Тропой флибустьеров
(Очерки) - Верников Владимир Леонидович - Страница 16

Я разглядывал зал заседаний, куда так неожиданно попал, и вслушивался в ход прений. Стены, украшенные портретами английских королей, великолепный резной потолок из дерева, старинные, но ничуть не поблекшие витражи, большой герб Барбадоса, под которым восседает в своем кресле, как на троне, спикер парламента. Он уже без традиционного английского парика и мантии, а в обычной одежде. Иногда раздается звон его колокольчика — призыв к спорящим сторонам соблюдать спокойствие. Справа от него — депутаты правившей тогда демократической партии, слева— оппозиционной лейбористской. Обсуждаются, как можно понять, проблемы образования.

Вот встает мистер Хайндс из лейбористской партии и задает министру образования Э. Сандифорду сразу десять вопросов. Тот уверенным голосом отвечает. Раздаются реплики — министр парирует. Еще реплики. И еще. Да, кажется, его «загоняют в угол». Во всяком случае, он начинает заикаться, судорожно что-то ищет в своих бумагах, но не находит. Со стороны оппозиции раздается громкий смех. Хайндс вскакивает с места и, ни слова не говоря, с видом победителя многозначительно разводит руками. Что-то кричат с другой стороны, но в поднявшемся общем гвалте трудно понять, что именно. Спикер — уже через микрофон — восстанавливает тишину.

Слово получает Том Адамс. Он средних лет, высокий, в простой синей рубашке навыпуск (для контраста?), в темных очках. Юрист, окончивший Оксфорд, Адамс ставит вопросы сухо, но точно. Почему не хватает учителей для школ второй ступени? Почему их зарплата намного ниже, чем у рядовых правительственных чиновников? Когда будет введено в стране музыкальное образование? И еще целый ряд других. Министр отвечает на них, но повторяется недавняя ситуация. Словесная перепалка, кажется, вот-вот перерастет в рукопашную схватку — южноамериканский темперамент дает себя знать. Но вновь звучит колокольчик спикера, на этот раз более решительно. Трехчасовые дебаты прекращаются. Объявляется перерыв. Для разрядки обстановки.

Все выходят из зала. Мистер Адамс приглашает меня в парламентский буфет. Депутаты уже тут. Невольно замечаю, что все, как по команде, садятся за давно обжитые ими столики — демократы за свои, лейбористы, а их всего двое, — за столик в углу. И никаких компромиссов. Хайндс все еще возбужден. Адамс, улыбаясь, советует ему сберечь запал до возобновления дебатов, и он, выпив кофе, быстро уходит.

А я задаю мистеру Адамсу, благо мы остались одни, мучающий меня вопрос: может ли его партия противопоставить программе правительства в области образования свою реальную программу? Или это просто парламентская привычка вести столь горячие споры?

— Начну не с прямого ответа, — говорит он, — а с того, что сфера образования — выигрышное поле для дискуссий: это интересует всех. Дело в том, что в начальных школах занимаются почти все дети страны. У нас самая высокая грамотность населения в районе Вест-Индии. Но не хватает специалистов со средним и высшим образованием, да и обычные школы испытывают трудности. О них мы и говорили сегодня в парламенте. А теперь о том, есть ли у нас своя программа.

Он потянулся к чашечке с кофе и надолго замолчал, но лицо его улыбалось. Потом резко поднял голову и, продолжая улыбаться, сказал:

— Конечно, есть. А вот реальна ли она, выполнима ли сейчас, не уверен. Скорее, нет. Слабые мы еще, денег в казне не хватает, а получить их не так-то просто. Что же касается нашего поведения в парламенте, так не удивляйтесь — мы боремся за власть. А в этом деле, как известно, все средства хороши…

— А на кого вы опираетесь?

— На средние слои — мелких собственников и торговцев, на наемных рабочих и городские слои. Правда, иногда нас поддерживают и весьма состоятельные люди.

— А демократы?

— Конечно, на крупную городскую буржуазию и на владельцев земли. Им легче…

— Есть ли в предвыборных программах разница между вами?

— Честно признаться, большой разницы нет. Одни и те же фразы о развитии национальной экономики, улучшении жизни народа, повышении занятости. А вот каким путем добиться этого, ни они, ни мы тут ничего конкретного предложить не можем. В том лишь разница, что мы ориентируемся на Англию, а они — на США.

Откровенность — редкое качество у политиков. Тем более вот такая, почти обезоруживающая. Я хотел было поблагодарить за нее мистера Адамса, но тут раздался звонок колокольчика — спикер приглашал всех в зал. С портретами английских королей, со старинным резным потолком из дерева и с яркими цветными витражами. Для продолжения дебатов.

Мы попрощались с мистером Адамсом, договорившись еще раз встретиться.

— Я покажу вам остров, — сказал он, — и расскажу еще кое-что.

Полицейский у входа приветствовал меня, как старого знакомого. Мне же все увиденное и услышанное здесь было в диковинку. И, желая подробно записать свои сегодняшние впечатления в блокнот, я отправился в отель.

— Разрешите?

— Да, пожалуйста, стул свободен.

Он сел, закурил, потеребил свою небольшую бородку и долгим взглядом уставился на море. Был вечер, обычный теплый вечер, когда разомлевшие за день туристы, вволю нажарившись под солнцем, выходят на веранды отелей, обращенные к морю, и молча созерцают закат.

Мой неожиданный сосед, худощавый парень в видавшем виды джинсовом костюме, скинув с плеча серую, из мешковины, раздутую суму, достает из нее бутерброд и заказывает у подошедшего официанта бутылку воды. Вокруг нас — говорливое племя туристов, в основном американцев и канадцев, сидящих тут же, на открытой веранде отеля «Карибы». Легкий бриз приносит вечернюю прохладу, а ромовый пунш со льдом, который без устали разносят официанты, остужает, если так можно выразиться, и изнутри — полный отдых после напряженного, солнцепоклоннического дня, за которым, собственно, эти люди и приехали на Барбадос.

Так было вчера, так сегодня, так будет завтра. Я знаю это и, не в первый раз за время поездок по Антильским островам наблюдая одну и ту же картину, спокойно коротаю вечер.

Как всегда, играет музыка, громкая и визгливая. И, как всегда, никого не стесняясь и чувствуя себя всюду как дома, танцуют у своих столиков, выделывая немыслимые «па», толстые пожилые американцы в пестрых клетчатых шортах и в ярких рубахах навыпуск и такие же американки. У них довольный и сытый вид людей, сполна оплативших и этот вечер, и море, и музыку. И даже смотрят они добродушно-снисходительно. Имеем, мол, право делать, что хотим…

Танцы прекращаются, когда на эстраду выходит певец — молодой стройный негр. Взглянув на оркестр, он подает ему какой-то знак, и веранду заполняет чарующая мелодия популярной песни. Я слышал ее уже много раз, она напевна, лирична и даже по-своему патриотична. С одной только поправкой: не будь она обращена к туристам, все воспринималось бы по-другому. В самом деле, ведь хорошие слова повторяются в рефрене:

Смолкла музыка, ушел оркестр, и мой сосед, извинившись, подхватил свою суму и поспешил к пианино. Он подошел к нему уверенно, как к рабочему месту, положил у ног нехитрое свое имущество, придвинул поближе и поудобнее стул и стал играть. Руки летали, касаясь клавиш, и лицо его стало совсем другим. Не задумчивым и мрачным, каким оно было еще минуту назад, а живым и улыбающимся.

Он играл Бриттена и Гершвина. Играл тонко и почти прозрачно. Без нот, по памяти. И доносившийся сюда легкий шелест моря, набегавшего на прибрежные камни, словно подчеркивал глубину и естественность лившейся потоком музыки. Правда, изредка в нее диссонансом врывались вдруг какие-то неестественно игривые звуки, после которых раздавались редкие ленивые аплодисменты. А затем вновь звучала великая музыка. Звучала вдохновенно и… кощунственно. Под пунш. Под полутрезвый разговор о прелестях барбадосской кухни.