В ногу! - Андерсон Шервуд - Страница 8

Перепрыгивая через бревна, Мак-Грегор побежал вниз. Вдруг он остановился и как-то глупо рассмеялся.

— Наверное, я тоже с ума сошел, если стою на пустом холме и кричу в пространство.

Он задумался и продолжил путь, размышляя о том, что такое с ним происходит.

— Я хотел бы бороться, бороться так, чтобы все было против меня. И когда я буду юристом в большом городе, я раздую пламя борьбы.

Майк Гартнет обогнал его и дрожащим голосом стал просить:

— Пожалуйста, не рассказывай про меня в городе. Я прошу тебя, не рассказывай никому. Они осмеют меня и придумают клички. Мне только и надо, чтобы меня оставили в покое.

Красавчик вырвал свою руку и продолжал идти вниз. Скрывшись с глаз Майка Гартнета, он опустился на землю и целый час сидел, глядя на город в долине, и думал о себе. Ему было немножко стыдно за то, что произошло, но вместе с тем он испытывал и некоторую гордость.

Когда Мак-Грегору случалось вспылить, в его голубых глазах с быстротой молнии загоралось бешенство. Он проходил по улицам Угольной Бухты, и его крепкая фигура внушала всем страх. Его мать, задумчиво-серьезная и молчаливая, продолжала мыть полы в конторе угольной компании. Даже дома она упорно молчала и глядела на сына с опаской. Целые дни она работала в конторе, а вечером молча сидела на крыльце своего дома, глядя на улицу.

Красавчик Мак-Грегор ничего не делал. Он либо сидел в грязной бильярдной и болтал с черноволосым мальчиком, либо бродил по холмам, размахивая палкой, не переставая думать о большом городе, куда он скоро отправится, чтобы начать там свою карьеру. Когда он шел по улице, женщины оборачивались и глядели ему вслед; они любовались красотой его мощного молодого тела. Рудокопы проходили мимо него, не говоря ни слова. Они ненавидели и боялись его. Блуждая по холмам, Норман Мак-Грегор много размышлял:

«Я убежден, что способен сделать многое, — думал он, поднимая голову и глядя на громоздившиеся холмы. — Отчего же я продолжаю жить здесь?»

Когда юноше исполнилось восемнадцать лет, его мать слегла. Целыми днями лежала она неподвижно в своей комнате над пустой булочной. Тогда Красавчик очнулся от оцепенения и принялся искать работу. Он не считал свой образ жизни бездельем, убеждая себя, что это лишь выжидание.

— Конечно, я не стану работать в копях, — говорил он. — Нет такой силы, которая затащила бы меня туда!

Он нашел работу в конюшнях[11], где чистил и кормил лошадей. Вскоре Нэнси Мак-Грегор встала с постели и снова начала ходить в контору. Но Красавчик продолжал работать, считая свою службу в конюшнях этапом на пути в большой город.

Вместе с ним работали двое юношей, сыновья шахтеров. Они развозили приехавших на поезде в фермерские поселки в долине за холмами. По вечерам все трое сидели на скамье около конюшни и отпускали замечания по адресу прохожих.

Конюшни принадлежали некоему горбуну, по имени Уэллер. Он жил в городе и на ночь возвращался туда. Днем он садился где-нибудь возле конюшни и болтал с рыжеволосым Мак-Грегором.

— Ты огромный зверь, — говорил он, смеясь, — и большая бестия. Ты вот все говоришь, что поедешь в большой город и там сделаешь карьеру, а между тем сидишь здесь и бездельничаешь. Ты лучше оставь всякую мысль сделаться юристом и стань боксером. Для юриспруденции требуются мозги, а не мускулы.

Так говорил горбун, наклонив голову набок и глядя на огромного юношу, чистившего лошадей. Тот же скалил зубы и отвечал:

— Я вам еще себя покажу!

Горбун любил общество Мак-Грегора. Он много слышал о страшной силе и вспыльчивом нраве Красавчика. Ему льстило, что такой свирепый парень чистит его лошадей. Вечером в городе он хвастался жене:

— Он у меня еще побегает!

Горбун не давал покоя Мак-Грегору. Заложив руки в карманы, он ходил за ним по пятам и не переставал донимать его:

— И еще я скажу тебе: берегись ты дочери гробовщика. Она на тебя метит. А если она тебя заполучит, то аминь твоей юриспруденции. Тогда уж вали работать в шахту. Выброси ее из головы и позаботься лучше о матери.

Красавчик чистил лошадей и мотал на ус слова хозяина. Пожалуй, горбун был прав.

Юноша и сам побаивался этой высокой бледной девушки. Иногда, когда он глядел на нее, его охватывал страх и вместе с тем безумное желание. Он уходил от него, так же как от жизни в потемках шахты.

— Он просто мастер избегать того, что ему не по нутру, — сказал хозяин конюшни Дяде Чарли Уиллеру, толкуя с ним как-то на солнышке перед дверью почтовой конторы.

Однажды вечером товарищи Мак-Грегора по работе напоили его. Это была грубая, тщательно задуманная шутка. Горбуна не было в Угольной Бухте, он остался на весь день в городе; приезжих, которых надо было везти в долину, тоже не было. Выгрузив сено и уложив его на место, молодые люди принесли пива. Они уже давно копили деньги специально для этого случая. Накопить удавалось благодаря особой системе, принятой парнями-конюхами. Если, случалось, кто-нибудь из пассажиров давал им на чай, эти деньги шли в общую кассу. Когда фонд достигал солидных размеров, они отправлялись в кабак и там пропивали его; потом они возвращались в конюшню и отсыпались на сене. Иногда, когда неделя бывала прибыльная, сам горбун вносил от себя доллар в «пьяный фонд».

Мак-Грегор выпил всего один стакан «пива». За все время своего безделья в Угольной Бухте он ни разу не пробовал спиртного и сейчас ощутил во рту крепкий и горький вкус. Он закинул голову вверх и мигом опорожнил стакан до дна, а потом быстро вошел в конюшню, чтобы скрыть слезы, вызванные отвратительным вкусом пойла.

Товарищи сидели на скамейке и покатывались со смеху. В стакане, выпитом Красавчиком, была отвратительная смесь всевозможных напитков, слитых самим кабатчиком.

— Давайте напоим этого верзилу и послушаем, как он будет горланить, — сказал владелец кабака.

Добравшись до стойла, Мак-Грегор почувствовал непреодолимый позыв к рвоте. Он споткнулся, упал ничком, сильно стукнулся головой и стал кататься по земле. Затем он перевернулся на спину и застонал. По его щеке потекла тонкая струйка крови.

Товарищи вскочили со скамьи и подбежали к нему. Страх овладел ими при виде его побелевших губ. Они пытались поднять Мак-Грегора, но он выскользнул из их рук, упал пластом навзничь и остался лежать, белый и неподвижный. Страшно испугавшись, они побежали из конюшни по Главной улице.

— Нужно найти врача, — переговаривались они на бегу. — Этому парню худо не на шутку.

В дверях мастерской гробовщика стояла высокая бледная девушка. Один из конюхов остановился и сказал ей:

— Ваш рыжеволосый Красавчик напился в стельку и лежит в стойле. Он ударился головой о косяк и весь залит кровью.

Высокая бледная девушка сперва понеслась в контору угольной компании, а оттуда они вместе с Нэнси Мак-Грегор побежали к конюшне. Немного спустя лавочник Главной улицы с изумлением увидел, как две испуганные женщины, поддерживая огромное тело Красавчика Мак-Грегора, не без труда ввели его в дом через дверь булочной.

В тот же день, в восемь часов вечера, Красавчик Мак-Грегор, все еще не особенно крепко державшийся на ногах, с лицом белым как мел, сел в поезд и навсегда скрылся с горизонта Угольной Бухты. На скамье рядом с ним лежал узел, в котором было сложено все его платье. В кармане у него был билет до Чикаго и восемьдесят пять долларов — все, что осталось от сбережений Мак-Грегора Взбалмошного. Красавчик выглянул из окна вагона, увидел маленькую сухощавую женщину, одиноко стоявшую на платформе, и безумная злоба охватила его.

— Я им покажу! — пробормотал он.

Нэнси Мак-Грегор посмотрела на него и заставила себя улыбнуться. Поезд тронулся. Красавчик взглянул на мать и на пустынные улицы Угольной Бухты, положил голову на руки и на глазах у всех пассажиров заплакал от радости, — оттого, что юность его окончилась. С дикой ненавистью думал он об Угольной Бухте. Ему хотелось, чтобы все жители этой грязной дыры имели одну голову, которую можно было бы снести взмахом меча или же размозжить одним ударом о каменную тумбу.