потеснив графин.

— Месье Эльгер, — он поджал губы. — Я разрешил вам находиться здесь с тем условием, что вы не будете злоупотреблять эмоциями. Любыми. Несмотря на то, что основная угроза вашей жизни миновала, я должен убедиться, что не будет никаких побочных эффектов, а эмоции могут спровоцировать осложнения.

— Сколько себя помню, все говорят мне, что эмоции могут спровоцировать осложнения, — Эрик не спешил меня отпускать. — Но никто не говорил, что любовь исцеляет.

— Очень мило, — сухо произнес мужчина. — Но вам в любом случае лучше вернуться в постель. Сейчас, пока вы полностью не восстановились. Вы прекрасно знаете, что мисс Руа ничего не угрожает. Магическое опустошение, которого я опасался изначально, обошло вашу будущую супругу стороной, так что…

Они говорили между собой, а я с трудом успевала за их мыслью.

— Кроме того, нам с мисс Руа нужно кое-что обсудить. Наедине.

— Я вполне могу присутствовать при осмотре.

Вот тут я слегка покраснела. Надо отдать должное, Эрик продолжал вгонять меня в краску со свойственной ему бесцеремонностью.

— При осмотре можете, — лекарь нахмурился. — Тем более что он будет поверхностный и магический. Но у меня к мисс Руа один вопрос, который я предпочел бы задать лично ей.

— У меня нет тайн от Эрика, — сказала я.

— Вы уверены? — целитель многозначительно на меня посмотрел и даже кашлянул.

Простыл, что ли?

— Уверена, — сказала я.

— Гм… что ж, — мужчина поправил камзол, взглянул на Эрика, потом снова на меня. — В таком случае позвольте вам сообщить, что вы скоро станете матерью.

Удерживающие меня руки дрогнули.

Или это дрогнула я?

Перевела растерянный взгляд на Эрика, но он, кажется, выглядел еще более изумленным, чем я.

Матерью?!

Как такое возможно?!

Все эти мысли нахлынули одновременно, вместе с осторожной, тонкой, как ивовый прутик, трепещущей внутри радостью.

— Все в порядке?! — целитель пристально на нас посмотрел.

Я не нашлась что ответить, и только кивнула. Что касается Эрика, он вообще застыл изваянием, и если бы целитель не приблизился к нам, руки бы не разжал. Тем не менее мужчина снова негромко кашлянул, после чего Эрик отпустил меня и поднялся. Отошел от кровати на несколько шагов, вернулся снова: напряженно, недоверчиво вглядываясь в меня. Этот взгляд заставлял меня нервничать еще больше, гораздо больше, чем слова целителя. Леди Ребекка ничего не рассказывала о том, откуда берутся дети, и с Линой мы тоже такое не обсуждали. Большее, о чем говорили — это поцелуи, поэтому все мои познания о… возникновении детей сводились к туманному «от папы с мамой».