Шальная мельница (СИ) - Резниченко Ольга Александровна "Dexo" - Страница 33

Разворот — и пошагал прочь «примиритель».

Взволнованно, с опаской перевожу взор на супостата. Вмиг отреагировал тот. Язвительно бросил:

— Одна надежда, что это его помутнение — ненадолго.

Резвые шаги прочь, от меня подальше.

— Не обращайте внимания, Анна, — неожиданно отозвался женский голос за моей спиной. Оборачиваюсь. Узнаю с натяжкой — повариха при приюте. Фреджа, если не ошибаюсь.

Худощавая, излишне, как мне кажется, для ее возраста, побита морщинами, вечно хмурая и недовольная происходящим, она не больше Хорста вызывала у меня доверия и надежды на доброту, отчего все это прозвучало невероятно странно. Шаги ее ближе.

— Он не такой злой, как просто сварливый, — внезапно продолжила. — Побубнит, пофыркает, да успокоится. Свыкнется. Куда ему… против слов риттербрюдера? Потерпи немного. Всё уляжется и станет на круги своя. А сейчас… пошли позавтракаем. Наверняка, проголодалась…

Сижу, жую свой ломоть хлеба да хлебаю суп. Метаю временами смущенный взгляд то на женщину, Фреджу, то так — около. Всё еще не могу поверить в происходящее.

Глубокий вдох для смелости, и негромко отзываюсь:

— Я думала, меня здесь все, как и Хорст, за ведьму считают. Ни от кого снисхождения не дождусь.

— Серьезно? — оторопела та, застыла около стола, отчего невольно руки расслабились и выпустили, опустили на столешницу пустую миску. — После того случая… того чуда, что вы с Хельмутом свершили, мало кто здесь равнодушным к вам двоим остался. Причем, в хорошем смысле этого слова. А что уж говорить про меня, — загадочно улыбнулась. Немного помолчав, продолжила. — Ты моего зятя спасла. А заодно и внуков уберегши от нищеты и сиротства. Так что… не бойся. И, вообще, многое тот случай переменил здесь. Несладко Хорсту пришлось. Сколько осуждения, недоверия. И это, уже не говоря, о той ненависти, что теперь во мне к нему сидит. Мне мой зять как сын родной. Очень его люблю, а эта… темная голова чуть не погубила его из-за своего упрямства. Так что я не могу быть не благодарна и не добра к тебе. Ты — наше чудо. И, возможно, не одного еще так спасешь. А сейчас ешь, отдохни с дороги. Осмотрись. Да попытайся совладать с собой. Поперву будет тяжело с ним. Но потом, — стучит в сердцах пальцами по столу, кивает головой лихорадочно, — свыкнетесь. Куда денетесь? Свыкнетесь… зато сколько потом добра сотворите. Так что — свыкнетесь…

Уже несколько дней не видела Генриха. С того дня, как он привел меня в приют. Дела, дела, делища. Я всё понимаю, нелегкое время (да когда оно было в средние века легкое?), однако… если раньше (в ту неделю, что мы были здесь с Хельмутом), Фон-Мендель все же находил время на встречи (пусть даже невзначай, или конкретно по делу, а не для души), то сейчас — было глухо и совершенно безучастно. Сама осмелиться напроситься на аудиенцию, без весомой на то причины (как и сам риттербрюдер просил), не решалась. А жизнь особо поводов не спешила подбрасывать. Что, конечно, хорошо, но в то же время — не очень.

Шумно вздохнуть и опечалено повесить голову. Ничего толкового на ум не приходит. Ничего — и некому подсказать. Далеко моя Беата… Ой, как далеко. Как она там? Что делает? Как поживает? Как Хельмут? Досталось ли им из-за меня? И почему отмалчивается Фон-Нейман? Какое оправдание всему тому придумал? Дикий зверь… или все же, «гадкая ведьма»?

Единственная моральная поддержка теперь — это Фреджа. Но не изливать же ей душу о всём потаенном? И не исповедоваться? Как по мне, никто, кроме Беаты, сие не способен выдержать, принять, понять. А потому молчу. А потому нервически вздыхаю и еще глубже погружаюсь в море печали и отчаянности. В море одиночества…

Холодное, противное, промозглое утро. Большая часть обитателей приюта еще спала, кто в койках, а кто на ходу: придурманенные скукой и рутиной, лениво сновали туда-сюда, нехотя реагируя на мир.

И вдруг резкие, шумные перемены: громкий стук двери, отчего большинство (в том числе и я) испугано вздрогнули, подскочив на месте. Тотчас перевели изумленные взгляды на незнакомца — дюжий, в теле, под два метра роста, мужчина средних лет в растерянности застыл на пороге, метая взволнованные взоры по сторонам, будто что-то или кого-то выискивая. Спешно, учтиво, совсем не ленясь (в отличии от остальных) и не делегируя свои обязанности (за что, конечно, ему стоит отдать должное), Хорст стремительно направился к незнакомцу. Короткие приветствия и тут же попытка докопаться до сути дела. Однако что-то произошло. Что-то… «вопиюще безобразное», то, чего никто не ожидал. В особенности, я…

— Вы, конечно, простите, Господин Лекарь, — отозвался мужчина, виновато склонив голову. — Я высоко ценю Вашу заботу и труд. Однако, не мог бы я попросить, чтобы мою жену (дома хворая лежит, встать с постели даже не может) осмотрел… Ваш Лекарь… Анна?

Обомлел Хорст, невольно приоткрыв рот. Не шевелится, не дышит. Оторопели и все мы, помощницы. Растерянный взор гостя около, не может втолковать, что такого жуткого он сказал.

— Приношу свои извинения, — вновь забормотал он, уже пытаясь оправдаться. — Если что-то не то…

— Чушь! — резко, грубо перебивает его Хорст, шаг в сторону, немного отворачиваясь, а затем снова взгляд в лицо пришедшему. — Вообще-то, единственный здесь Лекарь — я, и только я. Иного не дано. И Вы говорите о серьезных вещах, так что давайте оставим все прихоти — юным девицам. Здесь я заведую, а потому мне думать и решать — кто кого будет осматривать. Сейчас я окончу свои здешние дела, и ближе к обеду приду к вам. А если… одолевает исключительное желание доверить свою душу и душу жены дьяволу, а плоть — гадкой ведьме, то дерзайте — но не здесь, не в пределах нашего приюта, и всей Бальги, ведь эта крепость — прежде всего, оплот слуг Господних, а не приспешников Сатаны. А то, что мы временно испытываем трудности, лишь лишний раз укрепляет и доказывает нашу веру в Господа, которую сам дьявол решил испытать. И Вы не искушайтесь. Думая о плоти, забываете о главном — о душе.

Нервно скривилась я, поморщилась. Невольно стиснула зубы от ярости.

Но молчу. Еще молчу…

Долгий выжидающий взор, прожевывая целую вереницу мыслей и несказанных слов, — и смиренно опускает голову мужчина. Невнятно:

— Прошу простить меня, за мое невежество. Будем премного благодарны, Господин Хорст, если Вы соблаговолите нам помочь и наведаетесь сегодня по обеду…

Победно кивнул головой Лекарь, самодовольная ухмылка (без стыда, не скрывая ликование).

— Вот так-то лучше. Ждите. А сейчас — Храни вас Господь…

Поспешно откланялся незнакомец и, тут же, вылетел (сгорая от стыда) за двери прочь.

Все еще не удостаивает меня взглядом Хорст, хотя отчетливо на его лице читается злорадство. Решаюсь сама — подхожу ближе. Рычу, едва сдерживаясь:

— Я думала, мы уже всё прояснили… и эти Ваши нападки и, без оснований, обвинения в колдовстве — в прошлом.

— Пока Вы еще здесь, — уверенный, колкий взор в глаза; кривится, скалится от злости, — ни о каком прошлом не может быть и речи. И почему не обоснованные? Ваше нахождение в нашем фирмари — лишний раз тому подтверждение. А так же то чудо, из-за которого Вам благоволит сам Фон-Мендель. Заступается, причем… уже не первый раз. Как бы тут дальше простых обвинений не пошло.

— Что Вы имеете в виду? — обмерла я, ошарашенная.

— А сами Вы не догадываетесь? Чем же еще может столь невежественная особа, глупая женщина, как Вы, привлечь внимание столь многоуважаемого, мудрого человека, мужчину, как риттербрюдера Генриха? Не странными же, богохульными поступками и недалекой ересью? Или… Вы думаете, я не слышал Ваших… гадких суждений?

— Каких именно? Что конкретно Вам противно в моих речах?

Ухмыляется. Немного приблизился, презрительно сплюнул слова:

— Да всё… что исходит из Ваших поганых уст. Всё.

— Вы — предвзяты, глупы и мерзки, — рычу.

И снова ехидно смеется тот.