Шестая сторона света (СИ) - Лагно Максим Александрович - Страница 47

Честное слово, если бы Фрунзик даже в шутку достал пистолет и просто направил бы в темноту, то я позабыл бы обо всех клятвах праху Лебедева и сбежал.

Но Фрунзик про пистолет не думал. Владеющий оружием вспоминает о нём реже, чем безоружный.

До меня доносились обрывки песен. Этот милиционер-бандит, однако, любил петь. Сначала Фрунзик долго цитировал «рокенролл мёртв, а мы-ы-ы-ы». Потом начал орать «Я-а, я-а, коко жамбо», очень похоже насвистывая мотив. Далее слышались обрывки попсовых хитов начала девяностых, когда я был маленьким, а Фрунзик, видимо, в лучшем периоде своей жизни.

Иногда он уставал (неясно — от ходьбы или пения). Садился на рельсы и молчал, выключив фонарик для экономии батареек. Я тоже припадал на корточки и следил за вспыхивающей красной точкой его сигареты.

— Рота подъём! — орал Фрунзик, зажигая фонарик. От его команды хотелось подскочить и слушать дальнейшие указания.

Репертуар милиционера-певца пошёл на повтор. Целый час звучало раскатистое эхо про мёртвый рок-н-ролл. Потом ещё час по туннелю металась прилипчивая «Коко Джампо». Наконец, Фрунзик замолчал. То ли устал, то ли алкоголь выветрился. Я благоразумно увеличил дистанцию так, чтоб свет фонарика стал еле виден. В тишине лучше не рисковать звуками шагов.

Согласно меткам расстояния, мы прошли километров тридцать.

По замедлившейся скорости, я понял, что Фрунзик устал. Он чаще садился отдыхать, даже не закуривая. Я привычен к долгим переходам и чувствовал себя готовым пройти ещё столько же.

Иногда видел, что Фрунзик останавливался и поднимал луч фонарика вверх, разглядывая что-то на потолке туннеля.

В одну из таких остановок его фонарик вдруг пополз вверх и исчез под потолком.

Выждав пару минут, я пробежал дистанцию и замер, прислушиваясь. Сверху донёсся лёгкий шорох. Подождав ещё немного, включил фонарик на своей каске и прикрывая его ладонью, огляделся.

Старинные ржавые рельсы уходили в оба конца темноты. В нескольких метрах от того места, где я стоял, на стене были выдавленные в бетоне цифры — отметка расстояния по устаревшей системе. Рядом с цифрами приделана железная лестница.

Осмелев, я убрал ладонь с фонарика и увидел, что лестница вела к квадратному люку в потолке.

Не припомню, чтоб в Колледже рассказывали о предназначении подобных лестниц в архаичных туннелях. Впрочем, вкус дешёвого портвейна, сопровождаемого «Тремя паровозиками», — вот моя первая ассоциация со словом «Колледж».

Потушил лампочку и полез вверх, аккуратно ощупывая железные перекладины.

Вполз, перекатился, сел на корточки. Снова прислушался. С левой стороны слышалось далёкое кряхтение Фрунзика, будто он занимался тяжёлым трудом.

Включил свет, прикрывая ладонью.

Хорошо, что сел на корточки, а не встал на ноги. Я находился в другом туннеле диаметром менее человеческого роста. По сути — труба. По её дну проложен не монорельс и не старые рельсы, а хорошо узнаваемые полозья с углублениями, по которым передвигались Судитроны, для выхода на Платформу к Соискателям.

3

Определив направление звука, я выключил фонарик и пополз четвереньках. Я не опасался быть услышанным. Фрунзик так кряхтел и стучал ботинками по металлическим стенам трубы, что заглушал любые звуки.

Труба имела лёгкий подъём и поворот направо. Полозья больно впивались в коленки, я чувствовал что содрал кожу до крови. Фрунзик испытывал тоже самое. Доносились его болезненные возгласы: «Ах, мля, сука!»

От иного масштаба и перемещения на четвереньках мой внутренний счётчик сбился. Я даже примерно не мог представить, сколько мы проползли.

Осмеливался часто зажигать фонарь и осматриваться. Всё равно Фрунзик всегда был скрыт за бесконечным поворотом.

Стало ясно, что труба закручивается спиралью вверх. Иногда подъём делался таким крутым, а поворот резким, что боялся, что Фрунзик не удержится и покатится вниз на меня. В таких местах благоразумно давал ему уйти далеко вперёд.

Я делал частые остановки, прислушивался и пытался определить действия противника. В одну из остановок не услышал привычного кряхтения и стука ботинок по железу.

Замер, ожидая намёка. Тишина. Даже не видно отблесков милицейского фонарика на потолке.

Он что-то заподозрил и затаился? Под натиском этой мысли я медленно отполз назад. Лампу тоже перестал включать. Так и просидел в темноте неопределённое количество времени. Прислушивался, ожидая выстрела из темноты.

Вдобавок мне страшно захотелось в туалет. Расстегнуть ширинку и помочится не сложно, если бы не тёмная неясность впереди.

Трусливая идея — повернуть обратно — настойчиво приходила на ум. Пусть Фрунзик ползёт в одну сторону, а я в другую.

Стал укорять себя за трусость, с которой ухватился за оправдание. Сдерживая страх и позывы обоссаться, начал медленно продвигаться вперёд. Спасло меня то, что не ленился ощупывать каждый сантиметр темноты.

Рука наткнулась на ботинок. Соприкосновение длилось меньше, чем моргание в темноте, но успел ощутить и полуспущенный носок, и волосатую кожу под брючиной.

Отдёрнув руку, я, как был на четвереньках, отпрыгнул назад, словно испуганная кошка.

— Кого надо? — вяло вскрикнул Фрунзик.

Я окаменел, стараясь не дышать. Фрунзик неразборчиво проворчал, всхлипнул и затих.

Скоро до меня донеслось отчётливое равномерное дыхание спящего. Я позволил себе сделать несколько шагов отступления.

Дыхание не прерывалось.

Проворно перебирая конечностями, я отходил всё дальше и дальше от спящего мента. Не удержался и скатился вниз по слишком наклонной части трубы. Полозья торчали из пола, как лезвия бесконечных ножей. Затормозил падение, стараясь не заорать от боли. Ощупывая пол, обречённо прополз ещё немного и остановился.

Включил лампочку и долго, с наслаждением мочился, глядя как потоки влаги, собирая пыль, катились вниз, повторяя поворот туннеля, и исчезали в темноте.

Я устал. Меня тоже клонило в сон.

4

Хорошо помню паническое пробуждение.

Сознание заполнял остаток сна, о некой упущенной возможности. О пропущенном поезде, который должен был отвезти меня в место, где получу ответы на вопросы: почему темно, почему холодно и почему воняет мочой?

Приподнялся с холодного пола и сел. Тело болело. Суставы не гнулись. Шея, казалось, исковеркана так, что я всю жизнь буду ходить, наблюдая кончики своих ботинок. Горло болело, в носу свербило. Я начал чихать, а из носа, как по команде, потекло. Сопливый и простуженный спаситель поездов, чёрт побери.

Угроза быть застреленным ничего не меняла в моём самочувствии. Я нагло зажёг лампу. Выпил из фляги воды. На донышке большого нагрудного кармана комбеза нашёл старую карамельную конфету.

Причмокивая карамелькой, я посмотрел на часы. Не мог понять, что показывают стрелки: десять утра или вечера?

Не погасив лампочки, пополз вперёд, уверенный, что Фрунзика давно нет. Впрочем, даже если он будет, — неважно. Мне надоело бояться, надоело прислушиваться, надоело быть напуганной тенью негодяя.

Правда, этот приступ храбрости быстро прошёл. Я благоразумно выключил лампу, о чём через десяток метров сожалел: мои руки вместо привычной трухи и полозьев на полу трубы, нащупали мокрое. С отвращением миновал этот участок. Обтёр руки платком, а платок выбросил. Теперь сопли придётся рукавом вытирать.

Не стал зажигать свет, чтоб удостовериться, что вляпался в мочу Фрунзика.

Когда почти сутки ползёшь на четвереньках в трубе, мысли тоже сворачиваются в трубочку, на конце которой брезжит чёткая круглая мысль — скорее бы конец.

Радовало одно — Фрунзику было гораздо хуже, чем мне. Перед уходом он не захватил ни воды, ни еды. Это я, бывалый железнодорожник, знал, что туннель не любит неподготовленных.

Через несколько часов затхлый воздух наполнился чётким ароматом свежести. Это ощущалось даже сквозь насморк. С каждым витком спирали становилось холоднее. Запахло дождём.