Летняя практика - Демина Карина - Страница 17

Сидят на лавочке курочками распрекрасными. И Егор-петух перья перед ними пушит, ногой скребет, квохчет чегой-то изящественное.

Маленка цветочки перебирает.

Щечки румянятся.

Глазки опущены.

А сквозь ресницы нет-нет, но на Егора поглядывает. Тот и рад стараться, только пуще расходится, руками машет… Что, про житие свое расповедывает? Или подвиги былые?

Я губы поджала, прут, с которым вышла, перехватила поудобней и к лавочке направилась бодрым шагом. Девки-то, меня завидевши, обомлели.

А после заголосили.

Маленка, юбки подобравши, на лавку вскочила.

Любляна сомлела… почти сомлела и на лавку эту упала, растянулась, рученьку уронивши.

— Зослава, ты что? — Егор перед лавкой встал, плечи расправил, защищать, стало быть, собирается. Мыслю, до последней капли крови. Ага, нашел ворога.

— Я ничего, — ответила и, прута в колечко согнувши, Егора рученькой-то отодвинула. Может, и воин он, и царевич, и магик, и всяко мужик, хоть не матерый, да немалый, но больно уж злая я была, чтоб возюкаться.

— Ты не посмеешь! — взвизгнула Маленка.

Посмею? Не посмею? Поглядим еще. Прута этого, кольцом гнутого, я ей на шею воздела.

— Еще раз удумаешь так пакостить, то и затяну, — пообещала я, в глаза глядючи. Уж не ведаю, поверила она мне аль нет, но глаза эти нехорошо так блеснули.

— Зослава, что ты себе позволяешь!

Егор подскочил и в руку вцепился, дернул, силясь меня с места сдвинуть, да силы у него не те, вот у наставника, может, и вышло б…

— Зослава!

А мы с Маленкой стоим.

Глядим друг на друга.

— Совсем ваша холопка распустилась, — с кривоватой усмешечкой сказала она. — На людей кидается. А если в другой раз она этим прутом мне голову раскроит? Или Любляне, которая…

…застонала жалобно, да только за дорогу я к этим стонам попривыкла маленько, потому и не трогали больше они душеньку. Любляна глаза приоткрыла. Рученьку ко лбу прижала, точно проверяя, не укатилась ли куда головушка ейная.

Села.

— Зослава, немедленно извинись!

— Чего? — Я на Егора поглядела, он всерьез это? Стоит, руки в боки, глядит исподлобья, хмур да зол… Выходит, что всерьез.

Значится, как зелье за него варить да расписывать в работе пользительные свойства трав, то тут я мила, а как перед боярыней хвост пушить, так Зослава ворог?

— Это невыносимо…

Глаза Любляны слезами наполнились.

— За что нам это?

— Не волнуйся, дорогая… Наберись терпения. — Маленка с лавки соскочила, сестрицу за плечики приобняла, гладить стала да успокаивать, но так, чтоб Егор слышал. — Мы выдержим. Не такое выносить приходилось. А тут… ничего страшного. Подумаешь, девка… это ж не беда.

— Зослава… — Егор брови насупил.

— Я уже двадцать годочков скоро как Зослава! — Меня насупленными бровями не проймешь. Даже смешно становится. Неужто не видит он, что сии причитания — для его особы?

— Простите мою сестру. Она натерпелась, только решила, что… все позади, а тут снова. — Маленка на Егора глядит, да не прямо, будто бы искоса. Ресницы порхают, что крылья у бабочки.

На щечках румянец.

— Мы только-только обживаться начали…

В моем, за между прочим, доме.

— …Как тут Илья требует, чтобы мы, все бросив, с ним отправлялись… и куда? Разве здесь место для девушки благородного рождения?

И рученькой так обвела.

А что? Деревня, она деревня и есть, хоть и запустелая. Дворы вот. Плоты покосившиеся. Дома темные. В иных и крыша провалами. Лебеда да бурьян. Оно, конечно, не терем, а все крыша над головой будет.

— Привез. Бросил… Сказал, обустраивайтесь. — Маленка это слово выплюнула и на слезиночку расщедрилась. Я прям залюбовалась этаким скоморошеством, того и гляди сама поверю, что жизнь у них с сестрицей вовсе невыносимая. — А в доме-то грязища…

— Зось…

Егор на меня уставился. А чего я? Я за боярынями ходить не нанималась. Об том и сказала.

— Коль не по нраву, пусть приберутся. — И тоже на него уставилась.

— Они ж не могут сами!

— Отчего? Неужто руками Божиня обидела?

— Видишь? — Маленка поближе к Егору подступила, за рученьку взяла, к плечику притулилась, что вьюнок к стене. — И что нам делать?

Я хмыкнула.

Стоит царевич, столп столпом, только башкой крутит. Ведь разумеет, поганец, что не в его силах меня прибираться заставить, ибо не имеет он надо мною власти, но и боярыням сего сказать, значится, в своем бессилии расписаться. А ему ж охота покрасоваться.

Защитником побыть.

Ага…

— Сперва пылюку вытрите, — сказала я, простынку поправляючи, — после влажной тряпицей протрите. Окна, коль свету охота, тоже помойте. Столы поскребите, лавки там… После уж пол месть надобно. И помыть… Воду вам Егор принесет, верно?

Тот, дубина стоеросовая, и кивнул. Мол, конечно, принесу… После-то спохватился:

— Зослава!

— Чего? — Я на него гляжу и тоже ресницами хлопаю. Я ж не со зла, я ж советы даю.

За советы людей благодарить надобно, а у него прям-таки желваки ходят. Надобно чего-то сказать, а чего — он не ведает.

— Теперь ты видишь? — Зато Маленка за словесями в карман не лезла. — Она совсем страх потеряла… и совесть. Глумится над нами, над сестрицей моей, а той и без этой девки невыносимо… Она же… она…

И вновь зарыдала.

— Что за вода на ровном месте? — Откуда взялась Марьяна Ивановна, я не увидела. И не только я, потому как подскочили девки и Егор за шабельку схватился. — Скор ты, царевич… Аккуратней, а то порежешься еще. Лечи тебя потом.

Стоит старушка в летнике зеленом. Волосы седые платочком прикрыла, да хитро, концы платка надо лбом вывела, узелком завязала, а в узелок тот перо вставила птицы заморской, павлина сиречь.

На плечах шалька.

В руках спицы.

И те спицы скоренько так мелькают, накидывают петельку за петелькой, меняя лицевые с изнанкой. Ох и любопытственно мне стало, что за узор такой она сотворит, поглядеть бы на него хоть глазочком.

— Так о чем рыдаете, боярыньки? — молвила Марьяна Ивановна, впрочем, безо всякоего почтения. — И ты, Зославушка, сказывай, что в виде этаком непотребном по деревне разгуливаешь, мужиков в смущение вводишь…

Вот тут-то и я, и Егор про простыночку мою вспомнили да разом зарделись.

— Имущество, опять же, портишь. — Марьяна Ивановна спицей в прут мой, колесом гнутый, ткнула. — Кто ж тебя, сердечную, довел до страстей этаких?

— Они и довели…

— Врет! — поспешила откреститься Маленка.

— Они меня в парной заперли. — Я не стала выдумывать, не горазда я на фантазии. — Вот и осерчала немного.

— Хорошо, что немного, — закивала Марьяна Ивановна и на девок взгляд перевела. — Значит, в парной…

— Это не мы! — ожила Любляна, за сестрицу хватаясь. — Мы там и минутки не пробыли. Она… она…

— А вы иль не вы, это легко проверить. Сейчас кликнем Архипушку, чай, не откажется дознание провести, кто там чего творил. Сымет слепок, времени-то прошло немного…

— Она сама виновата! — Маленка сестрицыну руку стряхнула.

— Неужто? Сама себя заперла? — Спицы остановились.

— Нет, это глупо. Но мы озлились… Хамила она… все время хамила…

— И за хамство вы ее убить решили?

— Баней? — фыркнула Маленка. — Когда это магичку баней убить можно было? Мы же знали, что она выберется, так… признаю, глупо, но мне за сестру обидно! Она страдает…

И Любляна послушно захлюпала носом, страдание, значится, выказывая. Слезы потекли по щекам, иные ручьи весной помельче будут. Егор налился краснотой, больно, стало быть, на слезы эти глядеть. Оно и верно, еще бабка моя сказывала, будто бы мужики до слез бабьих зело пужливые. Не все, но некоторые. Выходит, Егор из них.

— Ваша… Зослава, — а имя мое произнесла, что выплюнула, — ее жениха приворожила!

— Чего? — Вот тут уж я озлилась. Приворот — это ж не забава, а волшба запретная, пущай и не на крови, а все одно жизнь поломать способная.

И меня в том обвинять!

— А что, скажешь, не приворожила? Посмотрите, Любляна всем хороша! Да любой рад был бы ее женой назвать. Красива, умна, скромна… Роду хорошего. Царской крови! — Это она сказала громко, что наверняка все услышали, даже ворона старая, на крыше примостившаяся. — А этот… рабынич на нее не смотрит!