Трилогия о Мирьям
(Маленькие люди. Колодезное зеркало. Старые дети) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 27

В замочной скважине заскрежетал ключ.

Мирьям испугалась.

Из-за медленно отворяющейся двери показалась сидевшая в коляске женщина. В приветственном жесте приподнялась бледная, костлявая рука. Затем женщина откатилась назад. Ловко объезжая препятствия, коляска въехала задом в комнату.

Бабушка затворила за собой дверь. Чтобы ободрить внучку, взяла ее за руку, и они последовали за хозяйкой.

Глаза у девочки заломило от белизны. Белые стены, белые чехлы на мебели и столь же белая кофточка — желтое лицо женщины, казалось, было приклеено к стене.

— Ну здравствуй, госпожа Лийвансон! — бабушка решительно протянула руку.

— Здравствуй, здравствуй, — раздалось с коляски, и лицо госпожи Лийвансон сморщилось от неожиданной улыбки.

Только сейчас госпожа Лийвансон заметила девочку: стремительным движением катнула она коляску, и Мирьям почувствовала, что надо немедленно бежать, — не то белая женщина налетит на нее, не удержится, проскочит сквозь бумажно-белую стену и грохнется на пыльный булыжник.

Но свинцом налившиеся ноги не в состоянии сделать и шага. Девочка лишь все шире раскрывала глаза, видя, как приближается коляска, и протянула руку вперед, чтобы защититься. Госпожа Лийвансон с ходу схватила Мирьям за руку и тут же остановила коляску. Мирьям почувствовала, что ее собственные руки стали такими же холодными, как и руки госпожи Лийвансон.

— Смотри, какой ребенок, — не отпуская руки, проговорила старуха.

— Внучка, — заметила бабушка.

— Не задавайся, — захихикала госпожа Лийвансон.

Мирьям наконец собралась с духом, вырвала руку из костлявых тисков и спрятала ее за спину.

«Зачем бабушке задаваться?» — не понимала Мирьям.

Госпожа Лийвансон снова отъехала назад, ловко остановила коляску в нескольких сантиметрах от стены и опять произнесла, уже серьезно:

— Ребенок, маленькая девочка!

Мирьям хотелось скорее уйти отсюда, но бабушка по- домашнему устроилась на белой софе, и девочке волей- неволей пришлось опуститься на краешек стула.

— Ну, а сын? — без стеснения допытывалась госпожа Лийвансон. — Все еще на твоей шее?

Не дожидаясь ответа, она продолжала в том же духе:

— А мне хорошо, ни одного цента я на детей не трачу, все остается при себе, хи-хи-хи!

Тут Мирьям поняла, что надо защищать честь семьи, и она произнесла звонким детским голосом:

— Папа заведует магазином.

Бабушкино лицо засветилось мягкой улыбкой, и она, со своей стороны, похвалилась:

— Да у меня и без того денег хватало.

Госпожа Лийвансон уставилась прямо в лицо Мирьям. Девочка, хоть это было и нелегко, выдержала ее злой взгляд.

«Неужели пришли в гости за тем, чтобы ссориться?» — думала Мирьям и дивилась: она же никогда не ходила Домой к тем ребятам, с которыми случалось быть в ссоре.

— Приходи в субботу ко мне в гости, — пригласила бабушка.

Госпожа Лийвансон вскинула брови.

— Большая будет компания? — быстро спросила она.

— Приличная, — неопределенно ответила бабушка и поднялась.

Мирьям обрадовалась: наконец-то удастся вырваться отсюда. Глядя в окно из этой жутко-белой комнаты, девочка увидела первые пожелтевшие в этом году верхушки деревьев и поняла, что осень неотвратимо приближается.

Следующий визит они нанесли фотографу Тохверу. Пока бабушка и Тохвер разговаривали в задней, отделенной занавесками комнате, девочка разглядывала фотоаппарат, который стоял в ателье, накрытый материей. Мирьям дерзнула приподнять краешек черного покрывала, будто надеялась увидеть птичку, которую каждый раз, когда она снималась, обещали показать, но которая так никогда и не появлялась.

Ящик был пустой, и вместо птички Мирьям увидела в матовом стекле бабушку и Тохвера, которые приближались к ней вверх ногами.

— А они что, все хамы? И господин Ватикер, и госпожа Лийвансон, и господин Тохвер тоже? — спросила Мирьям, когда, держась за руки, они шли с бабушкой по улице Освальда, направляясь к дому цветочницы Ронга.

Бабушка бросила на внучку через обтянутое черным шелком плечо пристальный взгляд и хотела было уже как следует отчитать девочку, но вспомнила собственные слова и произнесла неопределенно:

— Большей частью, конечно.

— Тогда зачем ты зовешь их к себе в гости, если они хамы? — Мирьям никак не могла понять бабушку.

— Их надо учить жить, — ответила бабушка твердым, не терпящим возражения голосом.

Возле дома цветочницы Ронга бабушка прошептала:

— Смотри, здесь язык не распускай.

Мирьям умолкла и подумала, что с какой стати ей чесать языком, тут для нее найдется и иное занятие.

Когда бабушка и Мирьям замедлили в темном коридоре шаги, мимо них с большущей корзиной в руках промчалась торговка и без стука вошла в комнату хозяйки. Бабушка пошла вслед за торговкой и, переступая через порог, низко нагнулась, чтобы не задеть густо развешанные на веревках ветки бессмертника. Под ногами шуршали осыпавшиеся лепестки. Мирьям глубоко вдохнула запах увядших цветов и с любопытством огляделась. Торговка сгребала со стола в свою большущую корзину бумажные цветы. Цветочница Ронга восседала толстым задом на продавленном стуле и даже не взглянула в сторону торговки, продолжая заниматься своим делом.

Лишь после того как бабушка поздоровалась, она оторвала взгляд от красной бумаги, которая под ее пальцами превращалась в бутон розы, и улыбнулась широкой улыбкой добродушного и спокойного человека.

Бабушка и Мирьям уселись на деревянную, накрытую пестрым красно-черным пологом кровать с продавленной сеткой.

Старуха Ронга не сдвинулась с места. Ее расплывшаяся фигура осталась пригвожденной к скрипучему стулу.

Зная, что Мирьям нравится мастерить цветы, цветочница протянула ей немного проволоки и бумаги. Но так как девочке в этом доме было запрещено раскрывать рот, она судорожно сжала губы и даже не поблагодарила.

Торговка набрала полную корзину цветов и сиплым голосом сказала:

— Этих красных я взяла шестьдесят штук.

Старуха Ронга кивнула, с секунду оценивающе смотрела на изготовленную розу и бросила ее на стол, в кучу, которая теперь заметно уменьшилась.

— Пришла звать тебя в гости, — объявила бабушка.

Мирьям старательно скручивала из цветной бумаги лепестки розы, но получались они какими-то грубыми и неказистыми.

Занятие это надоело девочке. Мирьям отложила бумагу и проволоку и стала рассматривать цветочницу. Юбка у нее выцвела, передник порван, рукава у ситцевой кофточки засучены, седые непричесанные волосы вылезли из-под платка.

Вид у цветочницы Ронга был нисколько не лучше, чем у бедной старухи Латичихи, которая со своим стариком бедствовала в бабушкином доме.

Стул под старухой заскрипел, и это означало, что готова очередная роза. Красный бутон на проволочном стебельке, описав красивую дугу, шлепнулся в общую кучу.

Мирьям смотрела на старухины проворные пальцы и удивлялась: почему это все бабушкины знакомые — Ватикер, госпожа Лийвансон, Тохвер и цветочница Ронга — кажутся такими несчастными?

«Живот чтобы не топырился и грудь чтобы козырилась, нос держать в меру высоко. Чтобы люди не подумали, будто ты несчастная, — на кой ляд им доставлять такое удовольствие!»

Мирьям поднялась, вытянулась в струнку и принялась глубоко дышать.

В комнате стоял приторный запах бессмертника. Мирьям повеселела.

«Бабушка называет своих знакомых хамами, но все же стремится показать им хороший пример, — умилилась Мирьям. — Бабушка хочет, чтобы люди научились быть счастливыми». Мирьям подумала, что яблоко недалеко от яблони падает.

С той самой поры как бабушка купила свой первый фарфоровый сервиз, дядя Рууди жил в садовом флигеле, где дверь дни напролет оставалась незапертой, а окно не прикрывалось даже в дождь. Гостеприимством этого флигеля пользовались все, кому только заблагорассудится, тем более что дядя Рууди появлялся там лишь поздно вечером и только за тем, чтобы прикорнуть на отсыревшем плюшевом диване.