Когда под ногами бездна - Лихэйн Деннис - Страница 7

Доктор Браунер выложил на стол кипу бумаги размером с бетонитовый блок и с торжествующим видом приподнял брови.

– Вы что, не признаете флэшек? – спросила Рейчел.

Он пропустил ее слова мимо ушей.

– У меня собран компромат на каждую из них, на каждую! Видите?

– Вижу, – сказала Рейчел. – И что я, по-вашему, должна сделать с этим?

– Помочь мне! – ответил он таким тоном, будто ничего другого не предполагалось.

– А почему я должна вам помогать?

– Я невиновен. Я не совершил ни одного плохого поступка. – Он повернул руки ладонями кверху и протянул их над столом. – Эти руки приносят в мир новую жизнь. Они принесли и вас, Рейчел. Эти руки первыми держали вас. Вот эти руки. – Он уставился на них так, будто испытывал к ним пламенную любовь. – Эти женщины погубили мое доброе имя. – Доктор сложил руки и опять посмотрел на них. – Из-за их происков я потерял семью. Я потерял свою практику. – На его ресницах блестели слезы. – Я не заслужил этого. Не заслужил.

Рейчел попыталась выдавить из себя сочувственную улыбку, но подозревала, что та получилась неискренней.

– Я не вполне понимаю, чего именно вы от меня ждете.

Браунер откинулся на спинку стула:

– Напишите об этих женщинах. Покажите, что они вынашивают определенный замысел и выбрали меня для его исполнения. Было решено погубить меня, и это удалось. Они должны отказаться от своих намерений и реально искупить свою вину. Надо их разоблачить. Они предъявили мне иск в гражданском суде. А знаете ли вы, барышня, что защита в гражданском суде обходится в четверть миллиона? Только защита. Не важно, выиграете вы или проиграете, вы теряете двести пятьдесят тысяч долларов. Вы это знали?

У Рейчел в голове еще звенело слово «барышня», но все же она кивнула.

– Эти ведьмы собрались и изнасиловали меня, иначе не скажешь. Они втоптали в грязь мою репутацию, поссорили меня с родными и друзьями. Но этого им мало. Они хотят доконать меня, отнять у меня последние сбережения, чтобы я умер нищим в каком-нибудь приюте, превратившись в забытое всеми ничтожество. – Растопырив пальцы, он накрыл ими кипу бумаг. – На этих страницах собраны все грязные факты об этих грязных женщинах. Напишите о них. Покажите миру, кто они такие на самом деле. Вместе с этими бумагами я дарю вам Пулицеровскую премию.

– Я встретилась с вами не ради Пулицеровской премии.

Он прищурился:

– А ради чего?

– Вы сказали, что у вас есть сведения о моей матери.

Он кивнул:

– Это потом.

– Когда «потом»?

– После того, как вы напишете эту историю.

– Я на таких условиях не работаю, – сказала Рейчел. – Если вы что-то знаете о моей матери, сообщите мне, и тогда посмотрим…

– Не о матери. Об отце. – Глаза его блеснули. – Как вы сами сказали, народу у нас мало. Люди болтают о том о сем. Что касается вас, дорогая моя, то известно, что Элизабет не хотела говорить вам, кто ваш отец. Мы, добропорядочные жители города, жалели вас и хотели бы рассказать о нем, но не могли. А я мог бы. Я знал вашего отца очень хорошо. Но врачебная тайна превыше всего. Я не мог сказать, кто он такой, без разрешения вашей матери. Теперь она умерла, а мне запретили заниматься врачебной практикой. – Он глотнул кофе. – Ну что, Рейчел, хотите знать, кто ваш папочка?

В первый момент она ничего не могла сказать. Затем выдавила:

– Да.

– Как-как?

– Да.

В ответ доктор резко опустил веки:

– Тогда напишите эту долбаную статью, сокровище мое.

Чем глубже Рейчел зарывалась в протоколы судебных заседаний и материалы, переданные Браунером, тем хуже все это пахло. Если доктор Феликс Браунер не был самым отъявленным серийным насильником из всех, кого знала Рейчел, то кто же им был? Он находился на свободе только потому, что единственная женщина, чье обвинение укладывалось в срок исковой давности, Рунния Фенниган, слегла от передозировки оксиконтина как раз накануне суда над Браунером. Рунния выжила, но в тот день, когда должна была давать показания, находилась в реабилитационном отделении. Окружной прокурор согласился с решением суда: аннулировать лицензию врача, дать ему шестилетний испытательный срок, приговорить к шести месяцам заключения (которые он уже отсидел) и издать распоряжение о неразглашении информации о судебном процессе, но реального тюремного заключения не назначать.

Рейчел написала статью, принесла ее в кафе в Милбери и, сев за столик напротив доктора Браунера, достала листы из сумки. Тот молча посмотрел на небольшую стопку.

– Вы что, не признаете флэшек? – спросил он.

Она скупо улыбнулась его шутке.

– Судя по вашему виду, у вас все хорошо, – заметила она.

Бывший поклонник Джимми Баффетта облачился в темно-коричневый костюм и свеженакрахмаленную рубашку. Волосы были зачесаны назад и густо смазаны гелем. Брови, напоминавшие мохнатые гусеницы, были подстрижены. На щеках играл румянец, глаза светились верой в будущее.

– Я действительно доволен, Рейчел. А вы выглядите просто изумительно.

– Благодарю вас.

– Эта блузка идет к вашим глазам и придает вам солидный вид.

– Благодарю.

– У вас всегда такие шелковистые волосы?

– Я только что подсушила их феном.

– Блестяще.

Рейчел одарила доктора ясной улыбкой. Глаза его вспыхнули, он тихо рассмеялся.

– О боже, – произнес он.

Ничего не сказав, она понимающе кивнула, глядя ему в глаза.

– Вы, наверное, уже ощущаете запах Пулицеровской премии.

– Давайте не будем слишком спешить.

Рейчел передала доктору статью. Тот поудобнее устроился на стуле.

– Надо заказать напитки, – произнес он рассеянно и начал читать.

Перевернув первую страницу, он взглянул на Рейчел, которая поощрительно кивнула. Затем брови его постепенно стали сдвигаться, а на лице отразилась тревога, перешедшая сначала в испуг, затем в отчаяние и, наконец, в возмущение.

– Но тут же написано, что я насильник! – воскликнул он, отмахиваясь от подошедшей официантки.

– В общем, да.

– Тут говорится, что это я привил женщинам наркотическую зависимость, злоупотребление алкоголем и половую разнузданность.

– Так и есть.

– И вы пишете, что я пытался путем вымогательства заставить вас окончательно погубить этих женщин.

– Но вы же пытались, – приветливо кивнула она. – И наговаривали на них в моем присутствии. Готова спорить, что, порыскав по барам в вашей округе, я найду свидетельства того, что вы наговаривали на них половине всех мужчин в западном Массачусетсе. А значит, Феликс, вы нарушили условия испытательного срока. Когда «Глоб» напечатает эту статью, вы отправитесь прямиком за решетку.

Она откинулась на спинку стула, наблюдая за Браунером. Тот потерял дар речи. Наконец он вскинул голову, в глазах его читались мука и недоумение.

– Эти руки, – возопил он, подняв их, – дали вам жизнь!

– К чертям собачьим ваши руки. Предлагаю новую сделку. Я не публикую эту статью.

– Да благословит вас Господь! – Он выпрямился. – Я всегда знал…

– Скажите, как звали моего отца.

– С удовольствием, но давайте сначала закажем выпивку и обсудим это дело.

– Вы немедленно скажете его имя, или я отошлю статью в редакцию, надиктовав ее прямо с этого телефона.

И Рейчел кивнула в сторону бара. Браунер сгорбился и задумчиво посмотрел на потолочный вентилятор, крутившийся у него над головой со ржавым скрипом.

– Она называла его Джи-Джи.

Рейчел сунула листы в сумку, чтобы скрыть дрожь в руках.

– Почему Джи-Джи?

Он повернул руки ладонями кверху, повинуясь своей судьбе.

– Что мне теперь делать? Как жить?

– Почему она называла его Джи-Джи? – повторила Рейчел, поняв, что непроизвольно сжимает зубы.

– Все вы одинаковы, – прошептал он. – Высасываете из мужчин кровь, до последней капли. Из достойных мужчин. Вы хуже бубонной чумы.