Летняя практика - Демина Карина - Страница 22

— А ты откудова знаешь?

— Оттудова. — Шкарлупки он в ведро ссыпал. — Зосенька, душенька моя ненаглядная. Неужто ты и вправду решила, что я тебя без пригляду оставлю?

— Из дворни кто наушничал?

А кто ж еще… он же ж привел и ключницу, и девок в услужение боярынькам… и глупо было думать, что девки сии только служили. Но странное дело, обиды на Кирея не было. Знала, что не во зло он, а от беспокойствия. Хоть и строит рожу, дескать, царевич и над всеми властвовать будет, а живой человек.

— И вот думать я стал, почему так? Боялись они в городе разворачиваться? Сомнительно… твой терем — не царский, там за каждым вздохом не следят. А если и следят, то не те люди, которых опасаться стоит. И значит, в другом дело… скажем, в комнате, из которой твои гостьюшки дорогие носу высовывать не желали… или еще в узорах, которыми ты эту комнату размалевала, а поверху коврами прикрыла…

— И что?

Насупилась.

Дом-то мой, пущай и живут в нем кому ни попадя, что воровки, что боярыни опальные. А раз мой, то и имею полное право рисовать на стенах его хоть узоры, хоть дули с маком.

— Ничего. — Кирей поднял последнюю скорлупку. — Но может, ты и тут чего нарисуешь?

— Сбегут.

Это в столице им идти некуда было, хоть и ныли каждый день братцу своему, как тяжко им без родного дому да в гостях у хозяйки неприветливое. Туточки домов — десятку два, бери любой. Не все ж мне размалевывать.

— Это верно. — Скорлупку азарин подбросил да и в кошель уронил. — А ты не им рисуй. Ты нам рисуй. Вот честное слово, сбегать не станем…

— Вам?

— Нам… и тебе тоже. — Он обвел комнату взглядом. — Хорошо тут у тебя, Зослава, только… ты же сама понимаешь, что последнее это дело, без присмотра тебя оставлять. Когда один человек, то всякое произойти может, особенно в таком неспокойном месте… присядь.

И на всяк случай ухват от меня отодвинул.

А ухват хороший, крепкий еще. Я вчерась отыскала, и котелков пяток, и даже погреба малого, в котором капуста квашеная осталась. Забродила, правда.

— То, что ты сегодня одна ночевала, это не просто плохо, это… — Кирей по столу ладонью ляснул, да так, что стол загудел. — Это как нарочно выставить тебя… приманкой.

Сплюнул и ногой растер.

— Архип вчера на Марьяну так шипел, что весь мало не исшипелся… не хотел, чтобы ты одна… а она ему ответила. Дескать, не твоего ума это дело… ты девок раздраконила, и если и вправду с ними не так что, то самое время вылезти поганой их натуре.

Вот оно как, значится, а я уж думала вчера грешным делом, что уговаривать станут, чтоб, значится, в одное хате с боярынями поселилась. Никто ж и словечка не сказал.

— Еще сказала, что ты не так проста. Что Люциана тебя не зря учила… и если чему-нибудь научила, то не войдут в дом.

— И не вошли.

Кирей руку протянул.

— Идем, — сказал.

Я и вложила свою. Пальцы у него твердые, что каменные. И рука горяча. Повел меня… повел за порог. И за хату. По двору, крапивой да полынью заросшему, сквозь заросли малины, которая ныне буяла и, цветом белым убранная, манила пчел.

Дома манила, ажно гудела вся, а над здешней только мошкара и вилась.

Кирей сквозь колючие кусты проскользнул, будто и не были они преградой. И меня провел.

— Гляди, — указал он на оконце махонькое.

Этакое по ночному часу ставнями задвигают, закрываючи и тот малый свет, который оно пропустить способное. Махонькое окошко.

И крепко в раме сидит.

Пусть потемнело дерево, да все одно крепко. И на нем, потемневшем, черном почитай, видны хорошо длинные царапины-раны.

— Будто кошка скреблась. — Я такую царапину пальцем потрогала.

— Если и так, то крупная кошка.

Кирей руку мою выпустил и, пальцы растопыривши, на следы ее приложил. Мол, сама гляди, каковы туточки кошки. А я чего? Я ж, может, и не крепко ученая, а вижу, что у кошки этое лапа поширше Киреевой руки.

— Может, Елисей? — с робкой надеждой спросила я.

От и не по себе сделалось.

Что за тварь туточки ночью гуливала? И ведь не скажешь, будто не нынешней, вона, свежи царапины, бело дерево. А я ничегошеньки и не слыхала.

Спала.

— Ага, решил в гости заглянуть, да дверь потерял, — хмыкнул Кирей. — Нет, Зослава, тут другой зверь ходил… и что-то подсказывает мне, что повезло тебе крепко, что зверь этот двери не отыскал.

Я запиралась.

На засов.

А после, присевши, на полу мелом знак один начертила, про который мне Люциана Береславовна сказывала, будто бы запирает он почище засовов, и что с оным знаком гость незваный не войдет.

Не вошел…

…этою ночью. А другою, глядишь, и высадит оконце, коль уж дверь закрыта.

Кирей, видать, о том же подумал.

— Вернется он. Или она. Или они. Чем бы ни были, а все равно. — Он тряхнул головой. — И мне вот что странно, почему это я сюда явился, а не племянничек мой, которому бы у порога спать надлежало бы, покой твой стеречь…

Уши мои полыхнули.

А ведь и вправду… солнце ныне высоко. И где Арей? Отчего не обеспокоился? Вот Архип Полуэктович Кирея прислал, а мой нареченный…

— Нет, Зослава, может, оно, конечно, и не положено так, но сегодня ты ночуешь с нами. Так оно мне спокойней будет, — молвил азарин и в дыру палец сунул.

…Звенели медные браслеты на руках.

Плыли шелка, меняясь. Вот алый растянулся, огненный, вот скрылся под зеленою волной, а ту, в свою очередь, золотом припорошило.

Замерла дева.

Опали покрывала.

Встала она, прекрасная в своей наготе.

Бела.

Точена.

Мягка каждой чертой. И диво, что сколько ни глядел Арей, а разглядеть лица не был способен.

— Нравлюсь! — Дева изогнулась, провела ладонями по животу плоскому, по бедрам. И рассмеялась звонко. — Нравлюсь!

— Нет.

— Себе-то не лги. — Она крутанулась на носочках, качнула широкими бедрами, и узел волос на голове распался. Рассыпались они драгоценным покрывалом, легли на покатые плечи, прикрыли тяжелую грудь. — Смотри. — Дева голову запрокинула. — За погляд денег не беру.

— Было бы на что…

Арей огляделся.

Где он?

В хате… выбрали самую большую после Старостиной, где Архип Полуэктович остановился да Марьяна Ивановна, которая уже хату эту обжила. Занавесочки повесила, половички на полу разложила, пучки трав заговоренных развесила по четырем углам да подкову на притолоку.

Не обычную, само собой.

А студентам досталась хата попроще. Царевичи своим тесным кругом. Кирей, родственничек заклятый, с ними. Арею ж в компанию двое бояр самых что ни на есть родовитых. Вон, спят. Вытянулся на лавке Лойко, сон его беспокойный, вот и крутится, этак поутру и на пол сверзнется, может, там и поутихнет. А вот Ильюшка лег прямо, на спину…

— Будто покойник. — Дева подошла к нему и ладонь на голову положила. — А меж вас и вправду покойник имеется…

— Кто?

— Так я тебе и сказала! — Она рассмеялась звонко. — Поцелуй…

— Обойдешься.

— Грубый ты, добрый молодец… ко мне в дом пришел, а хамишь…

— Извини, завтра другой найду.

— Ты не понял. — Она тряхнула тяжкой гривой волос, и с них посыпались на пол золотые монеты. — Все тут мой дом, куда бы ни пошел.

— Кто ты?

Она пожала плечами и рученькой повела.

Исчез Лойко, который вновь пытался повернуться, да в стену коленями уперся. Сгинул бледный Илья, в позе этой, со сцепленными на груди руками, вправду на покойника похожий. Сама хата, пусть кое-как прибранная, но необжитая.

— Так мне больше нравится, — сказала девица.

Лежат ковры, золотыми узорами шиты. И подушки на них горами навалены, хоть махонькие, на которые разве что вишню спелую положить можно, хоть огромные. Стоят подносы кованые. На подносах тех — вазы, что с фруктами всякими, иные Арей только в книгах и видывал, а про других вовсе не слыхивал, что есть.

Музыка играет.

А музыкантов не видать.

Трогает незримый ветер тонкие занавеси…