Кровосмешение (СИ) - Агафонов Андрей Юрьевич - Страница 6

Авдей тем временем практически взмывает над трибуной:

— Шаг аукциона — две тысячи рублей! Кто даст двенадцать тысяч?! Двенадцать тысяч рублей за комплект! Престижного! Нижнего! Женского! Белья! Агент Провокатё-ооооур!

— А вдруг у ней… жарко шепчет Вера. — ну… заболевание какое-нибудь?!

— Так обработали же, наверное. Как в секонд-хэнде, — неуверенно возражает Михаил.

— Ага… обработали… хлоркой…

— Двенадцать тысяч рублей! — торжествующе звенит Авдей, — кто даст четырнадцать тысяч? Напоминаю, что комплект приобретался три года назад в фирменном магазине престижнейшего женского белья «Агент Провокатёр» за три тысячи евро!

— Кабы ты мне сало показал! — мрачно шутит сидящий в первом ряду коммунальный министр Тихонов. — А лифчиков-то я насмотрелся…

Региональная элита отвечает министру нервным нестройным смехом.

— Двенадцать тысяч рублей — продано! — крушит подставку Авдей. — А я напоминаю вам, что все средства от этого аукциона будут направлены на спасение детей, оставшихся без родителей! Лоты любезно предоставлены известными меценатами…

— А меценаты не могли просто денег дать? — перебивают из зала. — Обязательно было трусами трясти?

— Да тут на фуршет ушло больше, чем вы заработали! — выкрикивает кто-то еще.

В зале оживление. К столу с лотами тем временем подходит неприметного вида мужичок, складывает в пакет с логотипом «Сибирь-матушка» комплект престижного нижнего белья и удаляется, избегая журналистов.

— Кто это? — спрашивает Вера у Михаила.

— Знакомое лицо… Да это же Отпетый… Ну, цирк!..

— Товарищи в кабинетах заливают щеками стол, — напевает, пританцовывая по коридору в направлении кабинета Мищенко, Логан, — им опять за обедом стал костью в горле…

— Олег Евгеньевич! — поднимается ему навстречу губернатор. — А мы вас ждем!

— Мы? — переспрашивает Логан.

— Здравствуй, Логан, — слышит он неповторимый баритон, оборачивается и видит в кресле у двери человека, чье лицо знакомо всей стране. — Расскажешь, что происходит?

Где-то за окном проносится, звеня, велосипед.

Берлин, весенние деньки. Звучит гортанная немецкая речь. Офицер в тяжелом кожаном плаще жестами разворачивает машину с имперским орлом на дверце. Водитель пытается возражать, но, повинуясь жесту офицера, караульные передергивают затворы автоматов. За происходящим наблюдает веснушчатый подросток, высунув из-за угла вихрастую рыжую голову. Офицер замечает мальчика и идет к нему. Тот в ужасе замирает, прижавшись к стене. На шее его треплется красный пионерский галстук.

— Малшик, — слышит зажмурившийся пионер и открывает глаза, — хаб кайне ангст!

Пионер тянет руки вверх. Офицер испуганно хватает их, почему-то озираясь, и пытается опустить обратно.

— Ние! Бойсия! Ищь бин кяйн нази! Ищь бин артист!

Мальчик недоверчиво улыбается. Офицер улыбается в ответ. У глаз — усталые морщинки. Внезапно мальчика хватает за галстук небритый мутноглазый тип и орет:

— А ну пошел на хер отсюда! Живо! — и уже немцу: — Ты! Обратно на площадку! Цурюк! Хенде хох, блядь!

Полузадушенный пионер, получив пинка, поспешно удирает подальше от Бебельплац.

— Танечка, — обаятельно, но несколько деревянно улыбается молодой и уже всенародно прославленный артист, — может быть, хватит на сегодня дублей?

Они сидят в студийном павильоне, света немного, за стеклянной перегородкой шепчутся черные силуэты.

— Татьяна Михайловна! — вбегает запыхавшийся помощник неопределенного возраста и всего остального.

— Что? — неожиданным басом отвечает Татьяна Михайловна, невысокая усатая женщина в вязаной кофте, выпуская густое облако табачного дыма.

— Таревердеев идет по коридору! Вы просили!..

— Да чтоб его!.. — она давит папиросу в пепельнице, искры осыпают кофту.

Молодой и всенародно прославленный артист начинает беспокойно метаться по студии.

— Без паники, Иосиф! Без паники! Быстро за перегородку! И нацепи наушники! И лицо, боже мой! Лицо вниз!

— Татьяна Моисеевна, — церемонно кланяется Таревердеев, — а мне тут всякую ерунду рассказывают, что вы с этой бездарностью…

— Проходи, Миша, проходи, садись, хочешь чаю?

— Хочу денег, Татьяна Моисеевна, душечка.

— Миша, ты хочешь меня убить. Вы все хотите меня убить. Вы хотите убить старую женщину, которая сделала вам столько добра. Ооой…

— Ну хватит, хватит! — отмахивается Таривердиев. — Убьешь вас, как же.

Татьяна Михайловна оскорбленно выпрямляется.

— Мне сказали, — звенящим голосом говорит Таревердиев, — что денег нет, все деньги ушли на перелет Кабзона! Мне интересно, зачем и кому здесь может понадобиться Кабзон?!

— Миша, что ты хочешь от меня?! На меня давят! Мне говорят — возьми его или… или Обозинского!

— Так это же… замечательно! — улыбается плотно сжатыми губами Таревердеев. — Конечно, берите Обозинского! Пусть поет Ободзинский! Пусть у вас получится настоящая еврейская свадьба в Сочи! Хайль Гитлер? Лехаим! Ну разве не замечательно!

— Ну так и чего ты от меня хочешь?!

— Я хочу, чтобы эта песня прозвучала! Я хочу, чтобы ее спели человеческим голосом, а не деревянным строевым баритоном и не цыганским похотливым тенором! Неужели нельзя найти в нашей великой стране, с ее-то ратными и трудовыми подвигами, одного хорошего певца?! Такого, как… Бернес?

— Ну, Мишенька, ты сказал, — смеется грудным смехом Татьяна Михайловна, — такие, как Бернес, у нас появляются только по недосмотру соответствующих органов! И, к шчастью или к сожалению, они быстро кончаются, Миша!

Она грустно и грузно садится и закуривает. Таревердеева пронимает, он тоже протягивает руку к пачке. Татьяна Михайловна несильно бьет его по руке.

— Я поищу, — говорит она глухим голосом, — я поищу.

— Мерзавец! Подлец! — раскрасневшийся и взлохмаченный Кабзон сжимает руки в кулаки. — Антисемит!

— Спокойно, Иосиф, не суетись, Миша уже ушел, — бурчит Татьяна Михайловна. — У нас тут, между прочим, проблемы! Я сказала, что насчет тебя давят сверху, но ты же знаешь — никто не давит.

— А насчет этого алкоголика? Давят?!

— Я тебя умоляю. Нас закроют в любом случае. У нас нету денег, Иосиф, ты понимаешь, у нас нет денег. Нам не на что снимать больше. И я вместо того, чтобы думать об этом, должна возиться с тобой! Потому что ты — Кабзон! Но мне не нужен Кабзон! Мне нужен поющий Штирлиц! Дай мне Штирлица, я тебя умоляю. И я улажу с Мишей и со всеми остальными.

— Татьяна! Танечка! Если бы я знал, как!

— Я знаю, — говорит голос из темноты. — Здравствуй, Иосиф!

— Кто здесь? — вглядывается в темноту Татьяна Моисеевна.

— Здравствуй, Иосиф, — говорит Логан и садится напротив Кабзона в кабинете губернатора Мищенко. — А ты совсем не изменился. Все тот же парик.

— Дерзишь, — усмехается Кабзон, — тоже, смотрю, такой же. Дерзкий. А скажи-ка мне лучше, как получилось, что о нас теперь трезвонят по телевизору, по радио? На улицах? Именно здесь, в Сибири, где нас раз-два и обчелся. Скажи-ка мне, откуда четыре года назад повылезали эти проклятые зомби? Кто и зачем их выпустил на улицы? Молчишь! Десятилетия жили спокойно, никого не волновало, что мы есть, никто и не знал, что мы есть, и не думал, что мы есть, и на тебе! Суматоха! Разборки! Крики! Что это такое?! Как ты допустил?!

— Не забывайся, — морщится Логан, — мы не на партсобрании. Говори по существу.

Глаза губернатора искрятся от смеси страха и любопытства, пальцы судорожно барабанят по ручке кресла, но вампиры его словно не замечают.

— Так я прилетел, чтобы ты мне что-нибудь сказал, друг ситный! И я спрашиваю — почему?