Ким и Булат (СИ) - "Тенже" - Страница 11

— Кимушка, а у тебя телевизор работает? У нас сначала помехи были, а сейчас по двум каналам музыка похоронная.

— Что-то странное с программой, — согласился Ким. — Вчера вечером должны были концерт ко Дню милиции показывать, а вместо этого фильм «Депутат Балтики» пустили.

— Тася! Тася, подь сюды! Бают, шо Брежнев помер!

Соседка охнула, поспешила на зов мужа. Ким быстро вернулся в зал, к телевизору, Булат следом за ним. Старенький черно-белый экран давал изображение гораздо позже звука — лампы разогревались долго. Они услышали голос диктора и замерли.

— …Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ, что десятого ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года в восемь часов тридцать минут утра скоропостижно скончался Генеральный Секретарь Центрального Комитета КПСС, председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев. Имя Леонида Ильича Брежнева, великого продолжателя ленинского дела, пламенного борца за мир и коммунизм, будет всегда жить в сердцах советских людей и всего прогрессивного человечества.

— Ух, ты! — фыркнул превратившийся Булат. — Интересно, что дальше будет?

Ким пожал плечами. Он не ждал перемен к лучшему — для себя — и поначалу пропустил мимо ушей замечание Булата, рассматривавшего нового Генсека Андропова: «И от этого смертью через экран пахнет. Ладно, тот долго на посту просидел, но зачем выбирать того, кто и пары лет не протянет?» Кусочки головоломки начали складываться после звонка куратору. Вернее, молчания в трубку — Ким набрал знакомый номер в начале декабря, произнес заученный пароль «Разбитое зеркало» и услышал удивленный ответ: «Кто это? Кто говорит? Представьтесь». Ким поспешно повесил трубку, скрылся в промтоварном магазине и почти час перебирал мыло, нюхал флаконы с лосьонами и одеколоном, примерял рубашки и даже приобрел совершенно ненужный ремень. За время знакомства с парфюмерией и галантереей, он разложил мысли по полочкам и понял, что пророчество Булата сбывается. Не накатившим валом, а маленькими волнами, разделенными временем. Смертный унаследовал у смертного. И — это правда — настало время перемен. Теперь по улицам рыскали народные бригады, выискивающие прогульщиков: новый Генсек решил бороться за повышение производительности труда. Кима останавливали дважды, оба раза отпускали, удовлетворившись военным билетом с записью об отставке и орденской планкой.

— Хочешь сказать, что нам в тюрьму дорога? — ухмыльнулся Булат, выслушавший его рассказ и умозаключения.

— Посмотрим, куда. Как ты думаешь, еще раз куратору надо позвонить? Вдруг там стажер какой-то в кабинете оказался, трубку по глупости снял.

— Не трепыхайся. Сам приедет, если еще работает. А если его сняли… могли снять, Могикан чистки и среди партийных, и среди комитетчиков устраивает… так вот, если его сняли, а о тебе никаких официальных бумаг нет, это реальный шанс спрыгнуть с поезда. У тебя.

— И у тебя тоже. Не думаю, что он докладывал, куда тебя отвел. Иначе бы к нам являлись толпы других проверяющих.

— Может и так, — согласился Булат. — Я не знаю, кто именно вывел меня из ямы, как это оформили и оформляли ли вообще. Возможно, я уже официально похоронен.

— Попробуем сбежать? — спросил Ким.

— Не вижу смысла. Здесь мы хотя бы примелькались, а на новом месте сразу начнутся вопросы и подозрения.

Ким кивнул. Он помнил строчку: «След в след, кровь к крови, шерсть к шерсти». Понимал, что Булат ждет появления кого-то из своих. Уйдет, забыв попрощаться? Или пообещает вернуться и соврет, потому что жизнь разведет их в разные стороны.

Ответ судьбы пришел быстро, постучал кольцом-ручкой засова по калитке, всполошил птиц, пригревшихся возле теплой печной трубы. Ким вышел на порожки, посмотрел на снежное покрывало, укрывшее двор, и безжалостно испортил белизну своими следами. За калиткой обнаружилась симпатичная барышня в серой кроличьей шапке-ушанке и модном сером пальто-клеш с меховой брошью-помпоном. Ким открыл рот, чтобы поздороваться, и оцепенел под стальным взглядом. Барышня взяла его за горло, едва не расплющив кадык, сдвинула с дороги и по-хозяйски прошла к дому. Булат выскочил на порожки, приветливо взмахнул хвостом, гавкнул и уселся, загораживая входную дверь.

— Вижу, жив-здоров, — голос у барышни оказался тягучим и низким, завораживающим силой. — А службисты уверены, что ты сдох, захлебнулся, когда тебя в ледяной ванне электричеством пытали.

— Отлежался, — Булат поднялся на ноги, оскалил зубы. — Я живучий. Как и ты, сестричка.

— Зайди в дом, — взмолился Ким, растирающий горло. — Если соседи увидят, как ты голый с девушкой разговариваешь, нам от сплетен вовек не отмыться.

— В дом не пущу, — зубы лязгнули, подтверждая слова. — Иди в летнюю кухню, Сталь. Иди, там можно присесть. Поболтаем… по-семейному.

Войти в промерзшую кухню следом за оборотнями Ким не осмелился. Побродил возле двери, прислушиваясь к обрывкам фраз:

— …кто тебе сказал, что я прозорливец?

— …так и будешь всю жизнь по канавам прятаться? Не проще ли пару раз сделать над собой усилие?

— …ты выбрала волка, а я — человека. Этого не изменить, ты знаешь. Нажалуешься, увезешь насильно — я от тоски сдохну. За пару месяцев, без тока и ледяной воды.

Мороз пробрал до косточек, Ким отказался от подслушивания и ушел в дом. Через час увидел на снегу парные следы лап — Булат со Сталью отправились осматривать округу. Сердце трепетало в ожидании приговора, Ким еле до вечера дотянул. И наткнулся на стену молчания. Булат пришел к нему под бок, но пересказывать разговоры с сестрой не пожелал. Ограничился коротким обещанием: «Я еще поторгуюсь» и вдавил Кима в диван.

Торговля и переговоры закончились на третий вечер. Булат вернулся с улицы, вымыл руки, погремев умывальником, вытащил из духовки очередную сковородку кукурузных палочек. По первой чашке чая выпили в молчании. Наконец Булат отогрелся, оттаял, заговорил:

— Помнишь, я рассказывал, что Сталь к восточным немцам уехала? В ГДР самое козырное подразделение оборотней, их со всей Европы щенками собирали. Здесь, у нас, везде и всегда люди главные. А там люди отдельно, оборотни отдельно. Даже генерал-оборотень есть. Айнзам Вольф. В него-то моя сестрица и втрескалась по уши. А у волка волчица, волчонок… приходится дурочке от любви чахнуть и резво бегать, если генерал что-то пожелает. До генерала слухи дошли о прозорливце — это, я думаю, у Гранита вода в жопе не удержалась. Вольф по официальным каналам ткнулся — бобик сдох. Только Вольф сам слухи распускать умеет, знает им цену. Вот и отправил Сталь меня поискать. Сообразил, кого на след натравить. Нашла.

В последнем слове прозвучали гордость и одобрение.

— И что хочет этот Вольф? Пророчеств?

— Пророчеств и щенка. Сталь говорит, что у них в питомнике есть польская сучка, у которой прозорливцы в роду. Вольф мечтает нас повязать. Чтобы вырастить ручного прозорливца, а не возиться с пришлым.

— Ты согласился уехать? — голос Кима позорно дрогнул.

— Вместе с моим человеком, — Булат знакомо сморщил нос. — Сталь лучше меня знает, что оборотни умирают от тоски, если их разлучить с избранным. С половинкой. Она скучает по Вольфу. Если бы он был ее полноценным партнером, она бы уже бежала в ГДР по шпалам, минуя границы. Держится потому, что Вольф позволяет ей только мимолетные объятья. Он умен, этот Вольф. Я боюсь, что мы влипнем в ловушку, но нам обещают дом, документы и относительно свободную жизнь. Рискнем?

— Ты сказал ей, что я твоя половинка? Твой человек? — Ким не выдержал, коснулся щеки, покрытой белесым пушком. — Ты соврал?

— Ты из-за этого волнуешься? — улыбка замерла на грани оскала. — Не переживай, мой человек. Сестра узнала бы ложь по запаху.

— Значит, это правда?

— Похоже, правда.

— Чем же я тебя привлек?

— Искренней жалостью, — оскал растаял, улыбка стала мягкой. — Меня никто не жалел от чистого сердца, без выгоды. Вот так-то, мой человек. Подумай над предложением моей сестры. И помни, что мне придется вставать на лапы и бегать к польской сучке. Она меня не уведет, но я буду с ней трахаться, чтобы зачать щенков.