Трилогия о Мирьям
(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 28

В тот субботний вечер папа и его друг, господин Кузнецов, которого дома у Мирьям звали еще «белым русским», сидели во флигеле.

Мирьям занималась тем, что, ухватившись за медные ручки, каталась на двери. Катание это было медленным и коротким, девочке скоро надоело виснуть на двери, и она забралась на подоконник, чтобы получше рассмотреть этого «белого русского».

Задумчивый и неразговорчивый Кузнецов прислонился к спинке дивана и, обратив взгляд на сумеречный осенний сад, смотрел мимо девочки в окно.

Но увядающий сад не радовал его. Мирьям испуганно подумала, что люди иногда смотрят открытыми глазами и все же не видят того, что открывается их взгляду.

«Странный человек, — думала девочка. — Его почему-то называют „белым“, но у господина Кузнецова волосы вовсе черные и блестят».

— Побывал я в Печорах, — неожиданно произнес Кузнецов.

— Опять? — спросил отец.

— Сильно тянет посмотреть на сарматские равнины, — усмехнулся Кузнецов.

«Если он сам смеется, что поехал в Печоры, то зачем же он тогда ездит туда?» — недоумевала Мирьям.

Со стороны дома послышались голоса, и Мирьям поняла, что начинают собираться бабушкины гости. Это было куда интереснее, чем слушать отрывочные и загадочные слова, которые с акцентом выговаривал Кузнецов.

И Мирьям побрела по траве, которая была ей по колено, к бабушкиным окнам.

Окна были распахнуты настежь, но все равно ничего не было видно. Тогда Мирьям залезла на яблоню, благодаря небо, что возле дома росли кряжистые деревья, на ветвях которых можно было удобно устроиться и сидеть незамеченной.

Новый владелец дома Таавета, соседский хозяин Яан Хави, засунув руки в карманы, стоял возле печи и сверлил своими маленькими глазками окружающую его роскошь. Вот он подошел к черной полочке, осторожно взял оттуда ракушку, поднес ее к уху и стал слушать. Совсем приложить ракушку к уху он не осмеливался — видно, боялся, что рокочущее внутри существо высунется и схватит его за голову. Бабушка стояла чуть поодаль и, скрестив под грудью руки, с явным удовольствием наблюдала за вовсе присмиревшим мужичищем.

Мирьям улыбнулась: уж она-то, во всяком случае, давно не боялась разных диковинных тварей в бабушкиной комнате.

Наслушавшись вдоволь шума моря, Яан Хави повернулся к овальному столу и провел рукой по шелковой материи. Одна ниточка зацепилась за его заскорузлую крестьянскую руку, и Хави испугался, словно ребенок, которого застали за проказами.

Мирьям еле сдерживала смех.

Бабушка подошла и вызволила соседа из беды, на всякий случай тот все же отошел от злополучного стола на пару шагов.

— Здесь все одно что барское житье, — уважительно сказал Хави, при этом голос у него был куда тише того, который Мирьям всякий божий день привыкла слышать на соседском дворе.

В дверях прихожей появились толстуха Ронга, госпожа Лийвансон и фотограф Тохвер. Старая Ронга и фотограф Тохвер остановились, тяжело отдуваясь, — тащить по крыльцу наверх госпожу Лийвансон с ее коляской было занятием нелегким. Тохвер вытирал пот со лба, а толстуха Ронга выставила перед собой огромный букет бумажных цветов, чтобы вручить их бабушке и сопроводить подарок соответствующими торжественными словами.

Сгорающая от нетерпения и не утомленная подъемом по лестнице, госпожа Лийвансон тут же пустилась в карьер по комнатам; со второго круга она вкатилась между Тохвером и цветочницей Ронга, которые все еще стояли возле порога. Старая Ронга испуганно отскочила в сторону, все красивые слова, которые она собиралась сказать бабушке, разом вылетели у цветочницы из головы. И поэтому, протянув свои вечные розы на длинных железных веточках, она просто приветливо улыбнулась подружке.

Завершив третий круг, госпожа Лийвансон задержалась возле овального стола и раз-другой щипнула кончиками пальцев вышитый на ковре венок.

— Это не гигиенично, пыль собирает, — пискнула она впервые за этот вечер.

— Ну, в моем доме хворых нет, кому микробов бояться, — с непоколебимой уверенностью заявила бабушка.

— Да и что сделает какая-то там микробина плотно упитанному человеку! — снова обретая зычность, встал на сторону бабушки сосед Хави.

Старый холостяк Тохвер особого воодушевления по поводу бабушкиных обновлений не проявлял. Зато цветочница Ронга, одетая по такому случаю в розовое шелковое платье, захлебывалась от восторга:

— Какая прелесть, какая прелесть, прелесть какая!

Этот чрезмерный восторг вынудил госпожу Лийвансон сердито захихикать.

Бабушка позвала гостей к столу. Все направились в столовую.

Мирьям была вынуждена сменить яблоню. Залезать приходилось осторожно, чтобы не шуметь. Когда Мирьям наконец забралась на другую яблоню, она увидела, что бабушкины гости уже сидели за столом и успели пропустить по рюмочке.

— Такой роскоши я себе позволить не могу, — сокрушалась разговорившаяся цветочница, — моя дочка учится в заграничной школе, туда они, денежки мои, и уходят.

— Да уж брось, — возразила ей бабушка, — твои-то четыре дома тоже кой-какой доход дают.

Яан Хави с пробудившимся интересом взглянул на толстуху. Цветочница уловила его удивленный взгляд и улыбнулась в ответ.

Госпожа Лийвансон, которая до этого дотошно разглядывала на донышке хлебной тарелки фирменный знак фарфора, теперь вмешалась в разговор.

— У меня все деньги остаются при себе, — похвасталась она.

— Но зато у тебя нет и такой шикарной барышни, как у меня, — повысила голос цветочница Ронга.

— Тоже мне дело, я лучше сама буду шикарная, — упрямо настаивала госпожа Лийвансон.

Толстуха Ронга смерила подругу таким уничтожающе сочувственным взглядом, что госпоже Лийвансон пришлось тут же уткнуться в тарелку и приняться за еду.

Яан Хави пропустил очередную рюмку водки и раскраснелся еще сильнее, он стащил с себя пиджак и, оставшись в рубашке, принялся вовсю уплетать студень.

Господин Тохвер откинулся на спинку стула, раскурил трубку и выпустил в потолок кольца синеватого дыма. Он даже не взглянул в сторону пошлого Хави, который тянулся через стол, намереваясь чокнуться с господином фотографом.

Зазвенел звонок, и почтенное общество застыло.

В столовую впереди бабушки вошел господин Ватикер. Внимательным взглядом обвел присутствующих, после чего вынул из жилетного кармана свою золотую луковицу, последовало неприметное движение — и тут же с элегантным щелчком откинулась крышка часов.

Когда бабушка усадила господина Ватикера рядом с собой, по серовато-землистому от комнатного образа жизни лицу господина Тохвера скользнула презрительная усмешка.

И Ватикер тоже, прежде чем приняться за еду, посчитал нужным перевернуть тарелку и взглянуть на фирменную марку.

Под ногой Мирьям треснула ветка. Дядя Рууди, который уже прошел было мимо, ничего не заметив, обернулся на треск и увидел на яблоне племянницу.

— Ищешь оставшиеся яблоки? — приближаясь, спросил дядя Рууди.

Он остановился под деревом, и Мирьям использовала еще последнюю возможность, чтобы заглянуть в бабушкину столовую. Единственный, кого она заметила, был Яан Хави, который положил правую руку на плечо толстухи Ронга, а левой ковырял спичкой в зубах.

— Дядя Рууди, — спросила Мирьям, опускаясь на подставленное плечо, — скажи, а почему они все наклоняются над тарелками и читают имя Ланге?

— Это просто такая падучая болезнь, которая мучает их, — ответил Рууди, вышагивая с племянницей на закорках к беседке.

— Как это болеют? — сомневалась Мирьям.

— Да мы все болеем этой странной болезнью! — усмехнулся дядя Рууди.

— От нее что — приступы бывают? — допытывалась Мирьям.

— На бабушку они сейчас как раз и наваливаются, — улыбнулся он.

— У дедушки ведь не было этой болезни? — серьезно спросила Мирьям, когда запыхавшийся дядя Рууди ссадил ее на подоконник флигеля.

— Нет, — коротко ответил он и опустился на диван рядом с Кузнецовым.

— Думаешь, что-то должно произойти? — обращаясь к Кузнецову и продолжая прерванный разговор, спросил отец.