Хозяйка (СИ) - Инош Алана - Страница 3

Та юношеская любовь оставила в душе Катерины Матвеевны гораздо более глубокий след, нежели ей самой хотелось бы. Рана заживала очень долго, боль не умещалась в душе, корёжила и калечила её, но Катерина Матвеевна выжила, не сломавшись и не изменив своей натуре. Из испытаний она вышла ещё более трезвой и приземлённой, чем раньше. Она питала острую неприязнь к алкоголю, сторонилась слишком весёлых или слишком язвительных людей, умеренность стала её девизом. Она любила жизнь и идею продолжения рода, но так уж вышло, что её родители умерли, так и не дождавшись внуков.

С Женей Суховой она познакомилась банально — в интернете. В первую очередь её озадачила фамилия собеседницы: слишком уж забавным было это совпадение — совсем как в фильме «Белое солнце пустыни». Женя поддерживала эту шутку и писала письма от лица «красноармейца Суховой», тем более, что имела на это некоторое право, будучи в прошлом военнослужащей. Детали истории своего увольнения из армии она не раскрывала, но Катерина Матвеевна не без оснований подозревала, что ей, как и Степану, доводилось служить в горячих точках. Впрочем, прошлое осталось в прошлом. Теперь она преподавала технику рукопашного боя, и очертания мускулистых рук на фотографии пробудили в Катерине Матвеевне нечто давно забытое. Короткие светлые волосы, мешковатые джинсы, облегающая футболка, не скрывавшая спортивного телосложения — всё это страшно волновало Катерину Матвеевну и вызывало в ней страстный телесный отклик — единственно возможный для неё. Серые глаза с мягкой усмешкой, энергичные складки у рта, ямочки на щеках… Даже когда Женя не улыбалась, тёплые искорки мерцали в её зрачках. И вместе с тем она была не из болтливых — слов отпускала ровно столько, сколько требовалось для понимания, и это тоже располагало к ней. Человек, взвешивающий свои слова, вызывал у Катерины Матвеевны несравнимо больше доверия, чем любитель трещать без умолку — по той лишь простой причине, что скупо отмеренные слова стоили в её представлении дороже, чем насыпанные щедрыми горами.

У Жени была десятилетняя дочка — Маша. И это тоже нежно и сладко ранило Катерину Матвеевну — сознанием собственной бездетности, некой смутной вины перед родителями. Ведь они так хотели понянчить малыша, а она так и не сподобилась родить им пухлощёкого пупсика… И теперь сиротливо возвышались заросшие травой кресты на их могилах, укоризненной храмовой тишины которых так никогда и не нарушили детские голоса. Всю свою плодоносную силу их дочь вкладывала в цветы и сад. Никогда не являлась миру солёная влага на её глазах; немо и бесслёзно плакала её душа, сама не осознавая того, что плачет.

Их отношения с Женей длились уже больше года, когда на работу к ней нанялась студентка Ира, приехавшая в гости к своей тёте. Ира хотела подработать летом, и тётя, Валентина Валерьевна, обратилась к Катерине Матвеевне с просьбой.

— Катюш, ну возьми балбеску. Она хорошая девчонка. Ну, шалопайка слегка… Ветер в голове немножко, но с кем в её возрасте не бывает? А в целом она — толковая.

Тётю Валю Катерина Матвеевна давно знала, случалось ей помогать соседке по садоводческим вопросам. Когда внезапные весенние заморозки погубили у тёти Вали посадки перца — ночью температура упала до минус четырёх, и утром замёрзшие растения стояли, как стеклянные, — Катерина Матвеевна выручила её, отдав остатки своей рассады, пятнадцать штук. И теперь вот так своеобразно тётя Валя пыталась оказать ответную услугу, обеспечив Катерину Матвеевну парой рабочих рук — не слишком, кстати, умелых. «Хорошую девчонку» пришлось учить всему, начиная с самых азов. Чем-то она напоминала Катерине Матвеевне Сашу, и ёкало сердце эхом похороненной под пеплом прошлого памяти. Тот же мальчишеский вид, стриженная ёжиком голова, та же юная восторженность, трагические глаза… А ещё Катерина Матвеевна ловила на себе откровенно голодный, влюблённый взгляд девушки. Его ни с чем нельзя было спутать, ошибки быть не могло. Странное это было чувство, двойственное: оно и льстило её женскому самолюбию, и повергало в тягучую грусть.

Ира, задержавшись после окончания работы, пробормотала:

— Катерина Матвеевна, мне надо вам кое-что сказать…

— Ир, мы все сегодня устали, лучше иди домой, — вздохнула та, уже зная всё предстоящее наперёд.

Но Ира настаивала, и у Катерины Матвеевны не достало жёсткости сразу это пресечь одним бесповоротным «нет». И вот — всё кончилось тем, что девушка признавалась ей в любви под яблоней:

— Катерина Матвеевна… Катенька… Вы простите, что я вас так фамильярно называю, хоть вы и старше меня на десять лет. Но я не могу иначе. Вы… потрясающая. Вы меня с ума свели в самый первый день. Таких женщин, как вы, уже не осталось. Вы необыкновенная. Вы волшебница в самом прямом смысле.

Всё это было сумбурно, скомканно, нелепо. Нельзя было не оценить смелость девушки, решившейся на такое признание, но оно Катерину Матвеевну не обрадовало. Лишь тихая усталость осенней паутинкой спустилась на душу. Она ласково и грустно улыбнулась:

— Ирочка, не надо. Зря вы это всё… Дело даже не в разнице в возрасте… И не в том, что вы, по сути, ещё ребёнок. Просто поверьте мне, будет лучше, если вы забудете всё, что сейчас в пылу наговорили. Ничего хорошего из этого не выйдет, просто поверьте моему опыту. Проспитесь от этого хмеля, а завтра приходите на работу, как обычно. Я ничего не слышала, вы ничего не говорили. Спокойной ночи.

— Я не ребёнок! — вспылила Ира.

Последовал взрыв страстных протестующих речей, в результате которых Ире чуть не удалось урвать поцелуй, но Катерина Матвеевна вырвалась, еле удержавшись от возмущённой пощёчины. После этого она решительно попрощалась и ушла в дом, с громким хлопком закрыв за собой дверь.

Добрую половину ночи она не могла сомкнуть глаз, слушая мелкий моросящий дождик, тонкими коготками котёнка царапавший окно. Не помогал ни успокоительный чай, ни дыхательная гимнастика. Где-то на сером, дождливом горизонте маячило знание: и это пройдёт. Но потревоженная душа требовала излияния, а выговориться Катерина Матвеевна могла только Жене. Впрочем, в разговоре по Скайпу рассказать о домогательствах со стороны Иры она так и не смогла, лишь дала понять, что обеспокоена. Женя не стала вытягивать из неё подробности. В своей немногословной манере она ответила:

— Кать, у меня в июле отпуск. Нам надо увидеться. Если не возражаешь, приеду с дочкой. Хочу тебя с ней познакомить.

Прошлым летом Женя приезжала в гости, но одна. Это были прекрасные одиннадцать дней. Под той же самой яблоней, которую Ира избрала для своего признания, губы Жени накрыли рот Катерины Матвеевны поцелуем, а жаркий шёпот защекотал ухо:

— Катюша… Родная моя…

Они стояли вечером у колодца, и Женя восхищённо любовалась тем, как Катерина Матвеевна, озарённая умиротворяющим золотом летнего заката, доставала воду, вращая колодезный ворот. Из-под пышных, пушистых прядей волос виднелись только мочки ушей с маленькими серёжками, глаза прятались в тени опущенных ресниц, а грудь колыхалась при каждом движении. Даже работая, Катерина Матвеевна не теряла своей царственной осанки, а тяжёлое ведро достала ловко и привычно, поставила на край колодца. Вода плеснулась через край, обжигающе-ледяная и чистая. Зачерпнув её изящным расписным ковшичком, она подала его Жене. Та не сводила с хозяйки влюблённого, зачарованного взгляда.

— Катя, — проговорила она. — Катерина Матвеевна… Вы несравненны.

Катерина Матвеевна приняла комплимент с достоинством, всем своим видом как бы говоря: «Да, я знаю». Но с её тронутых едва заметной улыбкой губ не слетело ни слова, только взгляд, испытующе-ласковый, многообещающий, пронзительно-светлый, выстрелил в Женю жарким лучом.

— Боже, Катя, — пробормотала та. — Я сейчас упаду на колени, у меня ноги подкашиваются.

— Могут увидеть, — двинула величаво изогнутой бровью хозяйка.

— Да кто увидит-то? — обвела смеющимся взглядом вокруг себя Женя. — Забор ведь кругом…

И, обняв гордый стан Катерины Матвеевны, она приподняла её и принялась со смехом кружить. Они были явно в разных весовых категориях, и хозяйка, постукивая Сухову по плечам, протестовала: