Взять хотя бы меня - Кэмерон Джулия - Страница 22

Оглядываясь на свою жизнь сейчас, двадцать семь лет и полжизни спустя, я вижу, что все изменилось именно в тот день, когда я дала себе обязательство оставаться трезвой, что бы ни случилось. «Просто не нужно пить, – говорили мне. – К пьянству ведет первый бокал, а не пятый». Мне, кстати, никогда не приходило в голову, что именно с первого бокала алкоголя начинались мои проблемы. Простота и правдивость этого утверждения поразили меня. Годами я осуждала себя за пьянство и ужасное поведение – и всегда думала, что дело не в первом бокале, а, скажем, в третьем или, там, в пятом. Держаться подальше от алкоголя вообще, не позволять себе даже маленькой рюмки – это ведь довольно просто. Логика утверждений, вроде «Если ты не будешь пить, ты не будешь пьяной», была убийственной. После стольких лет запутанного бытия и хаоса лжи, моя жизнь нуждалась в таких простых правилах.

В последующие дни мне то и дело приходилось напоминать себе: «Только не пей». «И всякую психотропную гадость не употребляй», – добавляли мои новообретенные друзья. Трезвость предполагала чистоту не только от алкоголя, но и от наркотиков. Это означало, что отныне никакого кокаина для меня. Алкоголизм, наркомания – это зависимость, объясняли мне. Это болезнь. Постоянно прогрессирующая, смертельная в конечном итоге, но хорошо поддающаяся излечению – полным воздержанием. Воздерживаться нужно лишь один день – сегодняшний. И так каждый день. В подобной жизни, жизни одним днем (сегодня получилось не пить – и хорошо), даже есть определенные плюсы. Такое существование требует веры – веры в некую силу, что намного выше моей собственной.

Если верить доктору Карлу Юнгу, то формула тут проста: spiritus contra spiritum (дух против спирта). Мне посоветовали выбрать себе бога по собственному разумению и попросить его помочь мне оставаться трезвой. Только вот в какого же бога я могла поверить? Этот вопрос с юности представлял для меня немалую проблему. Должно же, наверное, быть нечто, что выше нас? Если это не тиллиховская «основа бытия», то что еще? Вскоре я поняла, что размышляю над одной строчкой из Дилана Томаса: «Сила, дающая жизнь цветку, юность мою питает». Буду верить в щедрую творческую энергию, решила я. Эта энергия и станет моей высшей силой – силой, которой мне так не хватает.

– Джулс, – позвонил Натан, – у меня в одной руке виски, в другой шприц.

– Я завязала, – ответила я. – Не хочешь ли и ты кое с кем пообщаться…

На удивление, Натан отнесся к моим словам понимающе и заявил, что тоже начнет борьбу за трезвость.

Вообще, трезвое состояние оказалось для меня terra incognita. Сначала я привыкала быть пьяной и одинокой, потом – пьяной и замужней. Теперь я – трезвая разведенная мать-одиночка. Моей дочери четырнадцать месяцев, и нужно уделять ей как можно больше времени и внимания. Пьяной, я со спокойной душой могла сбросить малышку на попечение Кейт, утешая себя тем, что девочке так лучше, безопаснее. Трезвой, мне хотелось заботиться о ней самой. Почувствовав столь кардинальные перемены, Кейт внезапно попросила расчет. Мы с Доменикой остались вдвоем. Может, я и не идеальная мать, но другой у Доменики не было. Я устроила ей игровой уголок в столовой, рядом с моим рабочим местом. Однажды утром я включила The Rolling Stones, и, когда на всю комнату раздался хит Brown Sugar, мы с Доменикой принялись танцевать под его ритмичные звуки.

– Я твоя мамочка. А эта песня нравится твоей мамочке, – сказала я дочери.

– Мамочка! – воскликнула Доменика в ответ.

С уходом Кейт мы с дочерью стали неразлучны. С момента, когда она просыпалась утром, и до вечера, когда я укладывала ее спать, Доменика и я чувствовали себя одной командой.

– Не отставай, – командовала я, беря дочку за руку, чтобы пересечь широкую лос-анджелесскую улицу. Трезвая, я становилась внимательной, даже супервнимательной матерью. Доменика ходила со мной везде. Даже когда я писала, она ползала у меня под ногами.

«Как же теперь писать без алкоголя?» Это был самый важный вопрос, возникший вместе с трезвостью. Я поделилась своими проблемами с бывшими алкоголиками, которые мне помогали:

– Если дело дойдет до выбора между творчеством и трезвостью, не уверена, что выберу второе.

– Тут нет никакого выбора, – сразу же услышала я. – Продолжишь пить, и тогда творчества не будет совсем.

Они правы, я знала. Нужно было найти способ плодотворно работать, не прибегая к алкоголю или наркотикам. И, если быть честной, избранные мной методы поначалу оказались бесполезными.

– Не старайся быть великой писательницей, – услышала я очередной совет. – Это нужно не тебе, а твоему самомнению. Исключи самолюбие из своего творчества. Ты должна писать из стремления служить, а не ради удовлетворения собственного эго. Ты – инструмент, проводник. Пусть Бог пишет твоими руками.

– А что, если Он не захочет этого делать?

– Просто попробуй, и сама увидишь.

Но я по-прежнему не была уверена, что Господь пожелает творить через меня. И что плохого в том, чтобы стремиться стать великим писателем?

– Если ты хочешь оставаться трезвой и писать, предоставь Богу позаботиться о качестве, – сурово предупреждали меня мои наставники. – Твоя задача – обеспечить лишь количество написанного.

Мне предложили повесить над столом табличку: «Великий Творец, я позабочусь о количестве. А ты – о качестве». Затем я услышала еще один совет – установить такой ежедневный объем работы, с которым точно справлюсь: три страницы.

Если на написание трех страниц у меня уйдет весь день – что ж, значит, я не должна вставать из-за рабочего стола, пока не «выполню норму». Но скорее всего, три страницы отнимут у меня совсем немного времени и напишутся быстро. Как только будет закончена последняя из трех, моя ежедневная работа закончена. Больше трех страниц в день писать запрещалось.

Идея о том, что творчество не обязательно должно занимать весь мой день, стала для меня откровением – но одновременно я почувствовала и угрозу. Моя личность, мое самоощущение строились на том, что я – писатель. Однако если творчество станет всего лишь одним из моих ежедневных занятий – то кто я тогда такая? Я привыкла ценить себя именно за писательство Я верила, что художник должен страдать и каждую секунду бодрствования думать только об искусстве. Мои новые друзья убедили меня, что такие взгляды – не что иное, как эгоизм и себялюбие. Великий Творец, попеняли мне, – это Господь. А я сама – лишь одно из его творений.

Вняв совету, я отправила Доменику в ее игровой уголок и села за пишущую машинку. С первых же строк в голове замелькало: «Это плохой текст. Ужасный. Ты можешь лучше. Давай сначала». За свою карьеру я уже успела привыкнуть к такой уничижающей самокритике. Я привыкла писать и переписывать каждую фразу десятки раз, добиваясь совершенства. А потом мне вспомнилось: «Никто не собирается тебя судить. Просто пиши как пишется, и все». Качество – забота Бога. Я отвечаю только за количество.

С тех пор, как только в голове начинали появляться язвительные, ядовитые мысли, у меня был на них ответ. «Хорошо, плохо, так себе – не мне об этом судить».

Представьте себе, как я удивилась, когда мое творчество стало отвечать на этот новый, куда более доброжелательный посыл. Теперь, когда я больше не критиковала и не осуждала себя, моя проза, как мне казалось, немного «расслабилась» и выправилась. Если Бог действительно писал моими руками, то у него оказался куда более легкий и понятный стиль, чем у меня. Менее заумная и эгоистичная, моя новая проза стала более приятной. Даже мне самой она нравилась.

– Есть на свете такая вещь, которая называется «черновик», – заметили мне как-то мои творческие наставники. – Попробуй просто изливать свои мысли на бумагу. Поправить их можно и попозже – если понадобится, конечно.

Я откровенно сомневалась, что у меня получится писать вот так просто. Разве мне не положено переживать за свои тексты? Разве писательство не должно забирать у меня все, что есть? И если так не происходит, то настоящее ли это творчество?