Как открывали мир. Где мороз, а где жара
(Из истории путешествий и открытий) - Гумилевская Марта - Страница 48

На дворе стоял декабрь. Календарь Алексея Химкова сказал, что не за горами и самые веселые праздники — святки.

Полагается, чтобы в это время года был мороз и снег, а здесь, на Шпицбергене, вдруг наступила оттепель с дождем и туманами. Это подул западный ветер с океана, решили моряки, он всегда праздники портит. Хорошо, что к самому рождеству, к концу месяца, погода стала по-настоящему зимней, с сильными морозами.

После целого дня на холоде зимовщики собирались вместе к вечеру и наперебой вспоминали дом, друзей, праздничное веселье в родном селе.

— Дома всегда хорошо, — мрачно вздохнул Химков-старший, — а уж в эти дни только холостые парни да девушки хороводятся. У кого семья, тому не до хороводов.

— Это ты, батя, верно говоришь — у вас, семейных, другая жизнь. На посиделки в свое время отходились… А помнишь, Федя, как мы в тот раз девушек напутали, особенно Наташу, красавицу?

— Помню, как же, — грустно ответил Федя. — Теперь-то я ее не увижу боле… А девка хороша собой — коса у нее толстая да длинная и лицом румяная да белая…

И зимовщики стали вспоминать подробности святочных дней. Каждый вечер, бывало, девушки собирались на посиделки в чьей-нибудь избе, где попросторней. Один день — в одной, на следующий — в другой, так все село и обойдут. У каждой с собой какая-нибудь работа, вышивание или еще что, и свечку с собой прихватит. Так уж принято. Все веселые, нарядные, в сарафанах, вышитых бисером, с широкими белыми рукавами, схваченными лентами, в бисерных повязках на голове, стройные, сероглазые красавицы с длинными косами, как у Наташи, о которой вспоминал Федя. Ему эта девушка очень нравилась, но теперь что говорить… Даже если они вернутся, все равно не видать ему красавицы, почитай, просватали ее…

Хороши девушки Поморья, загляденье! Сидят они на посиделках— кто вышивает, кто прядет и с подружками болтает.

Но веселье еще все впереди, и девушки ждут не дождутся заветного троекратного стука в окно. И стук этот раздается, и вваливается с мороза толпа молодых парней с шутками да прибаутками, с веселым смехом. Иногда приходят парни ряжеными, кто во что горазд, в меховых шубах наизнанку, ровно медведи, на себя не похожи. Девушки начинают отгадывать, и пойдет веселье, шутки, смех. Балагур и коновод всегда среди парней найдется, он и веселит всех. В избе становится душно, пламя свечек колеблется и светит тускло, и вдруг кто-то кричит: «Сполохи! Сполохи играют, пошли на улицу смотреть сполохи!»

И молодежь со смехом, весело толкаясь, отыскивает свои шубейки, и скоро изба пустеет. На улице светло как днем, впору книжки читать. Это играют огни северного сияния. В небе дрожат белые легкие занавесы, они колеблются, развертываются во всю ширину неба и свертываются, вот и посыпались огни — красные, зеленые, желтые; они бегут друг за другом, соединяются, рассыпаются, исчезают и снова появляются. И лица девушек, их глаза становятся в этом волшебном сиянии таинственно прекрасными.

Далеко за полночь затягивается гулянье, «вечерина», как говорят поморы. Продолжается она снова в избе — с танцами, играми, только под утро молодежь расходится но домам. А там нужно кое-что поделать — воду принести, дрова из лесу. Парни запрягают лошадку, укутываются потеплее и заваливаются в сани. Лошадь сама идет, знает куда, а парень засыпает крепким, здоровым сном. Он успевает выспаться и по дороге к лесу, и обратно. А вечером опять гулянье, опять веселые бессонные ночи, до самой масленицы. Тут уж конец. Пора за ум браться. Начинается подготовка к весеннему промыслу…

Все это вспоминается теперь зимовщикам, отрезанным от всего мира на своем уединенном острове. Кажется — давно все это было! И будет ли еще когда-нибудь?.. Или вот так просидят здесь, на этом проклятущем острове, до самой смерти. Берега Малого Бруна редко посещают корабли промышленников. Эх, кабы кто знал, что они здесь живут как пленники, томятся, да еще надо бога благодарить, что живут в тепле и в сытости. Загрустили моряки, замолчали, и, как всегда, Степа Шарапов расшевелил всех. Он сказал, что пока человек жив, он должен надеяться… И стал рассказывать что-то веселое. И грусть рассеялась, словно дым от только что протопленной печки, только остался горький привкус.

По вычислениям кормщика, скоро должно бы появиться солнце. И действительно, в один прекрасный день Химков-младший прибежал в избу с криком:

— Солнце, ребята! Солнце!

Над вершинами гор поднялся огненный столб, заря, и только через несколько дней выплыло и само светило во всем своем великолепии. Первое появление солнца после длинной полярной ночи — большой праздник северян, великий и древний, как мир! Радовались наши поморы, пленники необитаемой суровой пустыни, и почему-то считали, что время теперь потечет быстрей, а там, глядишь, и корабль появится. Каждый так думал про себя, а вслух произнести боялся, чтобы не спугнуть счастье… День все заметней удлинялся. Впереди весна, лето и… возможно, спасение…

Химковы — отец и сын, да и Степа Шарапов чувствовали себя здоровыми, сильными как никогда. Ваня Химков часто охотился на оленей с луком и стрелами, он сам стал таким же. быстроногим, как и эти благородные животные. Каждый раз трое ели сырое мясо и запивали теплой кровью. Только Федя Веригин так и не смог преодолеть отвращение. За зиму он заметно побледнел, ослабел, стал вялым. Ложечная трава, правда, росла на острове, но было ее мало, на зиму не могло никак хватить. «Ничего, — говорил Федя, — вот настанет лето, я и поправлюсь, опять траву начну собирать». Химков-старший только головой качал… Жаль парня, а что с ним сделаешь?

В воздухе уже чувствовалась весна. На скалах шумел птичий базар. Степа Шарапов лазил туда за яйцами. Потеплело. Начал таять снег, и побежали прозрачные ручейки. Пользуясь каждым теплым днем, из оттаявшей сверху почвы вылезла на свет божий травка, и вскоре стали распускаться полярные цветы. Веригин часами бродил по острову, отыскивал свою травку. За лето он стал поправляться, повеселел. С наслаждением грелись моряки на летнем солнце, сбросив меховые шубы. Они установили дежурства, и каждый день то один, то другой стерег, не появится ли в голубой морской дали заветный парус. Но горизонт оставался пустынным. Море ходило тяжелыми свинцовыми волнами, тихо набегало на берег. Моржи и тюлени заняли свои обычные места. Матросы наблюдали, как вожак моржового стада стерег свою огромную семью. Он лежал у самого края воды и при малейшем подозрительном запахе с шумом плюхался в воду, а за ним и все остальные.

Кормщик прикончил рогатиной одного за другим трех медведей! И теперь ко множеству оленьих и песцовых шкурок прибавились еще и медвежьи.

Но миновало короткое лето. Давно отцвели цветы, вся ложечная трава, которую видели на острове, была собрана. Опустел птичий базар. Моржи и тюлени ушли куда-то, и остались на острове одни-одинешеньки четыре моряка.

Так миновало долгих шесть лет.

Жизнь шла до ужаса однообразно, без событий и приключений. Жили люди, правда, в тепле и сытости. Казалось бы, и жаловаться грех. Но как они тосковали! А главное — большая беда их ждала: плох стал совсем Федя Веригин. Силы его с каждым годом убывали. За лето он немного поправлялся, а в зиму шестого года после тяжких мучений скончался.

Умер товарищ, умер «баюнок». Кто теперь будет рассказывать чудесные сказки? А как они скрашивали тяжелое однообразие зимних вечеров!

В скорбном молчании товарищи вырыли ему могилу в сильно промерзшей земле, завалили ее тяжелыми камнями, чтобы звери не потревожили последний покой Феди…

На память о нем остались искусно сделанные иголки и шилья; они хранились в шкатулке из моржовой кости, которую тоже вырезали умелые руки Феди.

…Седьмой раз встретили поморы весну. Седьмой раз увидели они птичий базар, и, спугивая птиц, Степа лазил на скалы за вкусными птичьими яйцами. Седьмой раз при них распускались цветы, а ложечную траву не для кого было больше собирать… Бухта очистилась от льда, на берегу появились стада тюленей и моржей.