Япония, японцы и японоведы - Латышев Игорь - Страница 14

• Предыдущая
• 14/248
• Следующая

А для меня тогда "месяц или два" был очень долгим сроком: ведь аспирантской стипендии я уже не получал, а никаких других заработков у меня не было. Поступать же на работу, не имевшую отношения к японоведению, я не хотел, так как это увело бы меня надолго, если не навсегда, от только что приобретенной мною редкой и полюбившейся мне профессии. Поэтому я решил твердо ждать и далее. И эти ожидания затянулись на пять месяцев.

Несколько раз я приезжал в институт к Жукову с одним и тем же вопросом и всякий раз получал от него один и тот же сухой ответ: "Вакансий нет, а когда будут, не знаю". Возможно, так оно и было, да к тому же какой-либо особой заинтересованности в приеме меня на работу у Жукова не было. Более участливо относился ко мне П. П. Топеха, мой бывший официальный оппонент. Он обещал мне поговорить с кем-то из других членов дирекции института.

По прошествии пяти месяцев мое пребывание без работы стало морально невыносимым. В это время о моем безработном существовании узнал директор Издательства иностранной литературы П. Чувиков, которому рассказал обо мне профессор К. М. Попов, заведовавший тогда по совместительству географической редакцией издательства. Пригласив меня к себе, Чувиков предложил мне должность старшего научного редактора Исторической редакции издательства с окладом в 3000 рублей, что по тем временам было для только что испеченного кандидата наук пределом возможного. Я был в нерешительности и откровенно рассказал Чувикову, что вот уже несколько месяцев ожидаю зачисления меня научным сотрудником Института востоковедения АН СССР, где намерен работать в соответствии со своей узкой профессией, то есть заниматься изучением Японии. В ответ Чувиков улыбнулся и сказал: "Не дождаться вам зачисления в этот институт. Они еще год будут кормить вас обещаниями. Поэтому давайте договоримся так: вы безотлагательно поступаете к нам на работу, а если вдруг вопреки моим прогнозам вакансия там для вас откроется, то я сразу же подпишу приказ о вашем отчислении без всяких претензий и обид. Даю вам слово". На этом и порешили. Спустя несколько дней, в ноябре 1952 года, я вышел на работу в Издательство иностранной литературы.

Но в жизни судьба мне все-таки часто улыбалась. Улыбнулась она мне и тогда: буквально через два дня ко мне на дом пришла почтовая открытка от заместителя директора Института востоковедения АН СССР И. С. Брагинского, с которым, как потом выяснилось, обо мне говорил П. П. Топеха. Брагинский ведал в институте вопросами издания трудов научных сотрудников. В открытке мне предлагалось зайти в институт для беседы по вопросу возможной работы. Я тотчас же направился в ИВАН и получил от Брагинского следующее предложение: работать не в отделе Японии, где вакансий не было, а в редакционно-издательском отделе того же института. Объяснялось это предложение тем, что один из сотрудников названного отдела (Н. М. Гольдберг) надолго заболел, а интересы дела требовали, чтобы кто-то его заменил. "Пусть вас работа в редакционно-издательском отделе не огорчает,сказал мне И. С. Брагинский,- сотрудникам этого отдела разрешается совмещение редакционной работы с научной по своей востоковедной специальности. Это значит, что только часть дней недели вы будете заниматься чтением и редактированием чужих рукописей, а в оставшиеся дни занимайтесь изучением Японии. Может быть, со временем вас переведут и в японский отдел. Важно, что вы попадаете сразу же в штат сотрудников института". Доводы Брагинского выглядели убедительными, и я согласился с его предложением. Неприятно было только снова идти в кабинет Чувикова, который всего лишь два дня тому назад подписал приказ о моем зачислении в Издательство иностранной литературы. Но Чувиков оказался истинным джентльменом: "Ну, раз я обещал не препятствовать вашему поступлению в Академию наук,- сказал он,- то я свое слово сдержу. Сегодня же будет приказ о вашем отчислении из издательства". И вот на доске приказов издательства рядом с приказом о моем зачислении на работу появился приказ о моем отчислении, что, наверное, вызвало в те дни у издательских работников немало насмешек по адресу своего директора. А я, к своей великой радости, получил возможность перейти с должности старшего научного редактора с окладом в 3000 рублей, на должность младшего научного сотрудника ИВАНа с окладом в 2000 рублей. Кому-то из моих друзей это могло показаться чудачеством. Но это было, как я теперь уверен, одно из самых важных и верных решений, принятых мной в те далекие годы моей молодости.

Глава 3

ЯПОНОВЕДЫ ИНСТИТУТА

ВОСТОКОВЕДЕНИЯ АН СССР

(1952-1957)

Воспоминания о японоведах ИВАН

первого и второго поколений

В 1952 году Институт востоковедения АН СССР размещался на Кропоткинской улице (ныне Пречистенке) в том самом особняке, который сегодня принадлежит Музею А. С. Пушкина. Штат сотрудников института не превышал тогда ста человек, но даже для такого сравнительно небольшого числа работников института особняк был тесноват. Единственным большим помещением был в нем читальный зал, где в дни общих собраний сотрудников едва хватало мест для всех. Куда меньшей была комната, в которой размещались столы членов дирекции. Там в центре у окон эркера стоял почти всегда пустой стол директора института В. И. Авдиева, а ближе к двери по бокам стояли столы его заместителей: Е. М. Жукова и И. С. Брагинского. В комнатушке, ведшей в директорскую комнату, размещались столы ученого секретаря института С. Д. Дылыкова и секретарей дирекции - приятных дам, старавшихся не пропускать к своим начальникам никого без наличия у них каких-либо неотложных вопросов.

Заведующие отделами института своих кабинетов не имели. Их личные столы и шкафы стояли в тех же комнатах, где собирались в явочные дни сотрудники этих отделов. Большинство научных сотрудников появлялись в стенах института лишь два-три раза в неделю по соответствующим явочным дням. Кое-кто бывал в институте и чаще, если ему требовалось работать в читальном зале.

Большое впечатление произвели на меня, новичка, и сами научные сотрудники института. Среди них было много именитых ученых старшего поколения, казавшихся мне со студенческих лет некими недосягаемыми небожителями. Теперь же они находились рядом и так близко, что их можно было, как говорится, потрогать рукой. Они расхаживали по тесным коридорам, чинно приветствовали друг друга и делились новостями. Были среди них академики и члены-корреспонденты: тюрколог В. А. Гордлевский, иранист Е. Э. Бертельс, знаток стран Юго-Восточной Азии А. А. Губер, японоведы Н. И. Конрад и Е. М. Жуков. Но еще больше там было "рядовых" профессоров и докторов наук. Но и они все были именитые ученые: А. М. Дьяков, Б. Н. Заходер, И. В. Авдиев, В. А. Масленников, Г. Д. Санжеев, Г. П. Сердюченко, Б. К. Пашков, А. Л. Гальперин, Х. Т. Эйдус и другие. В этой когорте ведущих советских востоковедов едва ли не каждый обладал своей "харизмой", блистая каким-то индивидуальным талантом и в то же время какими-то свойственными лишь ему слабостями: кто неистощимым юмором, кто непомерным научным тщеславием, кто красноречием, а кто слишком явным влечением к женскому полу.

На фоне названных выше знаменитостей не смотрелись эффектно работники института среднего поколения, не получившие по причине житейских трудностей тридцатых годов и военного лихолетья достаточной научной подготовки и академического воспитания. Они явно уступали корифеям старшего поколения и в интеллигентности, да и в профессиональном отношении. Что же касается только что пришедшей в институт молодежи, то вела себя эта молодежь достаточно скромно. К их числу относились такие выпускники аспирантуры ИВАН как Г. Ф. Ким, Г. Г. Котовский, Б. М. Поцхверия, Р. Т. Ахрамович, М. Ф. Гатауллин, В. А. Попов и некоторые другие.

Редакционно-издательский отдел, в котором я стал работать с ноября 1952 года, занимался не столько редакторской работой как таковой (редактировалось в отделе лишь серийное периодическое издание - "Ученые записки Института востоковедения"), сколько контрольным чтением работ, завершенных авторами и утвержденных отделами к сдаче в Издательство Академии наук с целью их публикации. Необходимость в таком контрольном чтении возникла в институте вскоре после его создания по причине того, что многие рукописи, признанные в отделах завершенными и готовыми к сдаче в издательство, в действительности нередко оказывались слишком сырыми, а утверждавший эти рукописи к печати Ученый совет института обычно не подвергал их тщательному просмотру и обсуждению. В результате "утвержденные" таким образом сырые рукописи отправлялись в издательство, а затем в большом количестве возвращались вскоре обратно в институт с резко критическими, а то и совсем разгромными отзывами издательских редакторов, отказывавшихся браться за их редактирование. Происходило это потому, что авторы многих плановых работ обычно не хотели возиться с доведением их до должного уровня с точки зрения стилистики, логического изложения и внешнего оформления, включая научный аппарат, списки использованной литературы и т.д. Вина тому заключалась не только в неаккуратности, спешке и безответственности авторов, которые по тем или иным причинам не укладывались в плановые сроки завершения своих рукописей и прибегали поэтому к авральным методам работы. Причины бывали и поглубже: они крылись нередко в порочности системы жесткого по срокам планирования творческого процесса (ведь труд ученого-востоковеда - это в какой-то мере творческий процесс), а также в профессиональной непригодности некоторых сотрудников института, в их врожденной неспособности к творческой научной работе. По настоящему выявлением людей бесталанных, непригодных к полноценной научной работе должны были бы заниматься руководители и коллективы сотрудников отделов. Но на практике так не получалось: никто в отделах не желал обострения отношений со своими коллегами, тем более что объективных критериев уровня пригодности тех или иных работников в таких сферах гуманитарных наук, как востоковедение, не существовало. Единственной мерой труда сотрудников института был листаж его рукописей. Эта сугубо количественная, но отнюдь не качественная мера соответствия научного работника своей должности остается, к сожалению, и по сей день основным показателем результативности труда в учреждениях Академии наук. А потому не только теперь, но и в те времена немалая часть сотрудников института думала лишь о том, как бы довести до запланированного количества страниц объем своих рукописей, не заботясь о качестве их содержания.

• Предыдущая
• 14/248
• Следующая