Мечтатель (СИ) - Аверин Сергей Игоревич - Страница 24

— А чем мне помочь?

— Приборчик зарядить надо. Но ни один модуль еще не распакован. Говорят, зарядка оборудования еще не требуется. А мне позарез нужно!

— Без проблем, — кивнул я. — Пойдем.

— Пошли.

Мы забрались в нутро бурилки. Я сорвал обертку с батареи в багажном отсеке, настроил на малый вольтаж и воткнул диагнизатор в разъем.

— Через пять минут будет готов.

— Ясно. А тебя как зовут?

— Карлан. — Представился я.

— Из военных инженеров?

— Ну… — протянул я. — Почти. Технику мне знать приходится на высоком уровне, не только пользовательском.

— Почти? — переспросил Ник. Доктора так просто провести не удалось. Только я хотел объяснить, что зачем и почему я здесь, как в проеме показалась голова давешнего генерала.

— Господин хронист, все готово. Разведка проведена. Ближайшем радиусе никого не обнаружено. Через пять минут можем трогаться.

— Прекрасно. Пусть люди рассаживаются по машинам.

Генерал исчез, а врач уставился на меня удивленными глазами.

— Хронист, значит? В технике разбирается? А я-то думал, врут, когда услышал, что с нами большая шишка отправится.

— Выходит, не врали.

— Ну, бывай! — док хлопну меня по плечу и, забрав приборчик, ушел. Я остался один.

Вскоре машины тронулись. Я сидел в обществе незнакомых людей, разглядывая экраны мониторов. Плоское изображение, экономящее энергию, драгоценную под землей, с некой претензией на трехмерность показывало полуразрушены дома, спуски, дороги, этажи, пустые окна зданий, зеленоватое радиационное свечение пустующих ям в асфальте… Качество никакое. Тогда я фиксирую на голове обруч, щелкаю тумблером на переносном модуле Игнессы, и проваливаюсь в другой мир.

Здесь нет темноты. Компьютер просто не знает такого понятия — темнота. Он видит очень и очень многое. А значит, вижу и я.

…Толстые опоры высоток, уходящие в черные небеса, перевивающиеся трубы неведомых конструкций и коридоры ныне забытых и покинутых пешеходных дорог. Монорельсы бывших железнодорожных линий нависают над тоннами ржавого железа, обрывки проводов волосами Медузы Горгоны шевелятся на ветру, вызванном нашим движением. Под гусеничными колесами перекатываются бесчисленные песчинки и отлетают на обочины листки гнилой, непонятно как сохранившийся пластиковой бумаги.

Мы движемся по этажам покинутых зданий, мы ползком преодолеваем мертвое пространство, углубляясь в историю Города. Датчик на приборной панели безлико считает километры, оставшиеся до поверхности земли.

Спираль дороги, огибающая черную опору, ведет нас глубже и глубже. На сотню уровней ниже просматривается ровная поверхность, разлинованная на прямоугольники рабочих секторов. Сейчас сектора почти не видимы. Небоскребы держатся на невероятном сплетении креплений, каждое из которых в обхвате имеет толщину более двух десятков метров.

Машины идут, перемалывая застарелое покрытие трассы. Когда-то давно здесь была спортивная магистраль, она охватывала район, и уходила загород, подальше от чистых и красивых кварталов. А потом места стало не хватать, магистраль соединила общие дороги между мегаполисами с верхними этажами новых зданий. Так, постепенно, столетие за столетием, город забирался выше и выше, пока не достиг настоящего уровня, ограниченного куполами. Подземелья отданы автоматическим системам, обеспечивающим жизнедеятельность всего организма, имя которому, — планета.

Воистину, планета превратилась в организм. В единый живой организм, где каждый кубический метр объема выполнял свою специфическую и строго определенную функцию: кроветворные органы заводов, артерии и вены дорог, желудки перерабатывающих мусор цехов, кожа куполов и иммунная система белых башен.

Мертвая планета, на которой погибли почти все бактерии, на которой остались только люди, существующие благодаря химии, и тараканы, живущие благодаря людям, из кошмарных, иррациональных подземелий казалась живой. Только она осовременилась, она превратилась в киборга, но от этого жизнь ее стала еще более настоящей и естественной, чем тогда, когда ее покрывала зеленая трава и шумящие деревья.

Планета жила, и люди в ней были крошечными паразитами, симбионтами, которых и пустили в пищеварительный тракт не для того, чтобы они там на халяву обжирались, а чтобы они разлагали то, что не под силу кишечнику.

Планета умнее всех нас. Она нас перехитрила. Мы старались, жили, спасали себя, а на самом деле просто пахали, пахали и еще раз пахали на нее! Даже мой институт, он, как и сотни и тысячи библиотек, был просто элементарной ячейкой памяти, минимальной единицей запоминания, как триггер, хранящий исключительно ноль или единицу.

Планета… Вот ты какая, планета!

Я впервые разглядываю тебя изнутри. Можно сказать, что я, как хирург, прошелся по мертвому телу скальпелем, и теперь с интересом колупаюсь в выпавших на стол органах.

Мне никогда не удавалась видеть так много на такой глубине. Здесь почти нет камер. Они, даже отправленные сюда, живут не долго, а исчезают, ломаются, пропадают.

Но мне не требуются камеры. У меня за спиной переносной модуль, представляющий собой громадную антенну и сканер широкого диапазона. Я вижу то, что ранее было от меня сокрыто. И все больше и больше поражаюсь.

Лестницы и провалы, разрушения и коррозия, фосфорическое свечение гнили и радиационные зарева пожаров. Воздух почти не пригоден для дыхания. Здесь, глубоко в низу, навсегда осталась пыль нашего производства. Тяжелые металлы флюидами витают среди заброшенных строений, ионы врываются в тончайший слой аннигиляции, покрывающей корпус при работающих двигателях, и умирают, не успев осесть в клетках людей.

А мы все спускались и спускались. Ниже, ниже, ниже… Гробовое молчание. Люди боятся даже перешептываться, они уставились на мониторы и разглядывают скупое показание камер внешнего обзора. Оно застелено красноватой пленкой силовой защиты, оно не точно благодаря тысячам фильтров и искажений, оно не совершенно, но у них нет другого.

По их спинам табунами бегают мурашки, холодный пот продавливается сквозь поры, увлажняя одежду. Канавки на доспехах военных сумрачно поблескивают, отвечая их напряжению и чувству грядущей опасности.

Все ниже, ниже и ниже. Мы скользим по ровной поверхности, испещренной трещинами и засыпанной осколками осыпавшихся стен. Ровной? Да, когда-то она была безупречно ровной. Но это время прошло, вместе с бесконечными оборотами планеты вокруг солнца.

К сожалению, все меняется, изменение — это такое же свойство материи, как и смерть. Изменяются люди, изменяются судьбы, изменяется вера.

И лишь я нависаю над этим символом постоянства и вечности. Хронист беспристрастен, хронист холоден, хронист бездушен. Мы все такие. Мы все одинаковые.

Ниже, ниже, ниже…

Часы летят за часами. Машины двигаются, виляют по тесным коридорам, пробиваются в расщелины, пилят лазерами завалы, освобождая себе путь. Когда-то давным-давно, когда человечеству еще нужна была связь с нижними уровнями, из каждого здания к основанию вела широкая проторенная дорога. Сейчас большинство из них за ненадобностью уничтожили, а материалы переработали и использовали в других местах. Наша колея осталась почти целой.

Испорченные участки мы огибали долгими объездами, мы кружились из уровня в уровень, порой затрачивая на этаж по пятнадцать, двадцать минут. Этажи были выполнены высокими, красивыми, идеальными по меркам того времени. Но потом фундамент укреплялся, верхушка надстраивалась, и вчерашнее величие превращалась в посредственность. Иногда (точнее — почти всегда) здание строилось не только вверх, но и вниз. Оно просто зарывало, забуривало само себя. Высота у него оставалась та же самая, а количество жилой площади возрастало многократно.

И мы шли с этажа на этаж, наблюдая изменения эпох. Мода сменялась модой, увлечение увлечением. Повсюду толпились сломанные предметы, мебель, битое Неизвестно-Непонятно-Что.

Часы шли… Шли часы…

В конце концов мне надоело призраком шляться по окрестностям, представляя, как выглядел пейзаж энное количество лет назад. Начало крайнего уровня — это не фуфры-муфры. Это интересно и очень опасно. Очень.