Лепестки на волнах (СИ) - "Anna" - Страница 32

«Неудивительно, что его сочинение полно горечи».

Беатрис так не думала, но возражать не стала. К чему споры? К чему вообще грезить о несбыточном? Сейчас она хотела, чтобы дон Мигель как можно скорее покинул Ла-Роману дом, а еще лучше — никогда не появлялся здесь. Что же, этого не придется слишком долго ждать. Тем более, что до конца романа осталось с десяток страниц, а значит, у нее появится повод избегать любого общения с сеньором де Эспиносой. А потом — возможно, отец даст ей время, и она сможет еще немного побыть дома, да и рвение священника уменьшится...

...Отец Игнасио посетил их дом, едва узнав, что раненый пришел в себя, и долго беседовал с доном Мигелем наедине. Когда священник вышел из комнаты, на лице его было выражение, будто он по ошибке хлебнул не благородного Темпранильо, а уксуса. С тех пор он еще более рьяно взялся убеждать Беатрис, а также требовал чуть ли не ежедневной исповеди. Но девушка впервые не могла до конца облегчить душу, не решаясь рассказать духовнику о своих чувствах. По счастью, отец Игнасио не задал прямого вопроса, и она не впала в грех лжи.

Де Эспиноса после визита святого отца выглядел таким изнуренным, что Беатрис испугалась возвращения лихорадки, однако он не растерял ни капли своей язвительности.

«Значит, и беспокоится не о чем», – в очередной раз одернула себя девушка.

В результате неустанно прилагаемых усилий Беатрис наконец научилась не прятать глаза, когда дон Мигель останавливал на ней тяжелый взгляд, и не вспыхивать, если ей приходилось касаться его – этого, по правде говоря, давно уже не случалось. Но в ее памяти с удивительной четкостью запечатлелись часы, проведенные у его постели, и вместе с горечью она чувствовала радость – оттого что он выжил, и что она могла пробыть все это время рядом с ним, даже если их общение нельзя было назвать особо приятным. Впрочем, отдавая ему должное, после того происшествия дон Мигель стал как будто меньше насмехаться над ней.

«Но ведь я и раньше знала, что он уедет? Так что же? Суровая праведная жизнь быстро заставит забыть сиятельного сеньора де Эспиносу и весь этот вздор...»

Ее охватила тоска, глаза предательски защипало:

«А если я не хочу? Не хочу забывать его?»

Беатрис сердито шмыгнула носом:

«Тем хуже для меня...»

Она услышала шаги и обернулась. Отец Игнасио стремительно шел по галерее патио , направляясь в ту часть дома, где был кабинет ее отца. Девушка встала, собираясь подойти к нему, но священник не заметил ее и уже скрылся в арочном проеме.

Беатрис вернулась к скамье. Пора погружаться в повседневные хлопоты: она совсем забросила сад, кроме того, на ней лежали обязанности по ведению небольшого, но требующего сил и времени дома. Она оборвала сухие листья у цветов и пошла на кухню, чтобы отдать распоряжения насчет обеда. В дверях она столкнулась с Джакобо, слугой отца.

– Сеньорита Беатрис, сеньор Хуан ожидает вас в своем кабинете.

Беатрис удивилась, однако никакие смутные предчувствия не коснулись ее, пока она не вошла в кабинет.

Сеньор Сантана, немного опечаленный, но преисполненный торжественности, и священник, сохраняющий постное выражения лица, сидели рядом в креслах; перед ними стоял стул.

«Как будто трибунал...»

– Благословите меня, святой отец, – обратилась Беатрис к отцу Игнасию, наклоняя голову, – Доброе утро, папа.

– Мир тебе, дочь моя, – брюзгливо ответил священник.

– Беатрис, садись, – сеньор Сантана указал ей на стул.

Она села, напряженно глядя на мужчин.

– Ты не догадываешься, зачем я позвал тебя?

– Нет, отец.

– Беатрис, время пришло. Не скрою, мне жаль расставаться с тобой, но отец Игнасио убедил меня...

«Я не хочу, я не готова!»

Ее сердце билось где-то в горле.

– Да, дочь моя, что проку откладывать? Вот и мать Агата несколько раз спрашивала о тебе. В последние недели ты не появлялась в обители, и она потеряла тебя.

– Вы знаете, отец Игнасио, по какой причине... – с трудом выговорила Беатрис.

– Знаю, и ты прекрасно справилась. Я навестил сеньора де Эспиносу и вижу, что он, с Божьей милостью, поправил свое здоровье и не нуждается более в сиделке.

– Ты как будто не рада? – хмурясь, спросил Сантана, – Отец Игнасио сказал, что таково было его условие, когда он благословил тебя ухаживать за доном Мигелем. Я удивлен, что ты не сказала мне, и уж во всяком случае, я думал, что ты будешь готова.

Возможно, священник и говорил что-то подобное, но Беатрис не помнила этого. Во рту пересохло. Она беспомощно посмотрела на отца:

– Я бы хотела остаться с тобой до Рождества...

Губы того сурово сжались:

– Я не понимаю, Беатрис, почему вдруг ты заупрямилась. Разве это и не твое желание тоже? Я дал тебе достаточно времени на обдумывание.

– Дочь моя, – подал голос священник, – Служение Господу нашему – это величайшее благо. Откуда эти колебания?

– А праздник Непорочного Зачатия – вполне подходящий день для принятия пострига, – добавил Сантана.

– Мать Агата ждет тебя завтра. Этот месяц ты проведешь в обители как послушница, готовя свою душу к великому событию.

– Завтра?! – сердце Беатрис оборвалось в бездну.

– Остается совсем мало времени. Но ты уже знакома с жизнью обители, так что мы успеем.

И вот еще, дочь моя, твои наряды чересчур вызывающие. Давно пора сменить их на что-нибудь более подобающее.

– Да, отец Игнасио...

– Лусия поедет с тобой до монастыря, – растроганно сказал Сантана. – К сожалению, дела не позволяют мне проводить тебя, но на днях я приеду тоже, чтобы повидаться с тобой. А теперь ступай, нам еще нужно обсудить кое-что, а тебе — собраться.

Еще одно безумство

Удивительно, но мысли о Питере Бладе больше не вызывали у дона Мигеля де Эспиносы жгучей ненависти. Вернее, ненависть никуда не делась, но поблекла, перегорела и стала похожа на боль старой раны, которая, как он знал, может ощущаться еще многие годы, постепенно становясь частью тебя.

Он поймал себя на том, что думает о сеньорите Сантана. Оказывается, он привык к ней, к ее грудному голосу, к уверенным и сильным рукам и к легким, почти не причиняющим боли касаниям, когда она перевязывала его. Бедняжку так смущали его выпады. Зря он был груб с ней...

Де Эспиноса невольно сравнивал ее с Арабеллой, которая все еще владела его душой. Миссис Блад представлялась ему рвущимся ввысь огоньком свечи, непокорным и обжигающим. А дочь алькальда Сантаны вызывала в памяти образы языческих богинь, чьи изваяния он видел в Риме, воплотившихся в теле смертной женщины. Статная, более плотного чем Арабелла сложения, с высокой грудью, Беатрис Сантана была словно... солнечный ветер. Де Эспиноса изумился себе: что за ерунда, как это ветер может быть солнечным?